Степан еле выползает из кабины и показывает накладную и права. Полицейский приглашает пройти Степана к машине полиции, но в это время фура начинается скатываться с горы и на всей скорости врезается в автобусную остановку, на которой стоит группа детей. Много погибших. Степан бросается на асфальт и закрывает лицо и уши руками, истошно вопя:[/i]
– Эх, Стёпа-недотёпа. Вся жизнь - сплошная жопа.
– Что мне делать, шеф? – испуганный услышанным спросил Степан.
– Быть осторожнее с желаниями и решить свою проблему, – донеслось в ответ.
В это время из больницы позвонила Валентина и нервным тоном заявила, что байкерша всех достала уже своим хамством, несколько раз пыталась сбежать из больницы, а теперь исчезла и что ее всем отделением три часа искали, пока не нашли в подвале. Никого не пускает, на всех орет, короче, надо было ехать. Не говоря ни слова, полковник резко поднялся и зашагал к двери чердака. Открыв дверь, он обернулся и посмотрел на Коржикова.
– Ну?
Сержант поднялся и в том же мрачном расположении духа поплелся за начальником.
«Ниссан» резко притормозил у фасада старой больницы. Вышедшие из машины Муравецкий с Коржиковым с тревогой подняли головы и попытались разглядеть в окне на втором этаже хоть какое-то движение. Выбежавшая на крыльцо Валентина вскрикнула:
– Чего застыли? Или забирайте плаксу или делайте с ней, что хотите, но только не здесь.
В этом была вся Валя, всегда испытывавшая дикое раздражение от проблем окружавших ее людей. Она считала, что беды могут быть только у нее, а у других – ничего не значащая ерунда, которую достаточно лишь помазать зеленкой или, в крайнем случае, удалить у Иракли. Выслушать чужую душу она никогда не умела, зато нагрузить своими проблемами других – хлебом не корми. Болеть может только у нее, а другие лишь слабаки, распускающие нюни из-за своего капризного характера.
Детективы уже спускались в подвал, как услышали оттуда какой-то чужой голос Лики, в нем не было яркости, остроты и вообще жизни.
– Что ей колют? – встревоженно спросил сержант Муравецкого, когда они оказались у двери.
В состоянии полного отчаяния Кобрина сидела на крышке бака и всхлипывала. Ей хотелось исчезнуть, зарыться в самой себе и чтобы её никто никогда больше не нашел. Для себя она понимала, что, в сущности, никакой ценностью в группе Муравецкого не обладает. Пока Лика показывала лишь склочный характер, а не профессиональный результат. Перед глазами промелькнула старинная Николаевская больница, в которой сейчас находилась Кобра: профессиональные врачи, расторопные и быстрые на подъем медсестры и всегда заботливые нянечки. Они не помнили ту пафосную хамку, которая впервые явилась сюда по заданию шефа. Они знали только пациентку, которой надо было срочно оказать помощь. Вспомнила Лика и продавщицу Любку, которую очень легко, не задумываясь, обидела предложением денег за одежду, и тут же всплыл её муж Матвей, который просто взял и спас ей жизнь, ничего не требуя взамен. Вспомнились местные парни из Роганки, которые тихо себе бухали. Будь она повежливей, вероятно удалось бы разузнать про Поливанову больше.
Все эти персонажи роились как в муравейнике у неё в голове и не давали покоя. А когда в довершении ко всему в левом ухе послышалось Степаново: «Неудачница», а в правом отцовское: «Непутевая» и эти голоса стали между собой перекликаться в режиме стерео, все громче надрываясь в злорадном смехе, Кобрина судорожно схватила свой костыль и стала неистово бить им по рухляди, валявшейся вокруг нее. Удары она наносила с такой силой, что дрожали даже какие-то цепи, свисавшие со стен, и остановилась только тогда, когда потерянный где-то в куче хлама телефон подал жалобный писк и заверещал. Лике не надо было даже смотреть на экран дисплея, чтобы догадаться: «Звонит отец». Первой реакцией было отбросить как можно дальше детонатор беды или нажать отмену. Но для опытного следователя киевской прокуратуры, коим служил Кобрин-старший, разговоры о случайном наборе номера прозвучали бы неправдоподобно, и дочь прекрасно это знала. Пришлось отвечать. В трубке послышалось тяжелое сопение отца, и Лика как можно тише сказала:
– Да, папа.
В ответ она услышала как всегда прямой вопрос:
– Что с практикой? Допустили? Анжелика, слышишь меня?
Она слышала, и если уж отец назвал ее Анжеликой – форма имени, которую она ненавидела, – значит, дела у нее совсем плохи.
– Нет, не допустили… – глухо соврала Кобра и зажмурилась, будто ожидая пощёчины.
– Тогда почему ты не в Киеве? Сегодня тридцатое. В чем дело, дочь? Алё, у тебя всё в порядке?
– Да, папа, – механически ответила Кобра, поглаживая загипсованную лодыжку. – Сегодня выезжаю.
– Сухари в дорогу я приготовил, – предупредил отец. – До встречи.
В ту же секунду полные слез глаза Лики смутно увидели очертания беззвучно вошедшего Муравецкого.
– Шеф, – начала было говорить Кобрина, но из-за спазма в горле не могла вымолвить ни слова.
Полковник вместе с Коржиковым подняли Кобрину и вынесли ее наверх. Очутившись в палате на своем месте, Лика съежилась на кровати и постукивая костылем по полу, просто сидела и молчала.
