Служба, знаете ли

такие люди, всегда видны, хотя мало кто из них и добивается высот жизненных. Если высотами считать карьеру в нынешнем её понимании.
Пишу всё время «был» потому, что вскоре после демобилизации узнал, что погиб он в родном Волгограде под колёсами шального автомобиля. И помню, что жаль мне его было. Очень. И даже письма его осиротевшим родителям писал какое-то время. А потом… Потом - время. Как всегда сработало безотказно. Поутихла боль утраты. Забылась. Но вспоминаю его всегда с нежностью. Ведь фламинго всегда помнишь, даже если видел только однажды, в зоопарке. И помнишь всегда – хорошо. Нежно.
И от имени « Витя Глухов» теплеет всегда на душе. У Вити сейчас трое детей. Внуки. Живёт в Израиле. Связались недавно с ним в скайпе. И вспомнили оба, сразу, одно и то же. Я стою на «Посту №1» (это у знамени полка), а Витя дежурит по штабу. Комнатка, где он сидит, тут же, рядом с моим постом. Два часа ночи. И я диктую ему стихи, которые прямо вот сейчас полезли в голову. А он записывает. Благодаря Вите это стихотворение и сохранилось:
Синие, страшные чащи
Зловеще сбежались вдали.
Полные влагою чаши
Туч вдруг огонь опалил.
Старые серые волки
Свирепо из чащей глядят.
Веток столетних иголки
Погасшей свечою чадят.
Луноголовые совы
Оземь ширяют крылами.
Чьи-то чуть слышные зовы
Где-то звенят бубенцами.
Злые таятся болота:
Жертву случайную ждут.
Распутал паук для кого-то
Сеть паутины вокруг.

И в диких этих чертогах,
Там, где всех сказок исток,
Там, среди злых и убогих,
Всё же родился цветок.

Тогда листок этот, исписанный, Витя мне отдал. А вот стихотворение до сих пор помнит…

