курсантов-артиллеристов вякнул, не подумав:
– Эй, девчонки! А вы в курсе, что у зенитки ствол длинный, а жизнь короткая?
Старшина на него целую минуту не моргая смотрел, пока тот голову чуть ли не в миску засунул со стыда.
* * *
Обед был щедрым: наваристый суп с макаронами, пшенная каша, чай, кусок сахара, хлеб. Заметив, как малышка Лена жадно ест, как мигом исчез в её ротике сахар, Глафира протянула ей свой кусок рафинада. Та набычилась, зашипела сквозь зубы:
– Это тебе Ярослава приказала? Не надо мне ничего!
«Ну и ладно, – подумала Глаша. – Дома положу под твой вещмешок, ночью он ещё слаще покажется…»
После сладкого обеда, вопреки закону Архимеда, – строем в баню.
– Баня у нас тут, девчата, в котельной. Иначе столько воды не нагреть. В бочке – горячая. Одно полотенце на двоих. Вам всего полтора часа выделено. Мойтесь, я снаружи подежурю, чтоб никто не заглянул случаем.
– Товарищ старшина, – перебила его Ярослава. – А как насчёт обмундирования? После бани красноармейцам положена сменка – это в уставе прописано.
– Нету пока смены – ни обуви, ни обмундирования, ни белья. Что-то не заладилось с вещевым довольствием. Придётся потерпеть.
Зато… Ох, какое наслаждение зато ждало их внутри! Помещение оказалось просторным. У стен школьные парты – закрывают трубы. Видимо, завхоз артиллеристов принёс, чтобы курсанты не обжигались. На печи – ведро с булыжниками. Ярослава первый делом плеснула из ковшика на эту каменку.
– Оооох! – выдохнули девушки разом.
И понеслось. Крышки парт открыть, вёдра на сиденья поставить, паклю найденную в углу намылить, спинку друг дружке потереть – тут и команды никакой не надо. Стриженые головы – в мыле, счастье – в каждом теле. Какое же это блаженство – ощутить себя чистой и свежей!
– Желающие поддать парку, подходи!
А голоса в парной – словно в пещере какой-то, эхо от стен дробится. И фигуры уже туманны, едва различимы. Не поймёшь, кто что говорит. Да и не надо ничего понимать. Главное – эти девчонки сейчас счастливы, хоть и война совсем рядом.
Полтора часа пролетели. Уже старшина стучит в дверь, торопит на общее построение, на школьную спортплощадку. А на улице – жарища. Июльское солнце греет так, что мокрые волосы аж потрескивают.
– Вы во второй ряд встаньте, чтоб не пугать гражданской одеждой!
Согласно спрятались в тени, за девчонками-«ветераншами». А по центру, «побатарейно», всё училище артиллеристов замерло, глазами ест трибуну.
– Равняйсь! Смир-р-но!
На трибуне какой-то большой начальник из штаба речь говорит.
– Товарищи курсанты! Запомните этот день – двадцать первое июля! Я обращаюсь прежде всего к курсантам-артиллеристам. Родина ждёт вашей срочной помощи. Ситуация на фронте резко обострилась. Главные силы Южного фронта ведут тяжелые бои, отходя за Дон. Потери очень большие. Штаб фронта определил порядок обороны по внешнему обводу укрепрайона. Но резервов не хватает. Стрелковым дивизиям приходится вступать в бой прямо с марша. Нужна поддержка с воздуха, необходима артиллерия…
Он на секунду замолк, прокашлялся, вытер платком пот со лба и сдавленным голосом продолжил:
– Ставка надеется на вас, товарищи курсанты. Вам оставалось совсем немного до получения командирских званий. Но сейчас во сто крат важнее ваше умение стрелять из пушек по вражеским танкам. Поэтому ваше училище, весь личный состав вместе с техникой и матчастью, направляется на фронт. Немедленно. Это приказ штаба Южного фронта…
На школьной спортплощадке повисла гробовая тишина.
Потом вдруг строй курсантов как-то вздрогнул, дёрнулся, и сто с лишним ртов открылись разом:
– Уррррааааа!
