ходить вокруг купели. Марк знаками показал, что Рома должен делать то же самое.
В это время из сеней, из которых они сюда вошли, раздались какие-то голоса. Отец Алексей извинился, вышел. Роман старался встать поближе к свечкам - все-таки какое-то тепло. Вскоре отец Алексей вошел и сказал, что его старый знакомый просит совершить обряд крещения над своей племянницей, они приехали издалека. Роман не успел ничего сказать, как в помещение вошли двое - мужчина лет сорока пяти и девушка в темно-красной куртке, отороченной мехом, она была в глухо завязанном белом платке. Роман увидел, что это была Даша!
Он с изумлением смотрел на нее. Она, казалось, ничего перед собой не видела и никого не узнавала. Она сняла куртку. Марк приветствовал вошедшего троекратным поцелуем. У Романа стало сильно колотиться сердце. Ее дядя, кажется, его зовут Алешей, или кто он там был, подошел к отцу Алексею и стал с ним тихо о чем-то разговаривать. Сняв куртку, Даша осталась в белой кофте и длинной серой юбке, затем она расстегнула кофту, под кофтой оказалась белая рубашка, вроде белой комбинации или ночнушки. Гальперин старался не смотреть на девушку, но это было выше его сил. Теперь она снимала длинную юбку.
Под юбкой на девушке были коричневые толстые колготки. Она подняла рубашку, и вся ее фигура в этих плотных колготках, при ярком свете ярко горевших с треском свеч, открылась. У Романа пересохло во рту, Даша снимала колготки, а потом быстро опустила рубашку и осталась только в этой белой ночнушке, доходившей ей до колен, но Роме и этого было достаточно. Ее голые руки, ее плечи были отлично видны, он видел красивое молодое тело, на нем играли оранжевые блики. Она продолжала его не замечать, и он был даже рад этому.
Отец Алексей снова начал движение вокруг купели, и девушка, придерживая белую рубашку, пошла за ним. Ощущая себя в каком-то уже нездешнем мире, Роман, как во сне, двинулся за ней. Перед ним красиво изгибалось стройное девичье тело в белой рубашке, то и дело обрисовывавшей то ягодицы, то бедра, то изгиб спины. Отец Алексей читал, свечи трещали, стало тепло. Марк присоединился к ним, затем вокруг купели стали уже ходить все, кто был в помещении, а Роман все продолжал видеть стройную женскую фигуру. И этому, казалось, не будет конца. И это обстоятельство и радовало и пугало его.
Наконец, отец Алексей остановился, взял со стола серебряный ковшик, зачерпнул из купели воды, подошел к Роме и вылил воду из ковшика прямо ему на голову. Струйки воды потекли на лицо, за спину, в трусы, по ногам. Он едва не дернулся. Отец Алексей снова зачерпнул воды и снова стал лить ее на Рому. Трусы намокли. Ему стало горячо, зябко, жарко и душно в одно время.
Отец Алексей подошел с ковшом к Даше и так же вылил ей на голову воду.
Роман не верил своим глазам. Вода заставила ее рубашку прилипнуть к телу, обрисовалась высокая грудь, и он явно увидел крупные чашки бюстгальтера. Роману показалось, что его лицо горит, он быстро скользнул взглядом по женской фигуре и успел увидеть очертания ее высоких трусов. И тут же отвел глаза и посмотрел снова. В эту секунду она посмотрела ему в лицо. Он быстро отвел глаза куда-то в угол помещения, но лицо горело так, что это должны были заметить все в помещении. Но когда он заставил себя на них поглядеть, то убедился, что у всех на лицах очень серьезное выражение.
-Они что, не замечают, что она почти раздета? - спрашивал он себя. Они снова стали ходить, и он снова видел перед собой две намокшие выпуклости, с резинкой трусов, обозначавшей широкий изгиб, к которому периодически прилипала рубашка.
Он едва ощущал, что его босые ноги мерзли, а свечи, когда он проходил к ним достаточно близко, резко обдавали горячим.
Отец Алексей подошел с маленьким серебряным лепестком крестика на простом шнурке. Как в тумане, Гальперин ощутил, как на его шею надели крестик, и прохладное серебро коснулось горячей груди. Отец Алексей перекрестил Романа, все вокруг тоже закрестились. Такой же крестик отец Алексей надел на шею девушки.