… И померк однажды свет в казарме. Это было уже почти вечером, в самом начале декабря. Сижу у своей кровати на табурете, читаю. И вдруг, вдруг стало темно. Поднимаю глаза от страницы. И долго ещё теми глазами поднимаюсь по могучей фигуре появившегося человека. Передо мною стоял невероятной высоты и невероятной толщины лысый человек. Причём, лыс он был не потому, что его, как любого новобранца, обрили перед призывом. А лыс по факту. Уже лыс. По возрасту. Он протянул мне гигантскую свою ручищу и со страшным грузинским акцентом представился: «Мераб. Хеладзе. Имеретинец». На нём был старый растянутый чёрно-зелёный свитер, который делал Мераба ещё внушительнее легкомысленными завитками, разбросанными по могучей поверхности.
Мераб – мой сосед по казарме, у нас была одна тумбочка на двоих. И ещё. Почти сразу же Мераб стал легендой нашей роты. Дело в том, что Советская Армия не рассчитывала, что в неё служить могут прийти такие … массивные люди. А потому формы для него не было. Никакой. Не было даже кальсон, которые бы могли прикрыть наготу 116-килограммового юного  тела, полностью покрытого обильной кавказской растительностью. Размер ноги у Мераба был не сиротский, но всё же обозримый - сорок четвёртый. Но икры ног его богатырских в голенища тех сапог пройти не могли. Хорошо, что у себя в Кутаиси Мераб окончил институт технологии обувного производства: он сам из старой пары сапог выкроил клинья и вставил их сзади в голенища уставных сапог. И носил их. Как ботфорты, наверное, носил легендарный Портос.
И много- много дней сидел Мераб на табурете у окна в казарме. И ждал, когда для него в офицерском ателье сошьют форму. А в это время в нашу роту началось прямо паломничество из других подразделений:
- Э, мужики! Это у вас в роте такой грузин гигантский появился?
- Ну, у нас, и что? – отвечал кто-нибудь из наших.
- А покажите, а?..
- В зоопарк, что ли, пришёл? – якобы злились мы, но втайне все Мерабом гордились.
Потом подводили любопытного к ряду кроватей, в конце которого, у окна, возвышалась фантастическая фигура Мераба, и указывали на него глазами.
- Ох, ё… - ужасаясь и восхищаясь, говорил пришелец. И уходил, унося легенду о гиганте дальше по части.
Так просидел он почти месяц, ожидая, когда портные справятся со своей… нестандартной работой, и выходя на улицу лишь для того, чтобы проследовать с нами в столовую. Когда же мы впервые вместе вышли на развод … Служить нам надо было в одном отделении, и хотя великий грузин был на голову выше меня, я оказался следующим после него по росту. Так вот, когда я впервые увидел его в строю перед собою, то сдержаться не мог. Могуч, широкоплеч был мой боевой товарищ в плечах. Но гораздо более могучим он оказался в … нижней части своего организма. Помните матрёшку? Или, нет, лучше ваньку-встаньку? Этакое плавное расширение к фундаменту? Это вправду было смешно. И трогательно одновременно. Потому что было возможным представить его где угодно: за обильным грузинским столом, в цехе обувной фабрики, сидящим в саду под цветущим абрикосовым деревом, в бане, разморенного и вытирающегося полотенцем. Но никак не во всё равно куцей для него шинели и казавшейся крохотной на его голове синюшной ушанке.
Итак, мы впервые (с Мерабом) вышли на плац. Строй обходил командир части полковник Горин. Очевидно, у него, как и у всех невысоких мужчин, был врождённый восторг перед большими людьми. Он, не скрывая восхищения, приблизился к Мерабу, зачарованно оглядел его. Был мой друг синеок и тёмно-рус в той части волос, что ещё осталась на его голове и подтарчивала из-под шапки. Оглядел, как-то вздохнул, со «сглотнул» одновременно, и очень не по уставу спросил:
- Так вы и есть тот самый легендарный Хеладзе?
- Так точно! – признался имеретинец.
- А кто вы по национальности? Украинец?
Почему вдруг полковник решил, что человек, фамилия которого оканчивается на « - дзе», не может быть никем другим, кроме украинца?
А Мераб наш, надо сказать, был настоящим сыном гор и ужасно тем гордился. Он презрительно и уже совершенно не по-уставному хмыкнул и ответил, тоже не по уставу:
- Нэт!...
- А кто? – продолжал пытать его полковник.
- Нэ видыщ?- здесь Мераб ткнул себе в личико несиротским своим пальчиком.- Нэгр!!!
Полковник вряд ли оценил остроту, но крякнул… и пошёл дальше.
В этот момент я понял, у кого учился входивший тогда в силу Жванецкий.

… Гигантский ангар. Когда-то здесь, наверное, хранилась ракета, закрытая толстенным слоем бетона и сверху – землёй в накат. Сегодня  - спортзал, куда мы пришли на первое военное занятие физической культурой и спортом. Стоим. По пояс голые, но в галифе и сапогах. Перед нами вышагивает крепенький майор и держит тронную речь – рассказывает нам о том, как мы научимся делать подъём – переворотом, прыгать через коня и поднимать сначала 16-килограммовые, а затем 24- и 32-килограммовые гири.
Слева от меня Саня Казаков едва слышно сипит:
- Ой, Гривцов! Я никогда в своей жизни ничего тяжелее карандаша не поднимал…
Вдруг майор резко тормозит перед ним, потому что не обратить внимания на Санину конструкцию невозможно. Представьте себе человека, никогда не занимавшегося спортом и слегка уже подёрнувшегося возрастным жирком. Майор несколько озадачен тем, как ЭТО будет поднимать гири, но темперамент армейский побеждает, и майор, словно разговаривая сам с собою, убеждая сам себя, продолжает:
- Ну и что? Даже здесь (кивок в сторону тушки «атлета») мускулатура просматривается!..
Мераб философически молчит, но уже в казарме исповедально мне сообщает, что в школе был освобождён от уроков физкультуры. Здесь не освободят: призвали – значит, годен. Больше всего его страшит… конь. И прыжок через него. Говорю ему, что это не страшно. Надо только посильнее разбежаться, не смотреть на кажущегося длиннющим коня, а смотреть на самый дальний конец его и стараться именно туда поставить  руки, оттолкнувшись посильнее. Я-то и сам – тот ещё прыгун через коня. Мераб внимательно, я бы даже сказал – тщательно, меня выслушивает и готовится. Внутренне. К прыжку.
И делает это. На следующем уже занятии.

