Когда студенты покинули учебную аудиторию, я задумался. Я думал не о бытии, а об отсутствии оного в сознании студентов. Им было совсем не интересно заниматься в мыслях бытием. Какая разница есть ли оно или его нет вне мысли? Главное, что оно может быть в ней! Каким образом? Образом бытия. Мысль есть образ бытия. Не язык, но мысль. Это не слово «бытие» присутствует, а мысль как действие сознания на само сознание. Это единственное, что действует в данном случае, а слово только обозначает такое действие. «Есть». В этом смысле мысль есть функция духа как идеи. Так дух воздействует на меня. Склоняет меня к мысли о том, что есть. Есть я как сознающий. Я сознаю сознание, «за кадром», за сценой которого остается дух. Таковы правила работы мысли. Так можно заниматься метафизикой. Но так нельзя заниматься физикой.
Впрочем, таким философским образом невозможно заниматься и мифологией. Философ проскакивает фазу общения со сказочными существами, и уже работает с сущностями. Я не готов отказаться от мысли ради научного знания. Кстати, такую «философию отказа» уже продемонстрировали многие «бывшие» философские работники. Видите ли, они стали научными работниками. И в этом качестве зарекомендовали себя непримиримыми критиками метафизики.
Что же действительно есть? Где? В бороде Маркса? Там есть волос бытия как объективной реальности, субъективным образом которой является мысль. Какая мудрость. И это мыслитель. То, что ты делаешь, является истиной того, что ты думаешь. И что я делаю? Думаю. Действительно, я думаю, что то, как думаю, есть истина того, что я думаю. Но как же быть с тем, о чем я думаю? О том ли я думаю? Я думаю о том, что думаю. Следовательно, что, что я думаю есть состояние думы (что) думателя как то, истиной чего является, как он думает. И как я думаю? Как положено мыслью. Я думаю мысль, думу? Или она сама думается? Так я и есть мысль, я есть ее субъект.
Я нахожусь в мысли, как в зеркальном состоянии сознания. Она находится во мне, как в субъекте. Я сознаю себя мыслящим. Но что она есть? В чем ее сущность? В идее, явлением которой моему сознанию она есть. Я нахожусь в идее, когда думаю, сознаю я ее или нет. Когда я сознаю идею, я знаю истину мысли, знаю, как я думаю, чем я думаю. Но это возможно лишь благодаря рефлексии, мысли как отражения (сознания) излучения (идеи). Отражение мгновенно подставляется под излучение, которое становится фоновым познанию, и процесс мышления находит себя в результате, в знании. На что натыкается излучение, от чего оно отражается? От меня. Я есть зеркало, образ идеи. Этот образ идеи есть Я или душа. Это не моя душа, это я есть душа как образ духа. Я сознаю себя душой в теле, тем местом в бытии, из которого я могу спросить о себе, о том, есть ли я больше того, чем это место?
Неужели я существую только, как отражение между зеркалами? Неужели я, как чувствительный нерв, взгляд есть лишь телесная функция отражения зеркала сознания? Мыслящее, действующее тело, которое для самоутверждения находит вне мира независимое основание? Есть ли оно? Есть ли оно вне мира? Идея есть. Существует ли она объективно, вне мира как идеальное? Я нахожусь в мире телесно. Вне мира я нахожусь идеально. Но это идеальное есть идеальное этого мира или иного мира? Быть идеально – это быть нигде в нем? Нигде в этом мире – значит в «где» в мире ином? Иной мир есть «нигде» этого мира? Где есть вечная жизнь? Нигде в этом мире. Сказать, что она везде – это ничего не сказать. Везде есть другая жизнь, жизнь других, не твоя. Так зачем говорить о себе, если это приносит боль, страдание. В себе ты такой же, всегда? Непостоянный. Зачем тебе постоянство? Если нет его, то нет меня. Но как быть постоянным в непостоянном? Только идеально, в смысле мысли. Так, что остается от человека после жизни? Мысль. Не предмет же, вроде собственного трупа.
Пока я думал, подошло время следующего занятия. Студенты, здороваясь, рассаживались по своим местам. Нужно было начинать читать лекцию, но я медлил. Тут с первого ряда меня спросили о том, смотрел ли я "Семнадцать мгновений весны"? Меня спросил об этом невысокий парень с обычной внешностью.
- Странный вопрос, - удивился я.
- Странный ответ, - заметил он.
- Еще бы. Вот если бы вы спросили меня, смотрел ли я "Орфея" Жака Кокто с Жаном Марэ в главной роли, то я счел бы его уместным применительно ко мне. Конечно, речь идет о судьбе Орфея и том ее решении, которое предлагает фильм, но никак не о сомнительных отношениях между метром и актером. Однако какое отношение я имею к советскому многосерийному телевизионном фильму?
- Его смотрели мои родители. Они ваши ровесники.
- Передайте привет вашим родителям и мое пожелание им крепкого здоровья и приятного настроения. Все эти «Мгновения весны» сродни моим пожеланиям. Они есть общее место образа прежней советской жизни. Этот советский сериал является своего рода теле-пылесосом, всосавшим в себя стереотипы и штампы так называемых "шестидесятников", которые безнадежно устарели еще в семидесятые годы. Я никоим образом не принадлежу к поколению ни "оттепели", ни последующей "заморозки". Я знаю, о чем говорю, ибо смотрел премьеру «Мгновений» по телевизору еще в 1973 году. Этот фильм находится в обойме других, таких же многосерийных приключенческих фильмов про шпионов, как «Ставка больше, чем жизнь», «Адъютант его превосходительства», «Ошибка резидента», «Вариант «Омега». Или возьмите детективные сериалы о советской милиции, вроде «Рожденная революцией», «Следствие ведут знатоки», «Место встречи изменить нельзя».
