Озеро

голос хозяйки, - взял бы ты его. Хороший он, послушный, ест немного, самостоятельный, ухода особого не требует. Прикипел он к тебе. Плохо ему будет, если ты его покинешь. Боюсь, совсем угаснет.

  - Но...

  - Бери, сынок, бери! - усыпляя меня сладким голосом, Яна мягко, но настойчиво вела меня к двери, за порог, затем по тропе, ведущей к озеру...

  Очнулся я уже в лодке. Пауль грёб, а на моих коленях сидел укутанный в одеяло мальчик, всё ещё обнимающий меня за шею.

  - Я знал, что ты хороший человек, - нарушил молчание Пауль. - А сам ты этого не знал, поэтому ты такой несчастный и потерянный. Но теперь у тебя появился маленький учитель. Радоваться надо, а ты как в воду опущенный. Да забудь ты свои городские страхи! Встряхнись, дружище! Готовься к настоящей жизни!

  ***

  Наконец Якоб разомкнул объятия и взглянул на меня.

  - Ты мой, - сказал он и заёрзал, удобнее устраиваясь у меня на коленях. Прислонившись спиной к моей груди, он затих, будто заснул, и стал таким мягким и незаметным, словно превратился в плюшевого медвежонка.

  - Да, я твой, - только и сумел произнести я сквозь слёзы.

  - Вижу, у тебя нет своих детей, - сказал Пауль.

  Я покачал головой.

  - И жены нет?

  - Была.

  - Умерла?

  - Ушла.

  - Значит, и не было её. Ещё один сон городского птенчика. Жена не уходит от мужа, муж не бросает жену. Это навсегда. Пока смерть не наведается в их дом. Уходят от нас только сны. Правда, они иногда очень похожи на явь...

  - А мне почему-то кажется, что я сейчас сплю и вижу всё это во сне.

  - А как иначе? Тому, кто вышел из мира снов, нужно время, чтобы явь перестала казаться ему сновидением. Иногда это болезненно.

  - Ты мудрый человек, Пауль.

  - Обычный. И ты таким же будешь, и даже мудрее моего деда. В твоих глазах таится бездна ума. Только учителей тебе не хватало в жизни, тех, кто мог бы тебя разбудить и уверить в том, что ты больше не спишь.

  - Ты не озяб? - обратился я к Якобу, погладив его по мягким, как паутинки, волосам, даже ночью светлым, будто пламя свечи.

  - Нет, мне весело, - ответил он.

  - Мне тоже.

  - Потому что я твой?

  - Да, конечно. Другой причины веселиться у меня пока нет.

  Мальчик резко развернулся и снова обнял меня за шею.

  - Ну, ну, перестань, ты же раскрылся, замёрзнешь.

  - А мы будем вместе ловить рыбу? - спросил Якоб.

  - Обязательно. В Осло есть... - Я осёкся, вдруг поймав себя на новом чувстве, в котором смешались сомнение, страх и безнадёжность. Впервые в жизни не захотелось мне возвращаться домой. Я стряхнул с себя это неприятное ощущение и постарался думать о чём-то другом. Якоб затих, и я плотнее укутал его в одеяло.

  - Пауль, значит, ты считаешь, что муж и жена не должны расходиться?

  - Должны? Странные мысли никак не оставят тебя в покое. Расходиться могут только равнодушные люди, их ничто не связывает, сердца их пусты, души растекаются по разным углам, как две струйки молока, пролитого на пол. А настоящие супруги связаны любовью. Это неразрывные канаты.

  - А если любовь кончилась?

  - Кончилась, говоришь? Значит, это не любовь, а соль в солонке или вода в умывальнике.

  - Но такое случается сплошь и рядом.

  - К сожалению, и у нас, в лесу и на озере, такое бывает. Трудно сон о любви отличить от настоящего чуда. Но на то он и сон, что скоро кончается. Человек открывает глаза и видит рядом с собою незнакомца. И тогда ему лучше встать и уйти. Или научиться любить. Второе - намного сложнее, но приближает нас к Иисусу.

  - А Натанаэль? Неужели он любит обеих: и Магдалену, и Яну?

