В первый раз я её увидел, когда она шла по длинному коридору, а окна были сзади. И виден был скорее её абрис, чем она сама. Совершенно киношный приём. Летнее платье, словно дымка, вьётся вокруг тела, которое плавно движется, отдельно от всего мира, его окружающего. А потом она подошла ближе, и я увидел её лицо и – пропал… Пропал сразу. Навсегда. На долгие двадцать пять лет, что мы были рядом. Рассказать вам, какое у неё было лицо?..
Белые-белые волосы снегурочки; тёмные, прихотливо, как крылья чайки, изогнутые брови, под которыми сияли невероятно-серые глаза. Сияли таким светом, каким может лучиться только Душа. И не кукольная душонка красивой девочки, выросшей в атмосфере всеобщей любви и почитания, когда ещё в детстве её назвали Принцессой, и она росла в этой счастливой уверенности, что нет никого на свете, «ни зверя, ни птицы, ни рыбы», ни растения, ни человека, которые бы просто ПОСМЕЛИ встать рядом с нею. Нет, глаза были старше, чем она, но совсем не старые. Это были глаза женщины, которая ВИДИТ мир, понимает его и ему сочувствует.
Было ей тогда, как и мне, тридцать. Она подошла, кораллы губ слегка дрогнули и дали возможность блеснуть голубоватому жемчугу зубов:
- Я – Марина. Мы вместе будем работать. Я знаю, вы – Яков. Меня предупредили. Здравствуйте.
И опять – улыбка. Такая, ради которой мужчины всего мира шли на самые невероятные безумства: объявляли войны и заключали мир, шли на преступления и спасали человечество, зарабатывали и спускали в одночасье огромные состояния.
А голос, голос был таким, от которого можно было получить инфаркт, наверное. Но тогда, в свои тридцать, об инфаркте я ещё не помышлял, а потому неприлично долго смотрел на эту ЖЕНЩИНУКАКИХНЕБЫВАЕТ, когда, наконец, очнулся, то надо было что-то ответить, потому что она ждала. Ничего оригинальней придумать я не смог и кукарекнул:
- Марина?.. Это значит – «Морская»… А, да, меня тоже – Яков…
Почему – «тоже»? Зачем сказал про «морскую»? Можно подумать, что вы на моём месте были бы более изысканны!
Есть у Бунина рассказ «Солнечный удар». Он о такой вот любви, вспыхнувшей вдруг и ослепившей героев. Теперь я точно знаю, что Бунин – реалист.
… И начали мы работать. Марина оказалась моей начальницей. И первые два месяца я просто замирал, трепетал и блаженствовал, когда только чувствовал, как приближается ко мне её запах. Всегда знал, ещё не видя её, что вот, через секунду, она появится, и я снова начну тонуть в счастье просто быть с нею рядом. А она меня, кажется, тоже выбрала: чаще, чем к другим, обращалась ко мне с поручениями и просьбами по работе, раз-два в день забегала ко мне, чтобы выпить кофе и покурить. Ради её визитов я завёл изящный кофейник в ящике рабочего стола и две миниатюрные чашечки с блюдцами и микроскопическими ложечками – всё это долго выбирал в каком-то огромном магазине посуды и всё думал, что груды этого фарфора не достойны моей Марины.
А потом я узнал, что она замужем. Но самое удивительное, знаете, что? Меня это нисколько не опечалило. И вовсе не казалось преградой, потому что «муж ведь всё равно не любит её так, как я». И не было сомнения в том, что, когда я скажу ей о своей любви, она непременно ответит «да», потому что… да потому что… просто потому, что иначе не может быть.
Но всякий раз, когда я собирался ей об этом сказать, объяснения не получалось, потому что ладони у меня потели, и потому я не мог к ней прикоснуться. Во рту всё пересыхало, и голос начинал отвратительно скрипеть. Мозг пересыхал тоже, и все ранее придуманные слова слипались в какой-то убогий комок банальностей и идиотских идиом…
И ждал я другого случая, который всегда представлялся довольно скоро. И всякий раз история со мной повторялась.
И тогда я решил, что объясниться нужно не здесь, а где-то на улице, при случайной встрече. Узнал, где она живёт, чтобы встречу эту «случайную» обстоятельно подготовить. Рядом с её домом был небольшой парк, при «случайном» упоминании о котором в разговоре она сказала, что бывает там часто… Остаток её фразы ( «… с мужем») я просто не стал дослушивать. Разве это было главным.
И вот – пятница. Вечер хорош несказанно. Солнце садится так, как писал Набоков: «удивительный пятнистый русский свет» наполняет всё вокруг и тебя самого потаённым смыслом. Какие же милые ребятишки играют возле скамьи. А старики на скамейке тоже живописно хороши. А я-то сам! Иду упруго, глотка не пересыхает. Вот сейчас встречу её и скажу. Скажу такие самые важные слова, после которых она … А и не знаю, что она будет делать!
И там, в самом начале аллеи, – она. Идёт. Но как-то странно: катит впереди инвалидную коляску, в которой сидит, как мне показалось, совершенно старый человек (ему, наверное, уже скоро пятьдесят!):
- Яша? Вот уж не ожидала тебя здесь встретить… Знакомься. Мой муж, Володя…
… Двадцать пять лет уже прошло. Муж Марины давно умер. Она по-прежнему мой начальник. Мы по-прежнему пьём кофе вместе, но теперь уже из других чашек, наспех мною купленных в соседнем хозяйственном, потому что прежние разбились, кажется...
