- Что так с насиженного места? - поинтересовался Иван.
- Не может больше жить там, где рядом с его домом Павла истязали, да и жена его тоже выла, не могла даже лишний раз к вам во двор заглянуть... Ведь после того, что им Дарья рассказала, они не смогли там оставаться ни дня, и Дашка тоже хочет уехать и всё поскорее забыть, но только такое не забывается!.. Что же ты, Иван, даже не спросишь, где дедушку твоего похоронили?
Иван оттолкнул её от себя и отошёл к двери.
- Ну что же, раз не интересно, - она стала одевать платок на голову. - А вот про казаков мне напомнил. Что ж теперь, всю жизнь меня попрекать этим будешь, что честь свою не уберегла? - она всхлипнула и продолжила уже на другую тему. - Бесединым уже и дом присмотрели, прямо у леса хороший, добротный дом, большой пятистенок, там когда-то жил земский врач, а теперь Прохор с семейством переехал. Дом только поправить надо, работы уже начались, сельсовет помогает, председатель выделил стройматериалы. Пока они при госпитале живут, а к зиме переедут... Прохор говорит, что как только Павел поправиться, дай-то Бог, он его к себе заберёт старшим сыном, Пелагея со слезами за него каждый день молится, на коленях у икон ему выздоровления просит. А я буду работать на прежнем месте и всё устроится...
- Ты думаешь, всё-таки с ним сойтись, когда выздоровеет? - спросил Иван тихим голосом и с ухмылкой посмотрел на Татьяну. - Ты нужна ему такая будешь?
- Не думаю я ни о чём таком... Но, казаками меня, во всяком случае, попрекать не станет!.. Будто не понимаю, как его предала, а ведь знала, что любит... Не заслужила я твоего брата, Иван, и тебя должно быть, тоже... не заслужила! - она прошла к вешалке за пальто.
- Погоди, ты во мне что же сомневаешься? Ведь я тоже тебя любил и люблю!.. Что же ты так меня не ценишь, или я плох, скажешь? - он удерживал её за руку.
- Говоришь-то ты правильно, Иван, и делаешь всё по закону, как должно. И поступки у тебя тоже правильные, и дело своё ты добре знаешь, верный, преданные революции человек, хороший боец и товарищ... Это я подло поступила когда-то, а теперь вот раскаялась, да поздно уж!..
- Разве быть с кем-то по любви - это подло?
- Нет, не о том ты Иван, да и я не о том говорю сейчас... Тогда, что было меж нами, всё правильно, так и должно быть, но теперь... Горько мне, не могу я так жить, теперь не получиться...
- Да, что теперь-то произошло? Не пойму! - он снова развернул Татьяну к себе, не давая ей подойти к двери.
- Я тоже тебе не всё объяснить могу, но только спать с тобой в одной постели больше не стану, прости!.. Ведь ты меня не из-за любви сюда позвал, и жить с собой оставляешь, ты хочешь всегда и во всём верх брать, быть выше всех не только в рабочем деле, но и в личном. Разве не так? Я это уже давно поняла, но слишком сильно тебя любила, а теперь всё перевернулось в душе и, как относиться к тебе, и к себе тоже - я не знаю... Горько мне, а ты разве поможешь? Ведь не обо мне сейчас заботишься, а о том, что подумают твои товарищи, чтобы в их глазах праведным казаться... Не то, что-то говорю, прости... Я сейчас вся, как на горячей печи сижу, и облегчения мне нету!
Татьяна сняла с крючка своё пальто, накинула его на плечи и выскочила во двор. Она бежала к базарной площади не оборачиваясь, боялась, что Анисимов станет её догонять, остановилась лишь на спуске к Трубной улице откуда дорога вела мимо небольшого леска к станции. Она прислонилась к высокой рекламной тумбе, поправила на себе одежду, застегнула пальто и обратила внимание на старика-шарманщика, торговавшего всяким хламом у самой дороги. Это, должно быть тот самый дед, о котором говорил ей Иван сегодня, и в чей дом хотел её привести в дальнейшем. У того тоже на плече сидел попугай. А может быть она зря отказала Ивану, и стоит сейчас же вернуться к нему назад? Татьяна поглядела в ту сторону, откуда шла. Но как горько было на душе! Она схватилась за ворот пальто, оттянула его, потому что он вдруг сильно сдавил ей горло, присела рядом с тумбой у дороги, обхватила голову руками и завыла от отчаянья и скорби о былом и несбывшемся... А старичок с попугаем хриплым голосом повторял, что и все шарманщики на свете: "Купите счастье, господа! Купите счастье!"
На другом конце города тоже назревала семейная буря, там решила, наконец, объясниться со своим обманутым мужем Валентина.
