чем отдали. Но иначе всех не прокормить. Для чего затеяно-то было, блаженка, а? для вашего же спокойствия и для вашей же защиты. Что, думаешь, Эс с семьёй или Ульвар не протянули бы на своём? Они охотники, вывернулись бы! Но о вас думал Алмос, о тебе, о детях твоих, о старухах, о вдовах, сиротах, о больных…
–Кто общий котел делит, всё равно сытым всегда бывает! – ответила Айхана, но в лицо Лагерт не взглянула. Не нравились ей её слова! Нехорошо они звучали, по ним выходило, что Айхана, вроде бы, и неправа была.
–Сыт или не сыт, а от голоду не слёг, – согласилась Лагерт, – но представь себе – все согласились своё отдать, всё, что имеется, разделить, чтобы каждый хоть что-то получил, чтобы смерти меньше было, а тут оказывается, что кто-то затаил. Да и кто? Затаил бы охотник или ремесленник, мы бы поняли, а ты?
Айхана затрясла головой – нет, не нравились ей слова Лагерт, и сама Лагерт казалась ей отвратительной. Надо же – нашлась судья! У самой ни мужа, ни детей, ни дома толком, всё возле совета старейшин крутится, да возле Жреца, ясное дело, куда метит! Повыше, где сытнее. А отповедь какую завела! Всё вывернуть хочет так, чтоб вышло, что Айхана злое сделала, а Лагерт с охотниками добрая.
–У меня трое детей и я одна. Не хватит запасов на всех, я то понимаю, хоть неучёная. – Айхана продолжала защищаться, не могла она позволить, чтобы эта волчья дочь одержала победу, чтобы уязвила святые надежды Айханы, чтобы хитрость её в низость повернула.
–Вот неучёная, от того и беда, – вздохнула Лагерт, – ну мы же не идиоты! Всё посчитали на сто раз, сколько домов, сколько в каждом доме ртов, сколько охотников и сколько осталось в запасе у нас…
–Охотников много! Не пропадут, а за нас кто вступится?
–Беда-а, – Лагерт принялась загибать пальцы. – Сама смотри! Сколько у нас домов? Два десятка живые, остальное заброшено. Теперь смотри, сколько у нас стариков, детей, вдов?
Лагерт всё говорила и говорила, и как-то так по её речам выходило, что вроде бы всех слабых очень много. Айхана слушала, а всё понять не могла, чем ей на то возразить.
–Охотников у нас всего девять, – продолжала Лагерт, – Ульвар ранен был недавно, его пока выпускать нельзя. Эс от лихой едва-едва отошёл, удача, но пока ещё слаб. Уже семь…
–Ты меня не путай! – Айхана нашла чем ей на то возразить. – Как ко мне приходить, детей моих пугать, да у меня по дому шастать, так они здоровые!
–А как ты себе иначе представляешь? – Лагерт потеряла терпение. – Они последнее несли для тебя и таких как ты, а у тебя мешок схоронен? Как-то нечестно выходит, Айхана! Ты своих детей бережёшь, ещё и на раздачу ходишь, не стыдишься, а они должны малым довольствоваться?
–Они что, всё отдали? – в этой Айхана не верила. – Ну и пусть! А мне детей кормить надо!
Лагерт мрачно поднялась. Разговор опротивел ей. Она так хотела нести добро, творить что-то хорошее, искоренять зло, и это она обещала. А теперь самое доброе намерение оборачивалось непроходимостью злой веры Айханы в то, что её непременно обманут. Обманут свои же, что пожертвовали своим благополучием.
–Разговора у нас с тобой не выходит, Айхана, пора заканчивать…
Айхана напряглась. Что-то сейчас будет! Но что? свобода или кара?
–Волчья ты дочь, Лагерт, я детей спасала, – сказала Айхана, не выдерживая молчания. Да ещё и Лагерт на неё не смотрела, так что угадать не получалось о чём она думает и какое решение принять готова. – Тебе не понять.
–А я людей, – ответила Лагерт, – всех пыталась спасти и никого не обделить. Тебе тоже не понять.
–Повесите? В лесу бросите? Детей тогда моих хотя бы не троньте!
–Нужна ты больно! – фыркнула Лагерт, – иди, Айхана.
Айхана не поняла:
–Свобода?
–Иди-иди, – подтвердила Лагерт, – иди домой, к своим детям.
Айхана нерешительно поднялась с места, боясь, что Лагерт передумает, но Лагерт не останавливала её и Айхана осмелела:
–Запасы-то мои…того, забрали?
–Забрали, – подтвердила Лагерт, – что нашли, то точно забрали, хотя приказ им был дан сильно и не искать.
И Лагерт взглянула на на Айхану, желая убедится что та поняла.
–А как же мы теперь? – Айхана пока не поняла, а может и не дано ей было понять вовсе и не слышат было бы удобнее.
