Глава двадцать седьмая. Крейсер «Варяг» меняет курс
Наверх, о товарищи, все по местам!
Последний парад наступает!
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!
Все вымпелы вьются, и цепи гремят,
Наверх якоря поднимая.
Готовятся к бою орудий ряды,
На солнце зловеще сверкая.
Свистит, и гремит, и грохочет кругом
Гром пушек, шипенье снаряда,
И стал наш бесстрашный, наш верный «Варяг»
Подобьем кромешного ада!
Рудольф Грейнц
Великий Князь и Адмирал Свободного флота, Владимир Алексеевич Гольштейн-Готторп-Романов седьмой раз подряд, остро и проницательно, разглядывал сидевших перед ним людей и животных. Каждого отдельно и снова всех вместе.
Три десятка ведьм. Настоящих ведьм. Как в книжке Шарля Перро. С цветочными именами. В сапожках с серебряными шпорами, в длинных юбках с обтрепанными подолами. С пригоршней амулетов на шее и черной банданой на голове. И все, как одна, курят ароматный табак из старинных трубок. Ругаются вполголоса, но не вполсилы.
Майор пограничной стражи с двумя овчарками и двумя ротвейлерами.
Рыжий красавец-кот с мудрым взглядом янтарных глаз.
Молчаливый йети, сияющий белоснежной шерстью.
Врач с брезентовой сумкой через плечо и сложенной снайперской винтовкой в кожаном кейсе.
Красивая блондинка в меховой жилетке, восьмиклинке в пол, с кожаной лентой-хатимаку в светлых прядях. У нее на коленях огромный плюшевый мишка – прямо из магазина, даже картонную бирку забыли в ухе.
На широком диване расположилась волшебница со школьным альбомом на коленях. Под ее правой рукой радужным веером выстроились карандаши, еще правее вальяжно разлеглась молодая рысь. Художница показывает лист, а большая кошка тут же подталкивает нужный карандаш. Об оттенках не спорят. Скорее всего, боготворят золотой туман Климта и запекшуюся багряную темноту Рембрандта.
С неземной рисовальщицы не сводит глаз испанский гранд. Острая бородка, лихо закрученные усы, белоснежные манжеты и лаковые штиблеты на резном ходу. Ни дать, ни взять – сумасброд маркиз де Пуболь почтил визитом. Причем, явился не один, а в компании печального бунтаря Леннона. Когда бы Адмирал не был лично знаком и с Сальвадором, и с Джоном, то происходящее можно было счесть видением или галлюцинацией. Джона похоронили в восьмидесятом, синьор Дали принимает капельницы, не отводя любопытного взгляда от танцующей смерти. Оле!
Сюрреализм прекрасен. Местоблюститель несуществующего престола несуществующего царства. У Адмирала вся жизнь была браком пишущей машинки и зонтика на прозекторском столе. Назовите, как хотите – стиль жизни, ирония судьбы, параллельная реальность – Владимир Алексеевич обожал и ценил изысканную нескладеху и остроумную нелепость. Несовпадение и несоответствие устоям и канонам всегда было его правилом. К жизни нельзя относится серьезно – или проскучаете вместе с ней, все отпущенные вам годы. В старости, жизнь не простит вам отсутствия молодости.
Сегодня день явно удался. В кают-компании ракетоносца «Граф» собрались самые изысканные пассажиры. Скажем больше – в их планы входит не что-нибудь, а спасение человечества. Не мало, на много! Сказочные персонажи, волшебники, астрологи, говорящие животные, ожившие герои книг… На бойцов совсем не похожи. На любительский театр – похожи. На бродячий цирк – похожи. На фольклорную группу – похожи. На цыганский табор – похожи.
На боевой экипаж – совсем не похожи. Значит – то, что надо! В точку!
Пришла интересная мысль. «Случись поспорить с литературным персонажем, вот с этим франтом, к примеру, о, так сказать, личностной реальности, … он же мне сто очков вперед даст! Про него все читали, тираж приличный, писатель известный. Кто поумней, из текста уже понял, что автор хотел сказать, чего не хотел, и что, все-таки, сказал. Несмотря на то, что вовсе не хотел этого говорить. Реальность абсолютная. Забыл, усомнился – перечитай нужную страницу. Несколько переизданий гарантируют придуманной личности жизнь вечную.
А мои аргументы? Кто я такой? Никому не известный командир ракетного крейсера? Матросы меня вспомнят таким, друзья совсем другим, женщины совсем не вспомнят. Отмечен в каких-нибудь секретных бумажках, которые через пятьдесят лет прочтет пара студентов-историков, да их научный руководитель… реальность весьма относительная, практически никакая! Почему?»
«Потому, что литературных героев придумывает автор. Придумывает и продумывает, с запасом интереса к ним – на сто лет вперед, если профессионал. На пятьсот лет – если гений. Ну а вас кто продумывает? Иногда сам, а иногда – никто?»