Затем Марк достал приготовленное полотенце и стал помогать ему вытираться. Гальперин видел, как Даша вытирает мокрую голову и быстро надевает на мокрую рубашку юбку. Она оделась как-то очень скоро и вышла в темные сени.
Видение кончилось, но он сам не помнил, как оделся, как вышел, как они доехали до какой-то станции, где и расстались с Марком.
Запомнил он только, как отец Алексей большим и указательным пальцами легко гасил свечи, а затем приоткрыл занавеску на низком окошке. Уже рассвело.
Он приехал домой с мокрой головой, в странном состоянии. Ему было стыдно, и в то же время он испытывал удовольствие, когда вспоминал подробности действия в низком помещении. От этого удовольствия ему становилось стыдно еще больше.
И тут вдруг Роман ощутил, что запястье его левой руки непривычно пусто. На ней не было часов. Он забыл их надеть из-за своих переживаний, когда одевался! Кажется, когда он раздевался, отец Алексей сказал, что часы тоже надо снять, или не говорил? Роман помнил, что очень смущался, когда раздевался, делал все машинально. Так оставил он там часы или нет? Роман никак не мог этого вспомнить, перед глазами все время появлялась фигура Даши в мокрой рубашке, ее высокая грудь. Кажется, он тогда расстегнул ремешок часов и положил их на какой-то большой ларь - не ларь, накрытый старым темным цветным ковром. Ларь был точно, а вот тогда ли он снимал часы? Он всегда их снимал, когда приходил домой, и теперь никак не мог припомнить – снимал ли он их в это утро там, в помещении, где с треском горели свечи, стояла серебряная купель и фигура девушки с высокой грудью. В таком состоянии он искал часы в квартире повсюду, во всех трех комнатах, залезал в такие места, где часов быть не могло, даже в стиральную машину. Как неприятно. Показалось даже, что это маленькая расплата за удовольствие видеть раздетую девушку.
Роман вытер голову, оделся и с тяжелым настроением поехал в храм. Книга уже не радовала, дорога тянулась долго.
Храм днем уже не казался таким огромным, а пройти во двор так, как они смогли утром, он не сумел. Пришлось идти на улицу, стучать в железные ворота.
Там никто не отвечал.
Роман ждал. Наконец, открылась маленькая железная дверца, и выглянул тот самый молодой человек, который был с ними. Видеть его было стыдно. На нем теперь было пальто, из-под которого выглядывала черная ряса.
Он не сразу признал Романа, а, узнав, кто перед ним, ни слова не говоря, повел в то самое помещение. Сердце вдруг опять забилось так, словно там сейчас все еще была девушка в ночнушке.
Свечи в помещении догорели до черных огарков, купель казалась совершенно мертвой, ее серебро матово поблескивало в свете, льющемся из окошка. Часов нигде не было. Они обыскали все - за ларем, под столиком, в коридоре, за какой-то темной занавеской, за которой стояла совсем маленькая купель - их не было. Роману стало как-то скверно на душе. Их никто не мог взять, это было исключено и даже не могло обсуждаться. Но их не было. Простые часы - ему их купила на тринадцатилетие бабушка, а до его дня рождения так и не дожила.
Он медленно возвращался домой. Голова еще не высохла, можно было и заболеть. В комнате Роман прошел к секретеру, чтобы поставить Булгакова на полку, и тут увидел часы. Они стояли на секретере именно так, как он их всегда ставил - пирамидкой, чтобы видеть время. У него закружилась голова. Часы он всегда надевал утром, это уже было механическое действие. И в это утро он их, кажется, так же снял с секретера, застегнул рижский ремешок. Как же он не увидел их, когда был дома? Это возможно? Его бросило в жар. Чудеса? Но он в них никогда по-настоящему не верил, по крайней мере, с той поры, когда отец под видом Деда Мороза внес в комнату коробку с каким-то подарком, а маленький Рома не спал и только притворялся. А отец думал, что он спит, и Ромка сквозь полуприкрытые веки увидел в сером свете январского утра осторожно пробиравшегося к елке отца. Как только отец вышел, Ромка бросился к коробке – там было десять оловянных солдатиков. Но теперь они не обрадовали, Ромку интересовало уже другое. Он лег спать, а утром отец радостно разбудил его, сообщив, что Дед Мороз что-то принес. Ромка сделал вид, что очень обрадовался, на глазах родителей открыл коробку и с изумлением достал солдатиков.
-Видишь, - сказала мама, - Дед Мороз знает, что ты любишь.
С тех пор он в чудеса не верил.
