Дон Жуан представляет собой, в сущности, заурядного соблазнителя, бабника, который "торопится от одной женщины к другой", причем вовсе "не потому, что ему не хватает любви" или его не устраивает нынешняя пассия, а потому что он хочет "исчерпать эту жизнь", познавая всё новые и новые формы любви. Дон Жуан понимает, что разбивает женщинам сердца, оставляя их в состоянии душевной горечи и опустошения, но для него это не является проблемой, ведь согласно взглядам Камю опыт отчаяния также полезен, как и опыт радости. В итоге мы наблюдаем образ безнравственного эгоиста, использующего людей как средства удовлетворения своих потребностей, а когда те удовлетворены, – бросающего этих людей словно надоевшие игрушки. Камю сам признаёт, что мораль для Дона Жуана – "это его симпатии и антипатии", но пытается оправдать такую позицию, говоря, что Дон Жуан в этом плане "как все". Оправдание, конечно, не весть какое, и в целом поэтому идеал Камю предстаёт достаточно слабой альтернативой предыдущим идеалам, философом отвергнутым. И здесь действительно уместно слово "идеал", потому как Камю, хотя и называет в качестве главной предпосылки своего исследования отказ от всякого рода надежды на будущую лучшую жизнь, основанной на несбыточных идеалах, но в сущности предлагает нам новую иллюзию, столь же несбыточную, как и все предыдущие. Ибо всех его героев, живущих без надежды, объединяет одно действительно редкое среди людей качество: они достойно и смело принимают свою Судьбу такой, какова она есть, принимают все те испытания, которые она им преподносит, ибо "знают об иллюзорности всех царств". Так, про Дона Жуана Камю говорит, что он "принимает все правила игры" и знает, что "ему не уйти от наказания". В качестве другого примера автор называет образ Актёра, который знает, что Церковь осуждает в его искусстве "разгул страстей" и склонность ума к невоздержанности. Актёр понимает, что ему грозит отлучение от Церкви и, вполне возможно, лишение вечной жизни, но не бросает своё ремесло, ибо "судьба не является карой" для героев Камю. Вопрос в том, насколько "реальные" люди готовы терпеть лишения ради призрачной идеологии "жизни без надежды на лучшее, в погоне за новыми ощущениями", жизни, которая "не стоит того, чтобы цепляться за нее". Камю говорит, что жизнь с незатуманенным надеждой рассудком возможна, но при этом совсем не анализирует реальность того стиля жизни, который он считает правильным. Получается ещё один обман, только теперь не ради блаженства, а непонятно зачем – ради лишений. И дело здесь не только в оправдании отрицательного опыта. Стоит только увлечься погоней за ощущениями, как сразу обнаружишь, что твоя жизнь чрезвычайно бедна на ощущения, что в ней ничего не происходит: ты не перевоплощаешься ежечасно, как Актёр, не меняешь любовницу, как Дон Жуан и т.д. Твоя жизнь – это нудное движение в рамках замкнутого круга: одни и те же лица, одни и те же занятия, и даже развлечения. Это, конечно, тоже жизнь, но это только один вариант из тысячи тысяч, которые потенциально заложены в твоём будущем. Но у тебя слишком мало возможностей и слишком мало времени, и вот – очередная философская идея приводит к очередному разочарованию (последователи идеолога Абсурда здесь наверняка возразят, что отсутствие опыта суть тоже опыт, вот только пойди объясни это простому обывателю! остаётся лишь сослаться на то, что опыт разочарования – тоже опыт…).
В итоге, главный вопрос остался неразрешённым. Возможна ли в действительности жизнь без единой надежды? Если нет, то способна ли атеистическая позиция предложить людям такую идею, которая в своём гуманизме смогла бы заменить веру в Бога? Иными словами, возможно ли, не прибегая к религиям, вселить в наши умы разумную веру в лучший мир, который человек смог бы построить сам: для себя и для будущих поколений? Как бы то ни было, один вывод из вышесказанного напрашивается определённо: хотя Достоевского и упрекали часто в том, что его герои не производят впечатление "настоящих" (за ними легко угадывается сам автор), но и персонажи Камю не отличаются правдоподобностью. А значит, философия абсурдизма не способна защитить человека от опасности отчаянной деструктивности. Разрушающему падению виднеется лишь одна альтернатива: суетность и безликость обыденной жизни, в которой нет места глубоким чувствам из романов Достоевского. Эта жизнь, в которой царят стадный конформизм и собственничество, лицемерие и эгоизм, в которой отчаяние заглушают алкоголем и безудержным потреблением; жизнь, в которой люди, нисколько не задумываясь, забивают свою голову сумасбродными учениями и убеждениями, дабы забыться в иной, не столь безрадостной реальности, а порой даже следуют за глашатаями этих учений прямо в тартарары. Каждый городит здесь себе забор, и лишь мимолётные увлечения способны на миг сблизить нас, однако всё это так быстро рушится под натиском обыденного сознания, что люди успевают проникать друг в друга лишь физически – во время соития… Конечно, со всем этим можно смириться – можно привыкнуть к ужасающему поначалу порядку. Человек вообще существо на удивление хорошо приспособляющееся, вот только иногда для этого надо стать бесчувственным автоматом… Но что делать тем, кто мириться не хочет? Тем, кто хочет созидать во благо человечества? Одна мысль в этом направлении никак не даёт мне покоя. Религию отчего-то принято считать утешением для слабых, «опиумом для народа», что не совсем справедливо. В этом безбожном мире тем, кто решил сражаться за правду и любовь, опора нужна не для того, чтобы забыться. Это – сильные мира сего, способные возвыситься над нашей нескладной эпохой, вырваться из царства дьявола, но даже их сил недостаточно, чтобы не упасть обратно на дно. Тем не менее, это возвышение позволяет им увидеть всю однобокость современного «научного атеизма», и тогда все аргументы материалистического сознания разбиваются о непреложность их внутреннего чувства – чувства, которое тысячелетиями хранилось нашими предками, и никому из них не приходило в голову отвергать его как «ненаучное». Это чувство было для них источником цельности и самодостаточности, из которых и рождаются жизненные силы, не позволяющие снова оказаться на дне…
