на Люсе Валентин жениться не успел, а я бы успел, то мужа своего Люся била бы. И била успешно.
Хозяйка нисколько не удивилась ночному гостю, а сказала только: «Раздевайся и одежду здесь положи, я помою ща. Валентин, дай ему своё чо-нить и в баню своди». Сама Люся не сквернословила, но к «трамтарараму» мужниному относилась спокойно. Точнее, она этого «дефекта его дикции» не замечала.
Какая баня в первом часу ночи! Но Валентин сказал, что у него в бане форсунка от танка стоит, он её … украл, в общем. Так баня та за двадцать минут готова будет.
Всё произошло именно так, как он и говорил. А когда мы вернулись в дом, разморённые баней, стол был накрыт так, будто именно меня люди эти замечательные ждали после долгой разлуки. И дождались, наконец!
Во главе стола стояла большущая такая бутыль с мутноватым самогоном. Это была Эйфелева башня, видная из любой точки Парижа. И окружали её причудливые парижские кварталы из русской еды. В роли Латинского квартала выступала квашеная капуста на большом глиняном блюде, Монмартром была жареная картошка, прямо в сковороде поставленная на стол, парк Тюильри – солёные помидоры и огурцы, квартал Муфтар – жареное мясо, откуда домиком Хемингуэя выглядывал холодец. И были ещё и бульвар Сан Мишель, и квартал Марэ…
Ну скажите вы мне, читающий эти строки! Что за дело до меня, бредущего в ночи, было тем Валентину и Люсе, что дали ночлег, накормили. Когда мы вошли после бани в дом, то и одежда моя уже была постирана и сохла возле печи.
Что это? Та самая русская душа? Или просто – Душа Человеческая?
Через столько лет кланяюсь вам, дорогие русские люди.
А после еды отвёл меня Валентин в жаркую очень горницу и уложил на какую-то очень высокую кровать, на перину, из которой у меня только нос торчал. И всё. Провалился я в сон и перину. Утром Валентин разбудил и сказал, что пора ехать. Оделись. Поели. Пошли. Люся тоже ехала с нами. Во дворе я огляделся. Машины видно не было.
- На чём поедем?- спросил я.
- А вона, на «Белоруси»,- ответил хозяин.
Это, для несведущих, так трактор колёсный называется. С огромными задними и крошечными передними колёсами и микроскопической кабинкой.
- Как же мы здесь разместимся?- спрашиваю.
Валентин посадил Люсю рядом с собою на сиденье, а меня – напротив неё, прямо на приборную доску. Но так как та приборная доска стоит под наклоном, то, чтобы не соскальзывать, я вынужден был всё время упираться в могучую Люсю. И ещё одно неудобство: вся приборная доска была утыкана всякими пупочками и кнопочками. Ехали пять километров.
Вы в зоопарке видели бесхвостых павианов? Помните, как некрасиво выглядит у них … заднетазовая грудная часть? Думаю, что после той поездки моя выглядела примерно так же…
Доехали до офицерского городка, вышел я, Валентин махнул мне рукою, Люся кивнула, дверь трактора хлопнула. И они укатили. Навсегда. Больше я не встречал их ни разу.
Вместе с офицерами, на автобусе, доехал я до части. Пришёл в штаб. Отдал все свои документы. И через 10 минут дежурный отвёл меня в казарму первой роты.
- Всё,- подумал я,- служба началась…
В казарме было пусто. И тихо. Потом пришёл старшина. Совсем молодой парень – мой ровесник или чуть старше. Симпатичный такой, с усиками молодыми.
Уже потом я узнал, что мы с ним с одного призыва. Приехал он первым, вот и назначили старшиной. Был он немножко моим земляком, окончил политехнический институт. И ещё Слава (так старшину звали) рассказал мне, что служить мы будем в страшно секретной части, где готовят шифровальщиков, что все мы здесь после вузов, в которых не было военной кафедры. Учиться будем год и 2 месяца, а потом, дослуживать оставшиеся четыре месяца (служили тогда два года, а после институтов – полтора) поедем в свои военкоматы. Это и будет нашей практикой. И бонусом, потому как жить можно будет дома, а на службу ходить как на работу. Сразу вспомнил я своего военкома и его заверения, что служить буду «непременно с собаками». Ладно. Разберёмся. Начинаю…
Выдал мне старшина (кстати, старшиной он был по должности, звание - рядовой) комплект формы х/б, а к ней погоны и петлицы из чёрной фланели. Сказал, чтобы занялся я «подшивкой и подгонкой обмундирования», а потом пойду в баню.
