С точки зрения собаки

Памяти Фрама, моей любимой собаки.

I

Я так и не понял, как оказался в незнакомом месте. Кругом было сплошное движение. Мчались, окатывая все вокруг фонтанами грязной воды, лупоглазые чудища. Бежали люди всех возрастов и калибров.

Я стоял у крыльца магазина и силился понять, где нахожусь. Двери периодически распахивались и оттуда вырывались умопомрачительные запахи. Мой чуткий нос, подстрекаемый голодным желудком, различал малейшие оттенки этих ароматов. Было сыро и ветрено. Моросил дождь, пролетала снежная крупа. Я заглядывал в глаза каждому проходящему, но на меня никто не обращал внимания, и от этого становилось все тоскливее и тревожней. Постепенно, страх заполонил мою душу. Я дрожал и никак не мог согреться.

Я взобрался на крыльцо поближе к теплу, сел на ступеньку и сидел, пока не стемнело. Я чувствовал себя брошенным и одиноким. Было страшно. Прохожих становилось все меньше, а огней все больше. Двери магазина хлопали реже и реже. Я понял, что совсем никому не нужен, спустился с крыльца и побрел по улице.

Тяга к теплу привела меня в теплотрассу. В одном месте была довольно объемная щель, я протиснулся в нее. Мне еще не приходилось ночевать в теплотрассе. Здесь было тепло и сухо. Пахло собаками. Я привалился к теплому краю трубы и мгновенно заснул, не смотря на противное посасывание в желудке. Проснулся я на рассеете от тихого повизгивания. К моему боку прижались и повизгивали во сне два щенка. Теперь я был не один.

Я снова заснул, но теперь спал беспокойно. Одни обрывки снов сменялись другими, накатывались друг на друга, а затем выстроились в полную картину того, что случилось некоторое время назад. Я видел всё так явно, словно это был не сон, и заново все переживал.

Мне приснилась большая черная собака. Она лизала меня горячим языком и даже сквозь сон, я чувствовал ее жаркое дыхание, и ощущал на губах вкус теплого молока. Это была моя мать. Я звал ее Вавва.

Мы вместе с другими собаками жили на пустыре в подвале заброшенного дома. Где-то там за трубами в своем закутке жили кошки, я чувствовал их кошачий запах. Однажды я тявкнул на одну из них, и мать объяснила мне, что это наши подвальные кошки и трогать их не надо. Еще она объяснила, что есть «хозяин», это самое лучшее, что может быть у собаки. «Хозяин» не собака, это человек, и если он захочет стать твоим «хозяином», то надо этому только радоваться.

Собаки куда-то убегали, прибегали. Моя мать тоже убегала и приносила мне вкусные кусочки. Иногда ко мне подбегали большие щенки и начинали со мной играть. Вавва выводила меня из подвала, и яркий свет слепил глаза, а вокруг разливалось невероятное множество запахов. Я играл среди других щенков, но больше смотрел по сторонам. И иногда видел проходящих мимо людей, но никто не спешил стать «хозяином», ни моим, ни других собак. Потом мы снова уходили в подвал. И Вавва вылизывала меня, а я всё тянул, причмокивая, её теплое молоко…

Четкое видение закончилось. Снова были какие-то обрывки снов, тревожных и непонятных. А потом яростный лай матери и других собак. Слезятся глаза и першит в горле. Собаки мечутся по подвалу в поисках выхода, а снаружи крики, грохот и стук, и нестерпимый запах сырого цемента вперемешку с чем-то удушающе-протианым…

В одно мгновение окна подвала, открывающие нам дорогу в большой мир, были наглухо заколочены и замурованы. И ни кому не было дела до того, что там остались собаки.

Вавва начала скрести лапами в уголке окна. Скоро стал пробиваться луч света, наконец, отверстие расширилось. Мать просунула в него морду, но оно было слишком мало, чтобы в него пролезла взрослая собака. Мать схватила меня зубами за шиворот и стала проталкивать в щель. Я почему-то понял, что надо ползти вперед и, через несколько мгновений оказался по другую сторону стены.