И так же разом смолкли. Опять стало тихо. Начальник с трибуны добавил:
– Запомните этот день и вы, курсанты-зенитчицы! На вас, комсомолок-добровольцев, надеется Москва, вам верит товарищ Сталин! Более трёх тысяч девушек записались в зенитную артиллерию противовоздушной обороны Ростовского дивизионного района. Вы добровольно решили заменить красноармейцев-мужчин и согласились достойно, как и подобает советской комсомолке, перенести все тяготы армейской жизни. Вы полны решимости отдать все силы – а если потребуется, то и жизнь – для победы над ненавистным врагом! Потому что наше дело правое – победа будет за нами!..
– Уррааа! – это прозвучало не так мощно, как у мужчин, но зато очень звонко, высокими девичьими голосами. Кто-то из артиллеристов даже поддержал.
Начальник сел в машину и уехал. В училище объявили боевую тревогу.
Потом все провожали артиллеристов у ворот. Мальчики – а они, оказывается, совсем ещё мальчишки, эти недоучившиеся лейтенантики – залезали в кузова грузовиков, к которым уже прицеплены были их пушки, махали сверху пилотками, а один всё кричал:
– Эй, рыжая! Меня Володя Комаров зовут! Жив останусь – женюсь на тебе! Только дождись!
Похоже, это тот самый был, который уверял, что у пушек ствол короче, чем у зениток, значит, и выжить шансов больше…
Ушли-уехали на войну мальчики. Помахали им девочки платочками, проводили. Никто никому ничего не обещал. Не успели просто. Самим надо жить дальше.
– Вы вот что, девчата, – старшина остался чуть ли не за старшего, потому и голосом окреп. – Перетаскивайте свои вещи из детсада в школу, занимайте любую комнату на втором этаже.
Дружно подхватились. А чего там тащить? Матрац с одеялом в рулон скатала, вещмешок на плечо повесила – я готова!
Комнату выбрали крайнюю у лестницы. Разобрали койки. Лена опять оказалась рядом с Катей и Любой. Так и будет – только им верить, только с ними дружить.
Ярослава помчалась к старшине. Встала перед ним по стойке «смирно».
– Разрешите обратиться, товарищ старшина?
– Разрешаю. Что опять?
– От имени вверенного мне подразделения прошу разрешить стирку нательного белья в помещении котельной!
– С чего это вдруг?
– А с того, что вы нам не выдаете положенное по уставу!
– Так нету же… Не положено… Ты меня до трибунала доведёшь! – он смотрел на неё снизу вверх, был ей почти по пояс. Но она стояла, как монумент, и сверлила его глазами.
– Никто и не узнает. К утру высохнет. Какой трибунал? Дальше фронта всё равно не пошлют. А нам, если что, в радость будет с вами воевать, мы вас любим, вот!
– Ох, Ярослава! Но… только чтоб никто не знал и не видел!
– Естественно! Мы всё в старой нашей комнате детсада спрячем!
Мигом исчезли в котельной, и отстирались, пока вода горячая была, и все свои дела успели сделать, пока Зоя с Глафирой тащили из школы в рулонах матрацы. Потом закатали внутрь постирушки, и с этими рулонами обратно мимо часового – уже в детсад, в бывшую комнату, где мигом всё развесили на спинках голых кроватей. Дело сделано, утром – ещё до гудка – всё уберётся, исчезнет бесследно, словно и не было.
С пяти часов – занятия по расписанию. Опять уставы. Наставлений по матчасти пока не выдавали: завтра обещали вывезти на полигон, где покажут новые зенитки, научат наводить в цель, дадут подержать боевой снаряд. Потом зенитчицы начнут изучать по силуэтам типы фашистских самолётов…
Занимались за столами в бывшей учительской. Там артиллеристы сделали Ленинскую комнату, прямо целый музей. Фотографии вождя, его цитаты на кумачовых полотнах, сводки Совинформбюро. Здесь же карикатуры: красноармейцы, придавив фашиста крепким сапогом, вонзают ему штык в брюхо. И рядом «Воин Красной Армии, спаси!» Листовки с описаниями подвигов Талалихина, Космодемьянской, Гастелло и других героев…
С ужина возвращались молча. Пустой и неуютной показалась столовая без парней. И весь день стал каким-то бесконечно длинным, неестественно вытянутым и тревожным. И пахнет как-то не так, не радостно.