  - О, Натанаэль - это сама любовь! Он пережил четырёх жён. В его душе ничего, кроме любви, не осталось. Каждое его слово - на вес золота, потому что насыщено любовью. Он любит всех. Помнишь, как он вцепился в тебя глазами? Это его любовь тебя ласкала и старалась помочь тебе проснуться.

  - Может быть, потому он не умирает, что любовь бессмертна?

  - Вполне возможно.

  - Смотри, впереди земля!

  - Это Ольховый остров.

  - Мы и там остановимся?

  - Конечно. Там живут три Ники и два Александра. Давно у них не был. Надо бы пригласить их на свадьбу.

  Я вспомнил Свена и своё обещание присутствовать на его свадьбе, и мне стало грустно. И тогда моя ладонь сама, без моего повеления, легла на голову Якоба и стала теребить ему паутинки волос. И по пальцам моим пополз тёплый соломенно-жёлтый свет. Он согрел мне руку, плечо, спину, грудь, поднялся в голову - и печаль отступила куда-то в прошлое. И я начал осознавать, что отныне я не один, что меня теперь - двое, я и этот мальчик. И мне, человеку, не знавшему, что такое любовь, ничего другого не остаётся, как только любить сразу двоих. И быть любимым двоими. Эта мысль была слишком сложной и ошеломила меня. Я попытался вдуматься в неё, но был разбужен сильным толчком - лодка снова упёрлась носом в берег.

  ***

  Пауль постучался в большой каменный дом с четырьмя ярко горящими окнами. Дверь открыла девушка лет двадцати, одетая в светло-голубую тунику. На ногах её не было ничего, даже тапочек. Длинные, золотистые волосы непослушными кольцами лежали на её плечах. Особенно красивой я бы ею не назвал, но и дурнушкой она не была. Просто симпатичная. Таких в Осло тысячи.

  - Привет тебе, Пауль, - сказала она, нежно улыбнувшись, и измерила меня изучающим взглядом.

  - Это Симон, - представил меня Пауль. - Он заблудился. А на руках у него Якоб, ты его знаешь. Он прилип к Симону. А это Ника Первая.

  - Входите, что стоите, как чужие? - захлопотала девушка и через пропахшие копчёной рыбой сени провела нас в просторную залу, обставленную со скромным изяществом и любовью к античности. В одном углу стояла статуя Зевса, в другом - Аполлон Бельведерский. На стенах висели репродукции древнегреческих и римских мозаик и фресок. Кругом - низкие столики, подушечки, пуфы. На одном из столов - поднос с апельсинами, бананами, треснутыми гранатами, гроздьями крупного сизого винограда...

  Я был поражён: откуда на острове, в самой глухомани, вся эта субтропическая роскошь?

  В комнате было тепло, поэтому я раскутал Якоба, поставил его на пол и снял с себя куртку.

  - Угощайся, малыш! - Девушка взяла мальчика за руку и подвела к столу с фруктами. - Бери, что хочешь.

  И он взял. Выбрал самый большой апельсин и принёс его мне:

  - Он твой, - сказал он.

  - Он наш. - Усевшись на одну из подушек, я принялся чистить апельсин, а Якоб устроился у меня между ног.

  Открылась дверь, и в комнату вошли две девушки в сопровождении двоих юношей. Все они были одеты в белоснежные туники.

  - Ника Вторая и Третья, - провозгласил Пауль. - Александр Первый и Второй. А это наш заблудший гость Симон.

  Я попытался встать, чтобы поздороваться с хозяевами, но Ника Первая положила мне руку на плечо.

  - Сиди, Симон. - Корми мальчика. Это дело важнее пустых правил приличия. Будь отцом этого прелестного ребёнка и учи его любить, а не расшаркиваться перед незнакомцами.

  - Опять твоя этика седьмого неба! - засмеялась Ника Третья, обняв Первую и поцеловав её в щёку.

  Девушки были похожи друг на друга, явно сёстры, а юноши оказались неотличимыми близнецами. Все они беспечно развалились: кто на низкой тахте, кто на подушках, разбросанных по полу. Я отламывал от апельсина дольку за долькой и кормил Якоба, с любопытством рассматривая необычных хозяев дома.

  Пауль рассказал им обо мне и пригласил их на свадьбу Натанаэля.

  - Будем там, непременно будем, - откликнулся один из Александров, тот, что сидел справа от меня. - Нельзя пропускать эпохальные события.