- Курсант Хеладзе!
- Я!
- К снаряду.
- Эсь ,- и загрохотали ноги-тумбы к исходному рубежу.
Звучит команда:
- Вперёд!
И вот тууут… Тут раздаётся рёв «буй тура Всеволода». Я никогда не слышал, как ревёт «буй тур», но в «Слове о полку Игореве», чтобы придать драматизм повествованию, несколько раз написано: рёв «буй тура». И Мераб побежал. Именно так, думаю я, « в знойной жаркой Африке» летит на свою жертву белый носорог. Или чёрный? Тоже не знаю. Короче,- который страшнее, тот так и летел, как сейчас к коню бежал Мераб. Я понимал, что мой инструктаж не пропал даром: Мераб сделал всё, как я его учил. Только по разделениям. Фрагментами.
Он добежал до коня, оглушительным рёвом пугая его, взбежал на гимнастический мостик!.. Остановился. И… начал тянуть руки как можно дальше, на дальний конец этого спортивного снаряда, что даже при его неплохом росте было сделать сложно.
Если представить, что конь был не спортивным снарядом, а живым существом и Мераб подбежал к нему сзади, то руки он поставил куда-то туда, где у коня уже была вставшая от ужаса дыбом грива.
Когда руки были прочно поставлены, отважный имеретинец начал… как бы поточнее описать это действие… начал … наползать на коня. Медленно, но неотвратимо.
Галифе были не предусмотрены для такого вида упражнений, а потому их мотня зацепилась за «круп» коня (сейчас, под Мерабом, он больше напоминал пони). Конь «подумал» и начал вставать дыбом, вместе со всползшим на него Мерабом. Только дыб получился в обратную сторону – на передние ноги. Конструкция некоторое время простояла в воздухе, удерживая равновесие…
… Больше Мераба к коню не посылали. Впрочем, как и к перекладине. Как и к брусьям. Только – гири. И, как особая награда, - штанга…

Но жизнь, всё же, неумолимо прекрасна в молодости. Даже если эта молодость оказалось заточена на некоторое время в армию. Так было и с нами со всеми, потому что старшему в нашей роте было 25, а младшему 22. И наступило благодатное наше лето. С зелёными своими деревами, одуряющими запахами, пятнистым русским светом на лесных полянах и – морем разливанным грибов в тех краях! Вот в один из таких сказочных дней и исполнялось Мерабу Георгиевичу Хеладзе 25 годочков, которые он, «несмотря на все тяготы и лишения армейской жизни», решил отметить с грузинским размахом.
Приглашённые (только самые близкие!), коих набралось человек пятнадцать, были оповещены заранее. Какими-то немыслимо тайными тропами из далёкого Кутаиси в резиновых грелках прибыла настоящая грузинская чача. Наши ребята-умельцы из листа жести соорудили внушительный противень. Картошку украли мы на кухне. Грибов собрали прямо за казармой накануне торжества. И ночью, после отбоя, умаслив дежурного по роте, пошли на банкет.
В нескольких сотнях метров от казармы, в лесу, оказалось удивительной красоты озеро идеально круглой формы, с тёмной, как крепкий чай, водою, настоянной, многолетне, на падавших в него листьях деревьев. И деревья те так плотно обступили озеро, что и заметить-то его сразу было трудно: к берегу надо было буквально проползать сквозь густые заросли тощего осинника.
Здесь и был наш банкетный зал. Здесь и угощал нас радушный именинник. А мы – его: впервые в своей жизни Мераб попробовал грибы. И это стало для него гастрономическим шоком. С тех пор, чуть не каждый вечер он подходил ко мне и, заговорщически подмигивая, шептал:
- Грива! Грибы собирать сегодня пойдём?..
Почему ко мне? Потому что я толк в грибах знал, а Мераб отличить съедобных от несъедобных не мог.