как шанкр, и несгибаемым и могучим, как железобетонная свая. Долго небо коптил, пустозвон помешанный и бородатый, и много на Советский Союз дерьма вылил, которое теперь русский честной народ в лице лучших своих представителей без устали и старательно выгребает - очищает родную землю, головы и души простых людей от идеологической шелухи, от масонской скверны…
----------------------------------------------------------
(*) Историческое отступление.
Странные они всё-таки люди, чистокровные евреи: только в спокойствии и комфорте любят и могут жить, в материальном достатке. А чуть что не так - сразу истерика и упадок сил, здоровья и духа, слёзы и сопли тягучие до земли. Суровая борьба за жизнь, страдание и аскеза их на корню убивают. Они не любят, не умеют и не хотят ничем, никогда и ни для кого жертвовать. Хозяевами быть хотят, господами жизни и положения…
Мы, славяне-русичи, в этом плане куда крепче, выносливее и надёжнее устроены - и любые беды перемелем-переживём, потому что “высоко оно, наше небо”.
Великий русский философ нашей эпохи Алексей Фёдорович Лосев (1893-1988), как и многие его коллеги по цеху познавший в 30-е годы вкус лагерной баланды, размышляя о том, что такое в философском смысле понятие «жертва», писал в одной из своих работ на исходе 1941 года:
«Я многие годы провёл в заточении, гонении, удушении: и я, быть может, так и умру, никем не признанный и никому не нужный. Это жертва. Вся жизнь, всякая жизнь, жизнь с начала до конца, от первого до последнего вздоха, на каждом шагу и в каждое мгновение, жизнь с её радостями и горем, с её счастьем и с её катастрофами есть жертва, жертва и жертва. Наша философия должна быть философией Родины и жертвы, а не какой-то там отвлечённой, головной и никому не нужной “теорией познания” или “учением о бытии или материи”.
В самом понятии и названии “жертва” слышится нечто возвышенное и волнующее, нечто облагораживающее и героическое. Это потому, что рождает нас не просто “бытие”, не просто “материя”, не просто “действительность” и “жизнь” – всё это нечеловечно, надчеловечно, безлично и отвлечённо, - а рождает нас Родина, та мать и та семья, которые уже сами по себе достойны быть, достойны существования, которые уже сами по себе есть нечто великое и светлое, нечто святое и чистое. Веления этой Матери Родины непререкаемы. Жертвы для этой Матери Родины неотвратимы. Бессмысленна жертва какой-то безличной и слепой стихии рода. Но это и не есть жертва. Это просто бессмыслица, ненужная и бестолковая суматоха рождений и смертей, скука и суета вселенской, но в то же время бессмысленной животной утробы. Жертва же в честь и во славу Матери Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то самое, что единственное только и осмысливает жизнь»…
----------------------------------------------------------
25
Но не о мудреце и стоике-Лосеве и не о дубовом маньяке-Солженицыне сейчас идёт речь, а о мягкотелом барчуке-Пастернаке, вознамерившимся прославиться на весь мiр посредством литературы. Давайте попробуем разобраться и понять, за что советские высокопоставленные евреи во главе с Хрущёвым и Сусловым так ополчились на «Доктора Живаго»? в чём причина травли романа и самого писателя? Ведь не художественная, не качественная сторона произведения была тому виной, которая Хрущёву и всем остальным была до фени и лампочки, - а исключительно идеологическая!!!
Травлю эту и полное неприятие произведения со стороны советских и мiровых евреев умно и точно, на скромный авторский взгляд, объяснила Р.Д.Орлова (Либерзон), литературная и, в известной мере, общественная деятельница, в 1956 году написавшая про пастернаковский роман следующее:
«Мне показалось, что книга о нашей (еврейской то есть, революции победителей - А.С..) революции написана извне. Всё это было чужим… книга была чужда тому, о чём мы думали, мечтали, спорили… В письме (отвергнувшем роман - А.С.) редколлегии «Нового мира» (опубликованном в 1958 г. - А.С.) я нашла оценку романа, близкую моей тогдашней…»
В этом и только лишь в этом одном, как автору очерка это теперь представляется, и заключалась главная вина Пастернака-прозаика - в неправильном взгляде на Революцию, нееврейском взгляде. Борис Леонидович, несмотря на то, что считал Революцию 1917-го года неизбежным и даже естественным итогом всей предшествующей Истории России, вместе с тем, стараясь быть по возможности честным и объективным, не отказывался в романе и от этой предшествующей Истории нашей страны, СЧИТАЛ ЕЁ ДАЖЕ ВЕЛИКОЙ! - представляете!!! С чем не могли согласиться, понятное дело, абсолютное большинство советских писателей и критиков - и евреев, и не-евреев. Не говоря уже о том, что отвергнутый редакцией «Нового мира» роман рассерженный и ополчившийся Борис Леонидович передал в “буржуазное издательство”.
