останавливай станки – передохнуть. У нас это можно.
- Ничего, выдержу, - сквозь зубы пробормотала Корневская.
И станки она ни разу не остановила, найдя другой способ все же давать ногам короткий отдых – присаживаясь на мгновение при включенных станках.
Так она продержалась до обеденного перерыва. Но ближе к нему уже ни одно веретено не простаивало. Но когда Алена отключила оба станка и вышла на перерыв, ее шатало из стороны в сторону.
Заново приступать к работе после непродолжительного отдыха оказалось еще труднее. Правда, Алена успела более-менее размять одеревеневшие руки. Для того, чтобы восстановить набранный темп, ей потребовалось огромное волевое усилие. Как ей удалось продержаться до конца смены и не упасть, Корневская не понимала сама. Итог смены был следующим: хотя она взяла вдвое больше веретен, ее выработка оказалась больше, чем у остальных не в два раза, а примерно в полтора. Но и это было существенно. Хотя сейчас она ощущала себя скорее трупом, чем живым человеком.
Уже когда девушка вышла на залитую солнцем улицу, она с удивлением отметила, что за всю смену ни разу не вспомнила о своей депрессии. Невероятная физическая усталость просто вышибла душевный недуг.
Дома она еле проглотила ужин, с трудом нашла в себе силы доползти до душа, рухнула в кровать и мгновенно провалилась в сон, из которого ранним утром ее вновь выдернул звонок будильника.
На второй свой день в цеху она вновь взяла восемьдесят веретен. Отношение к ней в цеху заметно изменилось. На нее уже не смотрели как на «выпендрежницу», и даже во взгляде начальницы цеха появилось если еще не уважение, то уже куда большее понимание.
Второй день дался легче: сказывалась приобретенная сноровка. А дальше с каждым днем Алена привыкала к работе все больше и больше. Ноги и руки, хоть и ныли, но уже как-то справлялись с нагрузкой. На восемьдесят веретен она теперь тратила времени ненамного больше, чем другие – на сорок.
Через несколько дней в цех заявился фотограф из заводской многотиражки и молча «щелкнул» ее у станка. Очевидно, Корневскую собирались объявить передовиком производства и повесить фото на «доску почета». Но ей это было совершенно безразлично.
Депрессия отступила!
В субботу, свой первый выходной, Алена отправилась на весь день в Петергоф и подолгу сидела на скамейке перед каждым фонтаном, любуясь искрящимися узорами множества капель и радуясь всему: солнцу, буйству зелени, толпам проходящих беззаботных людей.
С понедельника девушка перестала брать восемьдесят веретен и заявила, что переходит на сорок – как и все работницы. Начальница цеха заметно огорчилась: перевыполнение Аленой нормы выработки увеличивала возможность выполнения плана всего цеха.
- Может, хоть на шестьдесят встанешь до конца месяца? – с надеждой спросила она.
- Ну… можно наверное, - дала Алена себя уговорить.
А в конце месяца ее ждал сюрприз: пришло письмо из Югославии. Конверт имел явные следы перлюстрации, чему удивляться не приходилось: так происходило со всеми письмами из-за рубежа и обратно.
Содержание письма ее ошарашило.
Станко признался, что он был внучатым племянником знаменитой Златы, предсказательницы будущего. А круг провидицы не ограничивался односельчанами: в него входили и некоторые весьма незаурядные люди. Среди них был Зоран Гораждич, известный в Югославии гипнотизер. О том, что он вытворял с человеческим сознанием, знали и за пределами страны, ему приписывали чуть ли не чудеса. И Гораждич оказался одним из гостей на вечерних посиделках у Златы.
Предсказательница знала, что Станко только что вернулся из СССР. Едва повернув к нему голову, она сказала:
- Ты встретил там девушку, которая станет твоей судьбой.
Станко особо не удивился и спросил:
- Тетушка Злата, а что ты о ней скажешь?
- Скажу, что нелегко пришлось ей в последнее время, но она с этим справится. А еще есть у нее нераскрытый дар, о котором она и сама не знает. Если бы она стала учиться у Зорана, со временем она бы и его превзошла.
- Это вы о ком? – поинтересовался знаменитый гипнотизер Гораждич.
Станко рассказал ему, что речь идет о девушке, вынужденной прервать обучение на психолога, не успев отучиться до конца всего-то ничего. Его рассказ Зорана заинтересовал.
- Если решится приехать, и ее выпустят из СССР, могу попробовать ею заняться. Гарантировать, конечно, ничего не могу, все зависит от того, заложены ли в ней способности.
Весь этот разговор Станко описал Алене и напрямик предложил ей приехать пожить в Югославии.
Хотя в этом предложении не было конкретики, Корневская прекрасно поняла его смысл.
Съездить за рубеж для советского человека – задача не из простых. Даже в братские соцстраны, входящие в Организацию Варшавского договора, надо пробивать дорогу через тернии. Поездка же в Югославию, хоть и называющуюся социалистической, оформляются еще сложнее. И прохождение всевозможных «разрешительных» инстанций сильно напоминает пробежку по кругам ада, причем без гарантии успеха.
Но есть путь куда более простой, чем все остальные – статус невесты гражданина этой страны. Здесь препон гораздо меньше. И конечно, это и имел в виду Станко.
Алена задумалась.
Все, похоже, здесь серьезно. Безусловно, Станко ей нравился. Его приход к ней в больницу – очень достойный поступок. Он знал все обстоятельства ее попадания туда с самого начала, но ничего его не остановило. Такому точно можно довериться во всем.
Алена впервые подумала, что та самая «искра», которая вроде бы должна проскочить, обязательна не для всех людей, а лишь для их части. Например, таких, как Пушкин или Байрон. Остальным же чаще везет в других случаях – в частности, когда есть полное взаимопонимание и взаимное уважение. Как это было у Китти с Левиным. И, похоже, это как раз их со Станко случай.
Придя к решению, девушка короткой фразой подвела итог своим размышлениям:
- Поеду!