Больше из расщелины никто не появился. Я слышал лишь визги и лай, переходящий в протяжное подвывание. Я долго сидел у расщелины, скреб лапой застывший цемент, замуровавший окна подвала.

Дни сменялись ночами, темнота – светом, свет – темнотой. Звуки из подвала становились все тише. Собаки уже почти не лаяли и не скулили. Лишь изредка доносилось жалобное мяуканье, потом смолкло и оно. Не знаю, сколько прошло времени. Я ждал мать. Я звал ее то тявканьем, то повизгиванием. Мне было страшно. Я очень ослаб.

Потом на пустыре появились мальчишки, они взяли меня на руки и долго таскали по улицам. Один даже догадался угостить кусочком булки. Впервые за это время во рту у меня было съестное. Стемнело. Один из мальчишек потащил меня домой, но родители устроили скандал, и я был оставлен у подъезда. Правда, мальчик украдкой выскочил из квартиры и принес мне котлету и кусок хлеба.

Я проскулил всю ночь, а утром дворник метлой прогнал меня со двора. Я оказался на незнакомой улице. Нос учуял еду, и я побежал на этот невозможно манящий запах. Нос привел меня к огромным дверям, из которых на все лады неслись разнообразнейшие ароматы. Здесь было много людей, и я с радостью бросался навстречу каждому.

Я так хотел стать хозяйским, но, на меня никто не обращал внимания. Потом я устал и просто сидел, прижавшись к дверям. Двери распахнулись, и я полетел кубарем. Вылетевшая толпа, смеясь, пробежала мимо, даже не заметив, что один из них наступил мне на лапу. Я взвизгнул и стал зализывать ушибленное место.

– Это что за собачий карапуз? – услышал я вдруг.
Надо мной склонилось лицо старого человека.

– Кто ж тебя так, дружок? Ах ты, чудо лопоухое, – старик почесал у меня за ушами. Потом, кряхтя, полез в сумку, достал кусок колбасы и сунул мне под нос.

Я недоверчиво уставился на старика, не решаясь схватить колбасу.
– Ешь, – вздохнул старик, и вновь подтолкнул мне колбасу.
– Что ж, идем, пес, – сказал он, когда я расправился с колбасой.

И я понял, что это хозяин. Мой хозяин.

Я побежал за стариком. И хотя старик шел медленно, мои лапы еле поспевали за ним. Когда я уставал, старик нес меня на руках, потом отпускал на землю.

Мы долго ходили по городу. Старик несколько раз заходил в магазины. Но это были странные магазины. Вдоль стен стояли полки, заставленные чем-то совсем не съедобным. Старик брал это несъедобное с полок и внимательно рассматривал. Он называл это книгами. Несколько книг он подал человеку за прилавком, тот завернул их в бумагу и отдал обратно старику.

На улице старик купил мне сосиску в булочке. Потом он сидел на скамеечке. А я расположился у его ног.

Он гладил меня и говорил:
– Какой же ты лохматый, дружок. Даже худобы твоей из-за шерсти не видно. Вот сейчас приедем домой, поселишься в будке, и будет у тебя своя жилплощадь.

На остановке, куда мы пришли, было людно. Старик взял меня на руки, подкатило большое рыкающее чудище под названием автобус. Старика сначала отпихнули от дверей, а потом волна подхватила его и занесла на ступеньку автобуса.

– Куда прешь с собакой, старый! – завизжала какая-то тетка.
– Бомж бомженка подобрал. Фу, он блохастый и грязный! – подхватила другая. – Да это мы сейчас поправим! – какой-то мужик выхватил меня из рук старика, и я больно шмякнулся об асфальт.

Старик что-то кричал, но дверь уже захлопнулась, автобус уехал. Передо мной были ноги, ноги, ноги, но это не были ноги старика…


***

Я снова проснулся. Сквозь щели теплотрассы пробивался свет. Щенки уже сидели напротив меня и помахивали хвостами. Потом один из них сообщил, что знает богатую помойку. Мы выбрались из теплотрассы и побежали по улице.