  - Простите мне моё любопытство, - обратился я сразу ко всем, - но эти фрукты... Откуда они?

  - Из нашего сада, - ответила Ника Первая.

  - Из зимнего сада?

  - Зимнего? - Ника Вторая переглянулась с сёстрами, и все трое рассмеялись. - Почему зимнего? Обычного сада. Ах, прости, ты, верно, не знаешь, что здесь, на острове, не бывает зимы. Вернее, зима у нас похожа на осень, постепенно переходящую в весну. Отличный климат не только для фруктов, но и для благородных идей и крылатых выражений.

  - Да, - сказал Александр, тот, что сидел слева, - если нам не хватает бабочек в саду, мы выпускаем новенькие фразы и афоризмы полетать над цветами и потешить нас своими пёстрыми крылышками.

  - Они не шутят, - пояснил Пауль. - Сам не раз видел. Это так красиво! Правда, изречений я не понимаю, они всё больше на латыни и греческом, но посмотреть есть на что.

  - А ты, юноша, откуда? - обратился ко мне Александр Правый.

  - Из Осло, - ответил я, надеясь, что уж эти молодые интеллектуалы должны знать, что такое Осло и где он расположен. Но, увы, я снова попал впросак:

  - Осло? - задумчиво произнёс Александр Левый. - Что-то не припомню. Это не в Персии, случайно?

  - Какая Персия! - возразил ему брат. - Это в Пруссии!   

  - Нет, в Норвегии, - сказал я.

  - О, страна викингов! - воскликнула Ника Вторая. - Как же, читала! Там ловят сельдь и треску, а также добывают кое-какие металлы. Помню из уроков географии. И что, до сих пор викинги бьются друг с другом на мечах?

  - Нет, - рассмеялся я. - Уже давно викинги бьются в судах при помощи прокуроров и адвокатов, да и того стараются избегать. Викинги - народ миролюбивый.

  - Значит, неправильную сказку про них я читала, - надула губки Ника Вторая.

  - Что ты говоришь! - недовольно произнёс Александр Правый. - Не могут сказки быть неправильными. Если сказка вызывает у меня скуку, значит, именно я неправильный человек, по ошибке взявший в руки книгу, которую мне запрещено читать.

  - Кем запрещено? - беспечно спросил я. Скованность из меня выветрилась, я почувствовал себя своим в компании этих взрослых детей.

  - Как кем? Автором, написавшим книгу, сказочником. Правильный человек - это тот, к кому обращается автор и кого хочет видеть своим другом. А я, взяв запрещённую книгу, оказался чужаком, сунувшим нос в чужие дела.

  - А если автор объективно плох? - Я уже вошёл во вкус и готов был спорить о всякой ерунде.

  - Всё равно хоть один правильный читатель на его сказку найдётся. И вообще, что такое «объективно плох»? Оценок не может быть объективных, они субъективны, потому что оценивает всегда субъект. Чтобы мнение было объективным, необходимо, чтобы субъект стал объектом, а это, как вы понимаете...

  - Въехал в любимую колею! Замолчи, бочка Диогена! - воскликнул Александр Левый, ладонью зажимая брату рот. Они стали бороться, со смехом перекатываясь по полу, а когда успокоились и расселись по подушкам, я не был уверен, что правый Александр не стал левым.

  Даже Якоб развеселился. Он то и дело поглядывал на меня сияющими глазами, а один раз встал и шепнул мне на ухо:

  - Эти дяди и тёти младше меня.
  - Ты прав, мудрый мой мальчик, - ответил я ему, тоже шёпотом. - Наверное, потому что они так счастливы были в детстве, что забыли, что пора бы и повзрослеть.

  - Я тоже хочу быть счастливым, - сказал Якоб.

  - А я хочу сделать тебя счастливым.

  - Потому что я твой?

  - Именно поэтому.

  - Что вы там всё перешёптываетесь? - обратилась к нам Ника Первая.

  - В любви объясняются, - сказал Пауль.

  - Якоб, иди сюда, я дам тебе банан. - Ника Первая протянула ребёнку руки, но тот отрицательно мотнул головой. - Почему? Ты не хочешь банан?

  - Хочу. Но я к тебе не поду. Потому что ты не моя.

  - А если я стану твоей? Что мне надо для этого сделать?

  - Сесть в лодку и