- В бане я только вчера был, вернее, сегодня ночью.
- Положено так,- насупился старшина.
Погоны и петлицы с первого раза не легли как им следовало… Впрочем, как и со второго… Впрочем, как и с третьего… Короче,- вообще не легли…
Спасибо Мишке - грузину из Рязани (ещё один из ранее прибывших, а вообще в роте было нас человек десять), он и показал, как надо пришивать и для первого раза пришил мне всё, куда положено.
И пошёл я в баню. Солдатская баня – это совершенно отдельная тема, достойная великой кисти великого мастера. И великого вдохновения.
… Когда старшина подвёл меня к бане, то я подумал, что прибыли мы на развалины, сохранившиеся ещё со времён войны. Отечественной.1812 года. Ничуть. Она – функционировала. Сдал меня старшина Серёге-банщику, одетому в сильно-сильно грязную форму и владевшему глазами цвета ну очччень разбавленной синьки.
Серёга выдал мне комплект чистого армейского белья (кальсоны и рубаху – такие я только в кино ранее видел). Трусов не полагалось, они входили в летний комплект белья. И ещё – две пары портянок, холодные и байковые, тёплые. Уже позднее, когда в кровь сбил ноги в сапогах, тот же Мишка- грузин научил меня те портянки наматывать так ловко, что никакие носки нужны уже не были.
И ещё банщик выдал мне крошечный кусочек мыла. Мочалка не полагалась.
Про мыло – отдельно. Тогда в армии было оно вот каким. Брусок стандартных размеров серо-коричневого цвета, как расхожее тогда в быту «Хозяйственное». И пахло оно примерно так же. Только выдавлены на нём были другие буквы: «Солдатское». Брусок этот резали на 8 частей и выдавали такую восьмушку каждому. Для «помывки тела и головы». Остатков можно было не возвращать. И ни в чём себе не отказывать, в смысле банных утех.
Я вошёл в «помывочный зал», где краска масляная на стенах вздулась и большей частью от тех стен отстала. Холодно и руинно как-то. Только на одной из душевых труб было ситечко, остальные – просто обрезанные трубы, направленные прямо вниз от главной. Серёга предупредил:
- Только пердуперждаю (так он сказал, буквально): воды мало, а потому мойся быстро. Когда встанешь под дувш (так он выговаривал), крикнешь мне, я включу.
Как вы думаете, под какой из душей я встал? Правильно. Под тот, на котором была леечка. Встал и крикнул Серёге:
- Давай!..
- Даю!- проорал мне из недр бани Серёга. Через мгновение я понял, что он не соврал: я физически видел, как вода ко мне приближалась. Трубы начали трястись и стонать. Вот вода полилась из одного душа, из второго, из третьего. Потом полилась изо всех, кроме моего, с ситечком. Я переметнулся, как последний ренегат Карл Каутский, под ближайший и быстренько стал намыливаться, хотя вода была ну самую малость тёплой.
Дальше, вы, думаю, догадались. Когда я весь намылился, вода перестала течь. Убрал я мыло с глаз и увидел стоявшего в дверях в помывочную Серёгу. И был он в дверном проёме как в раме, этаким фертом, заложив одну ножку перед другою. И смотрел на меня нагло-белёсыми своими глазами.
- Что?
- Всёооо,- как-то враспевочку ответил он,- кончилась…
- И что теперь?
- Ладно, стой, схожу на озеро, принесу.
- И далеко то озеро?- спрашиваю. Помните? Дело было в ноябре.
- С килОметр, наверное,- ответствовал Серёга.