Сегодня было тепло. В небе горел большой желтый цветок, такие же цветочки, только совсем маленькие проглядывали на обочинах. Еще совсем недавно, когда мать впервые вывела меня из подвала, она сказала, что большой цветок над головой называется солнцем, и добавила, что когда появятся под ногами такие же, только маленькие, будет совсем тепло.

Помойка действительно оказалась богатой. И я наелся так, что даже брюхо стало свешиваться на бок.

Рядом была большая лужа. Я склонился над ней, чтобы попить и вдруг увидел незнакомого щенка, абсолютно черного, с круглыми сливовыми глазами и большими лохматыми ушами. Шерсть у щенка была длинная густая и очень всклокоченная. Я гавкнул. Щенок гавкнул в ответ. Я задел воду лапой, щенок протянул свою лапу к моей.

Я отбежал к другой луже и увидел в ней все того же щенка. Незнакомец смотрел на меня в упор и повторял каждое мое движение.

Насытившись, щенки стали играть, сначала они гонялись друг за другом, а потом начали тормошить меня. И я увидел, как на черного щенка в луже, налетели двое, пестрый и рыжий, точь в точь такие же, что играли со мной. И тогда я сообразил, что черный щенок это – я.

Мы стали постоянными посетителями этой помойки. В некоторые дни еды было много, ее хватало даже окрестным кошкам.

Но, иногда помойку облепляли со всех сторон люди. Это были бродяги и пьяные. Они были такими же голодными и грязными, как и мы. И после них нам на помойке делать было нечего. В такие дни, щенки предпочитали держаться подальше от помойки. В их головах была свежа память о том, как Рыжего чуть не поймали бомжи, а старого серого пса поймали, и после этого его никто не видел. Но к счастью, нашу помойку бомжи посещали не часто.

Впервые, я услышал слово «бомж» в автобусе, когда меня отобрали у старика, и до сих пор не могу понять, почему его так назвали. Старик совсем не походил на этих людей у помойки. Он иногда мне снился. Но днями мне некогда было о нем думать, мы бродили по городу, обследовали окрестности, ссорились с другими собаками, играли, прятались от собачников.

Но однажды все это кончилось. Утром мы не обнаружили помойки. Контейнеров не было. А на их месте дымилась большая куча хлама. Так мы остались без кормушки, но не унывали. Город большой, мусорок много. И мы отправились на поиски.

Может быть, мусорки по всему городу это и плохо, но с точки зрения собаки, это в самый раз. Новая мусорка нашлась довольно быстро. Она была не беднее первой, попадались довольно лакомые кусочки: недоеденные булочки и пирожки, иногда даже объедки тортиков. Кости тоже встречались, но в основном куриные. Ну, а колбасных шкурок было на любой вкус. Однажды мы нашли целую упаковку тонких колбасок. Они слегка припахивали чем-то неприятным, но, в целом, есть было можно.

Удивляюсь я людям, выбрасывают столько еды! С другой стороны, если бы они все это не выбрасывали, нам собакам, да и кошкам тоже, есть было бы совсем нечего. Если бы я был человеком, я бы ненужную еду не выбрасывал, а выставлял бы ее в бачках на улицу, пусть бездомные едят, жалко что-ли.

Самые сытные мусорки были те, куда везли отбросы со школьных столовых, вываливали еду целыми тазиками: и макароны, и каши всякие, вперемежку с остатками котлет или рыбы, а то и целые куски омлета попадались, или запеканок там всяких. А булочек, булочек и хлеба… Что, эти школьники совсем с ума сошли, такое добро не едят! Заелись, одним словом.

Мы несколько раз попадали на такие мусорки, и наедались на несколько дней вперед. Правда, не всегда так везло. Обычно, такие мусорки контролируют бродяги и прогоняют нас собак. Но все-таки, если повезет, урвать что-нибудь можно. Это, на какого бомжа попадешь, не все же прогоняют. Некоторые, нас собак, очень даже жалеют. Но, все-таки, мы предпочитаем держаться