Муравецкий спросил:
– Почему вы не сказали отцу, что работаете у меня?
Лика отвела взгляд в сторону и ответила:
– Потому что я не пройду практику.
– С чего это?
– Да что непонятного? За всё время я не выполнила ни одного вашего задания. Отец прав, непутевая я. Ни к чёрту...
Лика снова почувствовала комок в горле. Она сжала кулак и прикусила костяшку.
– Рано сдаётесь, Кобра, – резко ответил Муравецкий. – Вы ведь байкерша.
– И что?
– Тогда должны знать: путь – не всегда прямая линия. Когда на своём мотоцикле выигрываете гонку, какие ощущения испытываете?
– Эйфорию, – вяло ответила Лика.
– И не жалеете, что выбрали именно извилистые колдобины?
– Нет, что вы. Бодрит. В финале же победа. Но это гонки, а по жизни я – ничто.
– Жизнь – тоже гонка и борьба насмерть, – сказал полковник. – С врагом, с обстоятельствами и с самой собой, наконец. Вы столько уже проехали, столько шишек набили и еще набьёте, столько поняли о себе и людях, что теперь, когда всего лишь попали в ямку, не хотите оттуда выбираться. Не стыдно перед байкерами?
Лика резко опустила голову и закрыла ладонями лицо.
– Куда же вы? – спросил Муравецкий.
– Как сказал мой папочка, – упавшим тоном ответила байкерша, – раз не умею ладить с людьми, поеду к нелюдям. В Березанскую колонию под Киев надзирателем.
Муравецкий подошел к Кобриной и твердой рукой повернул её лицом к себе, механически смахнув локон волос, свисавший над глазом.
– Шеф, – тихо попросила она. – Нагадайте мне смерть. Пожалуйста.
От пронизывающего жгучего взгляда полковника Кобрина ощутила сильное давление в висках, а перед глазами промелькнули кадры, которые она запомнила на всю жизнь.
Будущее Кобриной. Киевская область. Колония Березанская
Старшая надзирательница Кобрина по прозвищу Гадюка идет по коридору и отдает резкие приказы помощникам. Ведут двоих заключенных, Лика ехидно насмехается над одним, тычет битой ему в шею и называет отбросом, которого будут презирать даже его дети. Другому говорит, что его матери не мешало бы в свое время сделать аборт. Кобрина шагает дальше и шипит на заключенных за решеткой, размахивая битой. Вдогонку ей плюют, матерятся, проклинают, но Лике все безразлично. Она требует, чтобы её называли госпожой, и желает всем сдохнуть. За углом чьи-то руки цепко хватают ее и волокут в сортир. За дверью истошные вопли надзирательницы и грубая матерщина зэков. Когда те выходят сытые и довольные, дверь открывается, а на кафеле лежит изнасилованная и задушенная Кобрина в окровавленном нижнем белье.
Сжатое ладонями лицо Кобриной задергалось в конвульсиях, а из-под пальцев показались слезы. Дрожащие руки сползли вниз и сквозь стон, вырвавшийся из груди, байкерша с упреком бросила полковнику:
– За что? За что вы так зло шутите?
Властным жестом руки Муравецкий велел войти Коржикову и когда тот робко присел на стул рядом с кроватью Кобриной, поставив огромный рюкзак с банками и снедью на пол, полковник обратился к практикантам жестко, коротко и без малейших ноток сострадания:
– Когда сама судьба, уставшая от нытья, решила выполнить ваши трусливые желания и укоротила жизнь, тут уже не до шуток. Обычно она поступает так с теми, кто сдается за секунду до победы. За секунду! Вы ей просто стали не интересны, но она все-таки великодушно предупредила вас. А решать – вам. Но будьте осторожны и знайте: все произойдет по вашему желанию.
В этот момент у Лики вновь зазвонил телефон. В течение нескольких секунд напряженную тишину палаты нарушал лишь рингтон группы Queen “We are the champions”. У Кобриной продолжали дрожать руки, Степан же мял лямки рюкзака, а в глазах его, устремленных на шефа, читалась полная растерянность.
– Это отец, – прошипела Лика, бросая косой взгляд на телефон и переводя его на Муравецкого.
– Знаю, – сухо ответил полковник. – Что ж, ответьте ему. Вероятно, ваш папенька уже присмотрел вам горячее местечко. Сделайте глубокий вдох и….
– Что «и»? – упавшим голосом со страхом в глазах прошептала Кобрина.
Муравецкий молчал, отвернувшись к окну.
Лика смотрела на шефа, как смертельно больная смотрит на врача, умоляя спасти ее. Наконец, зажмурившись, она глубоко вдохнула.
– Нелюди подождут, – выдохнула крутая байкерша и отключила телефон. Наблюдавший всю тяжелую сцену Коржиков, внутри переживал острейшую драму, и только Лика приняла решение, как он вскочил, подбежал к окну и широким взмахом швырнул в палисадник свой огромный рюкзак. Со двора раздался хриплый вопль:
– Слава тебе, Господи за хлеб насущный!
Усмехнувшийся Муравецкий тотчас удовлетворенно сообщил, что во дворе начинается пир бомжей и добавил, поворачиваясь к практиканту:
– Добрая у вас душа, сержант.
После того как душевное равновесие практикантов было боле менее
Надеюсь, что у них что-то получится!))
Очень понравилось, как написано!))