И пошёл. И принёс. В ведре, по которому, наверное, проехались все танки, участвовавшие в сражении под Прохоровкой. Принёс полведра. Ладно.
Закончил помывку.
Говорят, что вот после этой, собственно, бани и начинается настоящая служба. В моём случае это было не так, ибо будущие мои соратники по оружию, подобно мне, подъезжали постепенно, как бы «индивидуальными турами». Присягу мы должны были принимать в конце декабря. Вот тогда, как говорили ротные офицеры и старшина, и начнётся настоящая служба. А сейчас, сейчас казарма наша постепенно наполнялась, и те, кто уже достигли места службы, занимались хозяйственными работами: мели плац, убирали территорию вокруг казармы. И ещё одно – мастичили раз в две недели пол в казарме. И вот что это такое.
Пол в казарме дощатый, струганый, но некрашеный. Разлиновывали его мелом на большие такие квадраты, примерно два на два метра, и каждому бойцу выдавали скребок. И квадрат такой выдавали. И нужно было соскрести с одного квадрата каждому всё, что было на нём, до белых досок. В это время недалеко от казармы, на улице, трое самых одарённых из бойцов, в металлической фляге, в которых раньше развозили молоко по дворам, варили мастику. Из порошка цвета «бордо» и воды на костре вываривалась такая густая масса, которой потом покрывали свежеободранный пол. А потом «машками» тот пол натирали. «Машка» - самодельное устройство, сваренное из тяжёлого груза прямоугольной формы и длинной ручки к нему. К лицевой стороне того груза крепились паркетные щётки, которыми и доводили до блеска казарменный пол. Получался он такого ммм … фламинго – марганцевого цвета. По этой девственной чистоте и грохали кирзовыми сапогами до тех пор, пока пол вновь не становился чёрным от грязи. Затем процедура повторялась.
Итак, мы осваивали хозяйственные премудрости армейской жизни, а народ в роте постепенно прибывал. Так и вошли в мою жизнь Давран Юнусов, Коля Павлов, Серёжа Полесский, Мераб Хеладзе, Саша Бреч и ещё многие, которых помню до сих пор, которых давно уже потерял из виду, но абсолютно уверен, что вот встреться мы с каждым из них сегодня, рады бы были несказанно. И поговорить о чём, было бы.
Когда вспоминаю Серёжу Полесского из Волгограда, то начинаю невольно улыбаться, потому что сразу встаёт такая картинка.
Шесть утра. Казарма спит. Дежурный по роте безжалостно включает полный свет и отвратительным голосом орёт:
- Рота!!! Подъём!!!
Буквально секунду все лежат, и мёртвая тишина ещё продолжается. Наконец из середины ряда двухэтажных армейских коек звучит фраза, которую ждут все. Это – Полесский:
- Как мнеее хероооово…
И всё. Многие смеются, хотя слышат это каждое утро, вскакивают, кто-нибудь обязательно ответит общему любимцу и сибариту Полесскому. А он улыбнётся, показав два передних золотых зуба, поскребёт густой ёжик на голове, а потом - обозначившееся уже пузцо и прыгнет вниз со своего второго яруса. Начнёт одеваться. И начался день.
И как же многим из нас хотелось, чтобы именно он стал армейским другом. И мне хотелось. А он выбрал себе в друзья (именно он выбрал!) Гришу Янина из Коломны – русского красавца-блондина, тоже парня лихого, с богатым, по нашим тогдашним понятиям, предармейским прошлым.
Знаете, вот редкость такие яркие люди, каким был наш Серёжа! Если бы сто человек солдатиков поставили в ряд, примерно одинакового роста и одинаковой комплекции, побрили бы наголо, даже брови бы сбрили, чтобы совершенно лишить индивидуальности, и пустили бы вдоль такого ряда какого-нибудь злобного старшину (не Славу нашего, конечно, доброго и скромного!), то вот из сотни одинаковых он бы всё равно заметил Полесского. И ударил бы по морде. Или улыбнулся бы ему. Тут уж как сложилось бы…
Был он как жар-птица или фламинго среди нас всех, похожих на воробьиную стаю. Редкость