Было в романе и другое, не менее крамольное и весомое прегрешение Пастернака перед мiровым еврейством: его взгляд на ассимиляцию евреев в России как на положительный и закономерный процесс. Из-за подобной точки зрения автора, абсолютно недопустимой, кощунственной и враждебной для духовных лидеров иудеев, левитов-коэнов, считающих ассимиляцию евреев с гоями катастрофой, премьер-министр Израиля Д.Бен-Гурион говорил о романе, как об «одной из самых презренных книг о евреях, написанных человеком еврейского происхождения»…
26
С.Ю.Куняев - долголетний главный редактор «Нашего современника», напомним, высказывает свою точку зрения на побудительные мотивы, толкнувшие Пастернака на этот роман:
«Опомнился от соблазнов революционной романтики, от обаяния народоволок, знаменитых террористок и вождей Борис Леонидович только на закате жизни… и, написав покаянный роман “Доктор Живаго”, в сущности, перечеркнул “поэтические заблуждения” не только своей молодости, но и почти всей жизни…»
Как бы то ни было, но то, что написано пером, - не вырубишь потом и топором, и от собственного творчества не избавишься, не заметёшь следы. А.А.Ахматова, к примеру, высоко ценившая Пастернака как поэта, в разговоре с М.Д.Вольпиным тем не менее не могла не вспомнить “зигзагов” его литературного пути, всегда её поражавших:
«Заговорили о Пастернаке, о его горестной судьбе, и вдруг она сказала: “Михаил Давидович, кто первый из нас написал революционную поэму? - Борис. Кто первый выступил на съезде с преданнейшей речью? - Борис. Кто первый сделал попытку восславить вождя? - Борис. Так за что же ему мученический венец?”…»
Мне, как автору, хочется дополнить абсолютно законное, честное и справедливое возмущение уважаемой Анны Андреевны письмом самого Пастернака к Александру Фадееву, написанным сразу же после смерти и похорон И.В.Сталина. Этого письма не найти в либеральных биографиях Бориса Леонидовича (Исааковича) днём с огнём. А жалко! Пусть бы узнали современные молодые евреи мысли и чувства литературного гуру их про “Вождя всех народов”, которого они вот уже 30-ть лет с пеной у рта клянут как “мiрового вурдалака, тирана и палача”, дерьмом густо мажут. Так вот, их литературный светоч и кумир был в этом вопросе иного мнения, прямо-противоположного. Приведу письмо Пастернака Фадееву полностью, где я не увидел рисовки и желания угодить: так по заказу люди не думают и не пишут.
«Дорогой Саша!
Когда я прочёл в “Правде” твою статью “О гуманизме Сталина”, мне захотелось написать тебе. Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе.
Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого величия и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворённого начала, широчайшей общности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа.
Каждый плакал теми безотчётными и несознаваемыми слезами, которые текут и текут, а ты их не утираешь, отвлечённый в сторону обогнавшим тебя потоком общего горя, которое задело за тебя, проволоклось по тебе и увлажило тебе лицо и пропитало собою твою душу.
А этот второй город, город в городе, город погребальных венков, поднявшийся на площади! Словно это пришло нести караул целое растительное царство, в полном сборе явившееся на похороны.
Как эти венки, стоят и не расходятся несколько рождённых этою смертию мыслей.
Какое счастье и гордость, что из всех стран мира именно наша земля, где мы родились и которую уже и раньше любили за её порыв и тягу к такому будущему, стала родиной чистой жизни, всемирно признанным местом осушенных слёз и смытых обид!
Все мы юношами вспыхивали при виде безнаказанно торжествовавшей низости, втаптывания в грязь человека человеком, поругания женской чести. Однако как быстро проходила у многих эта горячка.
Но каких безмерных последствий достигают, когда не изменив ни разу в жизни огню этого негодования, проходят до конца мимо всех видов мелкой жалости по отдельным поводам к общей цели устранения всего извращения в целом и установления порядка, в котором это зло было бы немыслимо, невозникаемо, неповторимо!
Прощай. Будь здоров.
Твой Б. Пастернак»
Это письмо-эпитафия честного еврея во славу УСОПШЕГО РУССКОГО ГЕНИЯ, ДЕМИУРГА ИСТОРИИ, СВЕТОЧА НАСТОЯЩЕГО И ПРОРОКА стоит абсолютно всех клеветнических поношений и измышлений его озлобленных, мелких и крайне-завистливых к чужой славе соплеменников, социальных паразитов по преимуществу. Так это мне кажется теперь, такие мысли и настроения в пастернаковском послании я увидел, почувствовал и понял для себя. Жалко, скажу ещё раз, что это письмо под запретом…
Когда-то Пастернак, обращаясь к Владимиру Маяковскому, иронично язвил:
«Я знаю: Ваш дар неподделен,
Но как Вас могло занести
Под своды таких богаделен
На искреннем Вашем пути?!»
«Борис Леонидович недоумевал напрасно, - в ответ справедливо выговаривает несостоявшемуся Нобелевскому лауреату С.Ю.Куняев. - Плебей Маяковский вышел из семьи русских разночинцев, и путь его в революцию был естественен. Но как “могло занести” благополучного еврейского вундеркинда Пастернака с его знатной роднёй в Англии, с его марбургским образованием в старейшем университете Европы, с его окружением из художников и композиторов в мир эсэрки Спиридоновой, большевика Ленина, “диктатора” Сталина?!!!»
А вот какую оценку давал Пастернаку Эдуард Лимонов - человек без-шабашный и неприкаянный, да, но очень мужественный и волевой, мудрый и очень талантливый:
«Она принадлежала к поколению суровых и мужественных советских юношей и девушек (такими они сами себе казались), которые смело вышли на бой с неправдой в самом начале шестидесятых годов. Эти юноши - её друзья, мужья и любовники - думали, что судьбу поэта можно сыграть между делом - между поездками в Париж, пьянками в Доме литераторов и писанием стихов и прозы, показывающих власти кукиш, но в кармане. Примером для них, они сами его избрали, был Пастернак - поэт талантливый, но человек робкий, путаный и угодливый, дачный философ, любитель свежего воздуха, старых книг и обеспеченной жизни. Я, которого от самого вида библиотек рвать тянет, презираю Пастернака, да…
Пастернак явно произвёл