–Приходи на раздачу, – предложила Лагерт, – как все приходи.
Айхана кивнула и опрометью, боясь, что сейчас всё переменится, бросилась прочь, в объятия злой зимы.
Лагерт только усмехнулась – таить от поселения причину, по которой привели к Великому Жрецу Айхану не было смысла. Ровно как и не было смысла её наказывать. Уже завтра поселение всё равно узнает, что Айхана – одна из тех, для кого, собственно и был задуман сбор всего, что осталось, утаила от своих же жителей запасы. Малые запасы, да, но зима никого не щадит. Холод бьет по всем, приводит за руку голод и тут уже тяжелее будет поселению смотреть на Айхану по-прежнему.
–Может быть, она права и нет у меня сердца? – спросила Лагерт задумчиво, когда Алмос, кое-как овладев собой, вернулся к работе. Он застал её у очага, который мог согреть жилище лишь вблизи себя и не прогревал и половины комнаты.
–С чего ты так решила? – спросил Великий Жрец. Его жизнь сложилась вокруг тяжёлых разговоров, неудобной правды и мрачных, подчас беспощадных решений. Он видел, как зачерствела Лагерт, отсекая от себя мешающее сострадание и точечное милосердство, как тяжело, но всё-таки удалось ей перенять его долг – мыслить о большинстве.
–Я понимаю Айхану, она не верила нам, никому не верила, боялась, что мы их забудем. Да, понимаю, но я не чувствую к ней жалости. Я не знаю как поступила бы на её месте, может быть также. Но я вижу, как поступили другие. Я помню, как Ринд принесла единственное яйцо и кусок хлеба, настолько у неё ничего не было, как стыдилась этого, а у неё вед тоже дочь, одна, да, но хворая.
–Зло бывает разное, сердце тоже, Лагерт. Мы позаботились о благе для всех, разделили то немногое, что удалось собрать, чтобы хватило ещё на пару неделей, в случае чего. Но ветра стихают, быть может уже к концу этой недели охотники снова пойдут по тропам. Но кто знает? Мы думали о благе, разве в этом нет сердца? У нас зима, тяжёлая зима, мы должны спасти большинство, думать о большинстве и многие это приняли. Разве в этом не сердце? Для одного дома мы стала бессердечны, да, жестоки, непонимающие, а для других? К той же Ринд сходи – спроси, что думает она. Протянула бы она эту зиму, если бы не были бы поделены запасы?
Слова Великого Жреца утешили Лагерт, она кивнула, поднялась:
–Всю жизнь свою тебе благодарна. За помощь, за слова.
–На всё воля богов, – отмахнулся Великий Жрец. – И на сердце их воля, и на бессердечие. Это удобно, когда приходится принимать тяжёлое решение и неудобно, если решение тебя не устраивает.
–Я пойду, – сказала Лагерт, обдумывая слова Алмоса, – у меня ещё дела. Надо вписать всё, что нашли, в расчёт, по-новому перераспределить.
–Да, только скажи мне правду… как ты догадалась? Из-за того лишь, что Айхана на распределении не стала шума наводить?
Нет, догадаться только по этому факту было нельзя. Причин для такого поведения могло быть много – и шок, и ужас Айханы, и попытка рассчитать что делать с полученным, и просто оцепенение от холода.
Нет, не по этому поняла Лагерт. Она поступила проще и как-то. Встретив на улице младшую дочь Айханы, что торопливо пересекала двор, возвращаясь от соседки с чашей, спросила, не голодают ли они и что приготовила мама на обед.
–Похлёбка была!– не задумываясь, ответила Санна. – И хлеб.
И Санна побежала дальше, а Лагерт убедилась в своей правоте и поспешила за охотниками.
–Бессердечно допросила ребенка, – ответила Лагерт и слегка улыбнулась. – Аки волчица набросилась на невинное дитя.
–Иди уже, – отозвался Алмос, – а то оттает сердце у очага, там останется только на богов всё свалить.
Лагерт скрылась в зимнем холоде, а Великий Жрец остался у очага. Ему нездоровилось, в последнее время сильно ныло в желудке, до помутнения в глазах. Он знал что это значит, но не боялся и скрывал свой недуг от Лагерт, не желая её переживаний. В конце концов, она не сможет его излечить, зато будет нервничать. А есть ли в этом сердце? Алмос рассудил что нет, он выбрал беспощадную внезапность своего грядущего ухода. Единственное, чего он хотел, это чтобы охотники стали снова добывать пищу, чтобы начала ослабевать стихия голода, чтобы тому, кто придёт следом, было легче.
Но ничего – уже скоро, скоро ослабнут ветры, перестанет заметать дороги, уже охота пойдёт. А с остальным – по мере оживления – и с жалостью, и с сердцем, и с Айханой, если к тому времени от неё останется что-то большее, чем тень.