«Вы, собственно, кто?»
«Сочиняю продолжение одной истории… стало быть, я -- автор! Мы обсудим всю концепцию позже. Там Генерал прилетел, и Королева!»
Мир в голове сделал привычное сальто назад прогнувшись. Все стало на места. Только не на свои. Снаружи нарастал мощный рев вертолета, мелко задрожали переборки и бокалы на столе. Уши заложило гудроновым басовым вибрато. Адмирал надел фуражку, густо поросшую золотыми листьями. Сложил два пальца, проверил допустимый крен и дифферент головного убора. Достал из-под стола элегантную трость черного дерева. Прихрамывая, поспешил на вертолетную палубу – встречать главных гостей.
Свежий ветер и поток от винта геликоптера затеяли спор, кто сильнее, а кто быстрее. Под китель задуло холодом и мурашки разбежались по всему телу. Не дожидаясь остановки лопастей и победы утреннего бриза, Великий Князь открыл прозрачную дверцу кабины…
Вот это да. Высший класс. Короли жанра. Уникальная ручная работа. Повторение невозможно, даже авторское. Высокая инопланетянка неотразимой элегантности, в беспросветном трауре – она шествовала по острой грани между самоубийством и сумасшествием. Иссиня - черный, как вороново крыло, китель, такие же бриджи, не нашедшие границу с тускло сияющими сапогами без каблуков. Беспросветно-антрацитная фуражка с небольшой тульей и высоким околышем. Черное, черное, черное. Жизнь не имела ни малейшего шанса на уникальной конференции высокой скорби и прикладной печали. Как говорят унылые британцы «blacker than black».
И только на груди, чуть левее килевой линии, то есть прямо на сердце, навзрыд сияла бриллиантовая брошь в виде перекрестья оптического прицела, выражая и чистоту, и благородство, и беззащитность, и обреченность сразу. Приветствуя Адмирала, богиня горя сняла фуражку, и Владимир Алексеевич забыл, зачем он здесь. Коротко постриженные, особенно на затылке, волосы выглядели так, словно из одной пригоршни бриллиантов, крупные камни потратили на брошь-прицел, а из мелких получились нити, тонкие, как бисер, но бисер алмазный. Не ограненный и не отполированный. Аэлита тряхнула головой и холодные лучики царапнули зрачки Адмирала. Чуть-чуть. Чуть больно. Больно. В глазах, и в груди.
Следом на палубу спрыгнула сероглазая девушка, очень желавшая походить на госпожу в черном. Хоть капельку. Пока не получалось. За адъютантом показался седой, атлетического сложения воин, непонятного возраста. Седая голова и ловкое сильное тело тридцатилетнего мастера боевых искусств. На руках у сансэя уютно устроился мальчик лет семи, с печальным и мудрым взглядом. Командир крейсера снова забыл, зачем он здесь, а заодно свое имя, звание, должность и блюдо, поданное нынче на камбузе. Владимир Алексеевич утонул в глубине серо-голубого притяжения и честной любви. Шестидесятилетний флотоводец, видевший все, чем можно напугать мужчину в этом мире, включая войну, боль, увечья, смерть, гибель друзей, одиночество и предательство, Великий Князь и Адмирал флота мучительно отказал себе в слезах. Боже Всемогущий, заплакать хотелось, как в юности, когда ты понял, что детство закончилось, и закончилось навсегда.
Капитан крейсера протянул руки, без слов, крича о желании прикоснуться к чудесному мальчику. Генерал понимающе улыбнулся, шепнул внуку на ухо, и передал Владимиру Алексеевичу грустного Маленького Принца. Помните? «…Я плохо понимал, что говорил. Я чувствовал себя ужасно неловким и неуклюжим. Я не знал, как позвать, чтобы он услышал, как догнать его душу, ускользающую от меня… Ведь она такая таинственная и неизведанная, эта страна слез.»
«Не помните? Сент-Экзюпери не помните? В следующий раз напишу на французском, для загадочности и колорита.»
Адмирал усадил мальчика на согнутую руку, и попросил его подержать свою элегантную трость, чтобы освободить другую руку. Мальчуган с любопытством принялся разглядывать непознанный предмет:
-- Зачем тебе это? Драться?
-- Нет. Ходить, -- командир смутился, -- у меня нога болит… иногда…
-- Сильно болит?
-- По-разному. Бывает – сильно, -- он терпеть не мог рассказывать о своих болезнях.
-- Подари это мне. Пожалуйста.
-- А как же мне ходить? – в душе саднило неприятное чувство, тихое, но упрямое.
-- Без этой штуки ты будешь ходить лучше. Чесслово! – Принц хитро улыбнулся, -- даришь?
-- Бери. Только зачем тебе трость?
-- Ты-рос-ть? Ты рость? Ты растешь?
-- Нет, я уже вырос! – одна сотая раздражения в голосе.
-- Пойдем к воде, а то я боюсь один!
--