Это хорошие фильмы по содержанию. Но в них мало кинематографической художественности. Такова и их литературная основа. Те же «Мгновения» являются экранизацией такого же тривиального с эстетической точки зрения романа Юлиана Семенова. Когда читаешь роман, то понимаешь, что он написан рукой не писателя, но журналиста-международника, вроде того же Генриха Боровика. Может быть, Семенов талантливее Боровика в качестве автора «крылатых выражений», вошедших в народ, но его выдает, как журналиста, страсть к «жареным фактам», делающая порой страницы его книг похожими на ленту новостей средств массовой информации. Искать глубоко не надо, достаточно вспомнить его «ТАСС уполномочен заявить».
- Александр Сергеевич, что вы собственно понимаете под «кинематографической художественностью»?
- Петя, тебе больше всех надо? – спросила настырного студента его обаятельная соседка.
- Итак, Петр. Помимо литературной основы у киноленты как изобразительного ряда, аттракциона кадров есть еще своя эстетическая ценность, по наличию которой судят о мастерстве режиссера. В данном случае речь идет не об игре популярных артистов, а о таланте режиссера Татьяны Лиозновой. Это вам не Сергей Эйзенштейн, не Жан-Люк Годар, не Микеланджело Антониони, и даже не Лукино Висконти или Андрей Тарковский. Такая ценность имеет свой характер, стиль личности автора, который чувствуешь всем своим существом, как зритель, как читатель. В «Мгновениях», как и в перечисленных фильмах, есть актеры, которые своим мишурным блеском скрывают индивидуальный почерк режиссера. Может быть, только в «Адьютанте» Евгения Ташкова есть некоторая медлительность, adajio как характерная черта ритма визуализации повествования, отличающая его от других работ того же жанра, да в «Месте встречи» Станислава Говорухина воссоздана им натуральная атмосфера послевоенной Москвы, что сделало таким живым этот фильм. К тому же в нем присутствует популярный исполнитель своих песен Владимир Высоцкий.
Настоящее искусство, включая повествовательное, а не только театральное и кинематографическое, драматично. Оно возбуждает страсти своим изложением и тушит их, снимает пониманием, очищающим душу читателя через переживания страха и сострадания за героев положения и противоположения. В результате порождается синтетический эффект само-понимания читателя посредством понимания как образа собственного выражения, речи автора в произведении, так и образа уже не собственного, чужого выражения, речи персонажа, за которым все равно стоит тот же автор.
Вот так и мы теперь стали в эпоху самоутверждения общества информации как симуляции знания ходульными персонажами, марионетками, застрявшими в сети технических коммуникаций и действующими по мановению жирных лап антихриста, которому имя легион паразитов массового сознания. Когда же он раскинул свою хитроумную сеть в нашем народном сознании? Уже несколько десятилетий назад, сойдя с неба на землю, опутав ее своей прилипчивой паутиной сообщений с инфернальными сферами мира.
- Вы это о чем? – с удивлением спросил симпатизирующий мне студент с кукольным лицом.
- Все о том же. Почему бы мне не перейти на язык мифа, так удобный для общения с массовой аудиторией. Так вам будет более понятной моя замысловатая идея.
Оно понятно просвещенному уму, что речь идет о кунштюках идеологии, о ее крючках, на которых технократы хотят повесить наше сознание, вымоченное в поганом ведре лжи, сушиться под испепеляющими лучами «звезды смерти». Но к этой оголтелой цифровой (машинной) пропаганде примешивается что-то еще. Оно неземного происхождения. Действительно больше ста лет назад, возможно, еще во второй половине позапрошлого века, на Землю вторглись инопланетные сущности. Высадился десант разведчиков для проверки людей в качестве возможных носителей чужеземных паразитов.
- И как выглядят космические десантники? – недоверчиво отозвалась соседка Пети.
- Они представляют собой роботов-хамелеонов, наделенных искусственным, аналоговым или имитационным интеллектом. Эти роботы колесят по всей Галактике в поисках разумной жизни. Найдя ее на искомом небесном теле, например, на нашей планете, они, приняв соответствующий адаптивный вид, мимикрируют под окружающую среду, сливаются с ней, чтобы беспрепятственно, не привлекая к себе внимания местных обитателей, распространять споры разумных пришельцев. О разумности пришельцев я говорю в условном смысле. Они не столько разумные, сколько хитрые, вроде бесов из сказки, мифа. Есть во Вселенной такая порода существ, которые питаются, обмениваются со средой, по преимуществу, не веществом и энергией, а информацией. Так вот наши пришельцы есть своего рода странники Вселенной, похитители информации. Они путешествуют по Вселенной в поисках информации. Найдя информацию, они поглощают ее. Если ее не хватает, то они перерабатывают в нее более сложные формы существования, вроде идей, идеалов, мыслей, возвышенных чувств, чтобы съесть, выделяя в сознание собственных носителей продукты распада своей информационной жизнедеятельности в виде «призраков сознания» или симулякров. Именно с этими формами столкнулись пришельцы на нашей планете, на которой в середине ХIХ века человеческая цивилизация достигла максимума духовного развития.
Но уже в конце ХIX века началась духовная деградация, связанная с распространением инопланетной формы жизни. Эта деградация приняла массовый характер в ХХ веке, чему
Творческих удач Вам.