– Я письма от мамы ждала, так полгода показались мне одним днём, – заявила вдруг молчавшая всю дорогу малышка Лена. – А тут всего один день, а длится, как полгода…
– Зато не бомбят и кормят прилично! – Любушка попыталась перевести на весёлые рельсы. Но лучше бы не делала этого.
– Это что за самолёт? Чей?
Глафира даже головы не успела поднять – сердце сжалось от этого мерзкого звука, несущего тревогу и страх. Успела увидеть в небе квадратик «рамы», ахнула от памятных слов военного комиссара и сама повторила их:
– Ну, всё! Кончилась наша мирная жизнь!
А часовой от калитки уже кричал:
– Воздух! Тревога! В укрытие!
Старшина чуть ли не за руку тащил Ярославу к школе:
– Всем в подвал! Быстрее в бомбоубежище!
Успели, заскочили. Ждали взрывов. А их не было. И все уже начали смущенно переглядываться, всем было неловко. И зябко ёжились все, хотели встать и выйти, но тут засвистело и завыло снаружи так, словно огромная свора адских чудищ кинулась на школу. Потом – взорвалось. Да так, что пол закачался, пыль поднялась и повисла стеной. Все оглохли. Каждый силился что-то сказать, но не мог, только кашлял. Взорвалось ещё раза три, но уже намного слабее и дальше. И всё стихло. Цепляясь друг за друга, полезли наверх.
Бомба попала в их детский сад. Вместо здания зияла огромная воронка. По краям её вперемешку с битым кирпичом щерились остатки железных кроватей. На изогнутых пиках и прутьях висели белые, розовые, голубые клочки материи.
– А вот и наши постирушки, – грустно сказала Ярослава. – Нет больше у нас сменки.
– Заплатят! За всё эти гады заплатят! – старшина пытался рассмотреть, осталось ли хоть что-то годное для хозяйства. – Вы, девчата, идите в школу. Я вам ведро воды тёплой сейчас подниму в казарму. Завтра будет новый день…
И они пошли в свою новую казарму. Постелили простыни, что выдал старшина, взбили подушки, что остались от артиллеристов, умылись на ночь – и стали ждать отбоя. Война войной, а жить теперь по уставу.
– Ой, девочки, а у меня подушка табаком пахнет! – вдруг сообщила Зоя.
Не понять – то ли радостно, то ли негодуя сказала.
– И у меня! – откликнулась малышка Лена.
– А у меня нет. С кем поменяться? Я хоть папу вспомню, – попросила жалостливо Люба.
Лена с ней поменялась. Больше никто не захотел. Лежали на чужих подушках, и каждая думала о своём, о девичьем. Молчали до самого отбоя.
…Ещё не было шести, когда во всей школе зажегся свет, по коридорам затопали сапоги, и старшина ворвался в их комнату:
– Тревога! Все вниз! С вещами!
Одевались кто как. Катя потеряла ботинок на лестнице – Ярослава взяла её на руки, как ребёнка, и несла так до самой машины. Ещё и ботинок успела подобрать.
– Быстро в кузов! – старшина помогал девушкам забраться.
Мотор у полуторки уже работал. Последней у заднего борта оказалась Леночка. Она стояла испуганная, прижав к груди вещмешок и завернувшись в солдатское одеяло, которое почему-то взяла с собой. Зоя ухватила одеяло сверху, старшина за низ – и в одно касание закинули Лену в кузов.
– Поехали! – подтянувшись, старшина успел перевалиться через борт.
Машина рванула, догоняя ушедшую вперёд колонну.
– Что случилось-то? – с тревогой спросила его Зоя.
– А ты глянь туда, – он показал на запад.
В той стороне, где ещё вчера вечером солнце пряталось в жёлтых подсолнухах, всё полыхало кровавым, взрывалось и трещало, и этот огненный вал быстро приближался к ним.
– Немцы. Смяли оборону. Горит Ростов, – старшина говорил отрывисто, задыхаясь. – Нам надо успеть до станции добраться, пока их самолёты не появились…
Самолёты с