Он пришёл под вечер после разговора с Каретниковым домой и сразу сел за письменный стол. Вот и с Вяликовым пора заканчивать, пока не ушёл, ведь Народицкого не взяли, он как сквозь землю провалился, а после этого и Вяликов занервничал. Больше не было смысла за ним наблюдать и ждать новых связей, ещё не до конца вывели боевые казачьи группы из Никольского леса, шли бои местного значения, наши конные гарнизоны и тульская бригада рабочих вместе с солдатами, мобилизованными из Москвы, прочёсывали леса и вылавливали остатки белогвардейцев и черносотенцев, кто отказался сложить оружие и мирно сдаться. Да, Вяликова надо было брать и немедленно, Жуков снова открыл папку с его личным делом, но тут вошла жена...
- Веня, нам бы поговорить с тобой, - Валентина присела на разобранную кровать рядом со столом.
- Я слушаю, - он оторвался от папки и поднял на неё глаза.
- Я очень виновата перед тобой, Веня, могла бы всё скрыть и не рассказывать, но врать больше не могу, не умею я этого делать... А долго скрывать это, всё-равно не получиться, - она поджала губы, ей давалось это объяснение тяжело.
- Не понимаю, ты о чём это сейчас? - он приподнял брови.
- В общем, Вениамин, я... Я тебе изменила... С Алёшей Днестровым, - она отвернулась. - Я люблю его!
Валентина прикрыла рукой лицо и замолчала.
У Жукова пропал дар речи, лицо его сразу постарело, потемнело под глазами, отчётливо проступили глубокие морщины на лбу. Он снова открыл свою папку, полистал её и развернулся к жене на стуле. Жуков смотрел на неё не мигая: на её вздрагивающие плечи, на хрупкую фигурку, собранные в высокий пучок светлые волосы. Она ждала его слов молча, не отрывая руки от лица, ей невозможно было взглянуть на Вениамина, страшно и стыдно!.. Но что же делать? Не признаться ещё страшнее и подлее. Она вздыхала и крутила головой, не смея поднять глаз и посмотреть в открытую на мужа. Но в отличие от неё Жуков быстро взял себя в руки. Валентина услышала рядом с собой его покашливание, и тут же прозвучали слова:
- Спасибо, что рассказала!.. Что же, каждый человек имеет право на счастье, - он поднялся из-за стола. - Ты мне дарила его много лет нашей совместной жизни, а теперь хочешь быть счастливой сама. Я не осуждаю, потому что тебе мало его дарил, может быть Алёшка сможет...
Этих слов она не выдержала, вскочила и кинулась мужу на грудь в истерических рыданиях.
- Я, виновата, только я во всём, тебе не чего себя обвинять!.. Не сдержала себя, похотливая баба... - она обнимала его за шею и продолжала рыдать. - Веня, прости, умоляю, не держи на него зла, он тоже был как в тумане, прости нас за это!.. Но, что же теперь делать-то?
- Ничего не делать, жить!.. Остынь пока, отойди от всего мыслями и подумай, хорошенько Валентина, подумай!.. Может быть оно всё и рассеется, как дым - было и нет ничего! Не спеши с выводами, не торопись... Чувства - это не плохо, мне сегодня Каретников сказал, что в их семье тоже чувства были превыше всего, но они хороши, когда и разум включается тоже, когда головой человек начинает думать, а не только... одним местом! Поэтому и говорю тебе - не торопись, - он отстранил Валентину от себя и заглянул в её зарёванное лицо. - Всё бывает в жизни, всё!.. И уж, если совсем без Алексея не сможешь, я чинить препятствий никаких не буду, отпущу тебя к нему и пожелаю счастья, потому как очень сильно люблю тебя, Валечка... Именно тебя, потому о себе сейчас и не вспоминаю. Да, если честно, и не время мне всякими шекспировскими страстями страдать. На фоне того, что произошло за последние дни, все эти наши "страдания" кажутся пошлыми и мелкими, извини уж, что так говорю...
Жуков отошёл к окну, взял с подоконника пепельницу, достал из кармана папиросу, закурил и опять сел к столу. Валентина стояла на месте в одной позе не двигаясь, она смотрела на своего Веню, на эту привычную комнату, на его спокойное лицо, на эту папку лежавшую перед ним на столе, а в душе была чёрная пустота, объяснение не принесло ожидаемого облегчения. Почему так? Ведь она полюбила и честно в этом призналась, но что же так гложет внутри? Может быть эта та самая пресловутая совесть, о которой говорят, что она есть частичка Бога в душе?! Но ведь "Бога уже отменили!" - так ей сказал Алексей однажды, когда она выразила сомнение и обмолвилась о грехе...
- Ой! - она взвыла в голос, схватилась за голову и упала лицом вниз на постель.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
