каких словах, прекрасно обходясь выразительными жестами, красноречивыми взглядами или метафорическими знаками, которые несведущему казались глупыми ребусами. Муравецкий был убежден, что и сейчас, невзирая на то, что прошло более двадцати лет после гибели Зои, между ними все еще существует какая-то космическая связь и что его так и несостоявшаяся супруга слышит, понимает и всеми силами стремится помочь вечно любимому в самых сложных делах. И это проверялось и подтверждалось уже не раз – надо было просто правильно задать вопрос. Вопрос был, ибо только что полковника поставили перед страшным выбором, а времени на решение не дали совсем.
Второй раз за день Григорий Михайлович извлекал из ящичка секретера портрет улыбавшейся девушки, и второй раз ему хотелось смахнуть локон волос, закрывавший полглаза Зои. Он всматривался в умные глаза на фото и мысленно посылал вопросы, но в ответ приходилось довольствоваться лишь молчаливой улыбкой Вечности. «Кому-то очень нужен этот старый сундук с вещичками» – ухмыльнулся Муравецкий, обращаясь к Зое. Он достал из холодильника бутылку виски и пакет яблочного сока, сделал себе коктейль и тремя глотками осушил содержимое стакан. От приятной чуть кисловатой прохлады стало свежее и в голове. «Откуда они знают об ипотеке?» – напряженно вглядываясь в лицо Зои, думал полковник, и долил себе еще виски. Муравецкий никогда не отступал перед всякого рода шантажом в свой адрес и всегда презирал это оружие слабых. Но в данной ситуации речь шла не о нем самом, а о близких ему людях. Ели он продаст архив, тем самым, безусловно, поступится честью и скорей всего застрелится, хотя и спасет племянницу и сестру Зои, которую поклялся опекать до конца дней. А если не продаст, то тотчас поставит под удар не только Валю и Лизу, но и своих шалопаев, за которых он тоже нес ответственность.
– Кто же вы такие? – уже вслух спросил Муравецкий, снова осушая стакан.
Сила его голоса была такой пронзительно мощной, что долетела даже сквозь открытое окно веранды до сада. Из-за стеблей подсолнуха лишь выглянула напряженная физиономия Ираиды и снова исчезла в засаде.
Неожиданно Муравецкому захотелось присесть за старинное пианино фирмы «Шрёдер», а подняв пыльную крышку, он с удивлением поймал себя на том, что не музицировал уже больше года. Нынешнее свое желание Григорий Михайлович объяснял необходимостью сброса отрицательной энергии с целью дальнейшей зарядки энергией добра, силы и мысли. Кто-то ломает шариковые ручки, кто-то орет на подчиненных, а Муравецкий решил поиздеваться над этюдами Черни. Фотографию Зои он поставил на пюпитр вместо нот и стал робко настукивать по клавишам, пока не заиграл в темпе адажио мелодию песни «Капитан, капитан, улыбнитесь». Играл полковник скверно, но он так увлеченно колотил пятернями, что развеселился как ребенок и в диком кураже сам начал подпрыгивать на стуле. Вот бы увидели его Лика со Степаном. Да нет, они все равно бы не поверили даже собственным глазам. Вместе с Муравецким подпрыгивала и посуда в буфете, и кубки лучшему криминалисту на столике хьюмидора, а в кульминации от немыслимых душераздирающих вибраций со стены свалилось на пол радио, и из него послышался голос Муравецкого из передачи:
– Если кому-нибудь известно о деле княгини, пожалуйста….пожалуйста….пожалуйста….
Другой бы, но только не полковник, удивился бы аномалии. Ведь все выглядело так, будто бы в эфире звучала пластинка с голосом и вдруг заела. Муравецкий же подбежал к приемнику с чувством творящегося чуда, присел на корточки и пытался собрать части вместе, дергал ручку громкости и регулятор диапазона, стучал корпусом об пол, пока голос из динамика не исчез совсем. Но с каким диким восторгом и одержимым блеском в глазах Григорий Михайлович поднимался с колен, уже твердо убежденный в том, что ответил книжнику совершенно верно. Полковник схватил фотографию Зои и прислонив ее к разгоряченному лбу, прошептал:
– Спасибо, моя капитанша.
И уже через секунду вновь превратился в делового сухаря со скованными эмоциями и сосредоточенным взглядом. Возвращая портрет обратно в ящичек, Муравецкий напоследок сказал:
– Помнишь, я тебе об оболтусах своих рассказывал? Наверное, я был неправ. Есть в них что-то от нас с тобой – такие же несовременные, упрямые белые вороны. И эти широкие скулы и стиснутые зубы. Значит, часто приходилось терпеть и идти до конца. Дойдут ли, что скажешь?
Классно написано!))
С теплом...Эмми!))