Виктор КОРОЛЕВ
Самый страшный день войны. Глава 4. Тот самый день. Эпилог
«Мы слишком сильно ненавидим их, чтобы бояться»
«Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне».
Юлия Друнина, поэтесса, участник войны
«Война сильно утомляет. Как противника мы недооценили русских. Им абсолютно все равно, погибнут они или нет, и это отсутствие страха вызывает уважение. Надежды на победу уже нет, хотя фюрер обещал нам её до холодов».
В. Остманн, унтер-офицер вермахта
«В этой войне на русской земле мы едва ли сможем одержать победу. Тут столько детишек, женщин, и все воюют бесстрашно, несмотря на ужасные условия. Мы сражаемся не против людей, а против самой природы».
Х. Бран, лейтенант вермахта
«Говорят, что нет никого, кто бы не боялся в бою, всякий нехвастливый и прямой человек на вопрос, страшно ли ему, ответит: страшно. Но не было того физического страха, какой овладевает человеком ночью в глухом переулке при встрече с грабителем; было полное, ясное сознание неизбежности и близости смерти. И – пусть дико и странно звучат эти слова – это сознание людей не останавливало, не заставляло их думать о бегстве, а вело вперёд… И мысль о том, чтó нужно делать во время боя, не выразилась бы словами «нужно убить», а скорее – «нужно умереть».
Всеволод Гаршин, русский писатель
…Утром двадцать третьего августа кукушка не куковала, лежебоками не обзывала. Ровно в шесть часов Ярослава сунула голову в блиндаж:
– Глафира, на пост! Смени меня! Всем остальным – подъём! Выходи строиться и Леночку поздравлять с днём рождения!
Поставили малышку на лафет зенитки, стали вокруг хоровод водить:
– Как на Ленины именины испекли мы каравай…
Тут Ярослава и вытащила из широких своих галифе конфету. Московскую шоколадную. Где взяла – никому не скажет. Леночка чуть не заплакала. Кинулась обнимать, целовать своих подруг.
– Мы её вместе съедим, – радовалась именинница. – Поделим на шесть частей вечером!
Положила конфету в тенёчек, рядом с оранжевой коробкой телефона.
Какое прекрасное было у всех настроение! Как по-доброму начинался этот день! Каждая нет-нет, да и поглядывала на маленькое чудо в ярком фантике. И каждая вспоминала своё. Из той, мирной жизни.
Ярослава просто физически почувствовала запах с фабрики «Красный Октябрь». Когда ветер дул с той стороны, на Большой Якиманке пахло шоколадом. Дома всегда были свежие конфеты. И не «гостям покажем», а для себя, к чаю. Коля Королёв дарил маме красивые коробки каждый раз, когда приходил в их дом. Почему он так редко приходил?
На Любушку накатило дурное виденье, как она уронила вазочку с конфетами, как цепкие клешни отчима вцепились сзади в её горло. Она прижалась к зенитке, погладила прохладный стальной бок своей защитницы – и дурь ушла.
Глафире вспомнился отец. Как ты там? Где ты, папа? Помнишь, как тебе вручали почётный знак отличника пятилетки? Ты рассказывал, что потом в управлении дороги было чаепитие, а конфеты ты сохранил для меня. Они показались мне тогда самыми вкусными на свете!
Зоя думала о детях. О мальчишках и девчонках своей детсадовской группы. Как на Новый год готовила праздничную программу, и в каждый пакет положила по шоколадной конфете. Это зайчик из леса от Деда Мороза передал. Как громко и радостно завизжали дети!
Катя вспомнила, что такой же красивый фантик лежал в маминой коробке с помадой и пудрой. Кто ей дарил конфеты и почему этот фантик ей дорог, мама никогда не говорила.
Леночка ничего такого не помнила и не знала. Она была счастлива сегодня, просто счастлива. Сегодня она имела полное право чаще других смотреть на маленькое чудо в красивой обёртке, что лежит себе в тенёчке возле телефона.
Телефон провели вчера вечером. Вместе со связистами пришёл синеглазый лейтенант.
– Провод соединяет все боевое расчёты, вы теперь на прямой связи со мной, своим командиром батареи, – сообщил он, делая вид, что оглядывает позицию и никого не ищет глазами. – По телефону будете получать команды «Тревога! К бою!» Если связь будет по каким-то причинам нарушена, поднятый мной красный флажок – это сигнал «Зарядить орудие!» А пока по расписанию – учебный бой…
Как только он ушёл, Ярослава сказала тихо всем:
– Глафира на посту, Зоя – за старшую, наблюдать за начальством и разводить костёр, остальным тренироваться «Зарядить орудие! Разрядить орудие!» Я за водой, будем по очереди головы мыть!
Вот такой получился учебный бой.
Позвякивая вёдрами, ушла Ярослава. Отряду НКВД, проходя мимо, отдала честь. Пулемётчики и их строгий лейтенант, улыбаясь, помахали ей вслед. У белого дома с красным крестом зашла к землячке. Та затараторила:
– Ой, прости, некогда мне! Вчера много раненых привезли. Один молоденький так кричал, так кричал. А у нас морфия нет. Я ему кусок сахару под подушку положила. Ночью, слышу, он затих, только чмокает, а утром умер. С улыбкой на губах, представляешь? Всё, побежала я, не обижайся!
Ярославе сразу захотелось к подругам, в родной окоп, где так спокойно, где столько доброты и совсем нет боли…
Мыли головы. Сушили волосы на солнце, присев на корточки в окопе. Хорошо. Чудо, как хорошо! Счастливый день.
– Девочки, а как же так получается, – вдруг спросила Леночка. – Ровно три года назад мы с ними договор подписали о мире, а они напали на нас – почему?
Она маленькая, ей сегодня всего семнадцать исполнилось, ей можно такие вопросы задавать.
– Потому что они – фашисты. Жадные безжалостные звери. Считают, что им принадлежит всё. Наша земля, наши богатства. Что мы не люди, и нас надо уничтожить. А мы не хотим уничтожаться. И не отдадим им ни клочка нашей земли. Мы же клятву давали!
Глафира сказала это быстро, и вдруг все увидели, что Леночка именно сейчас поняла что-то важное для себя, словно прозрела. По крайней мере, лицо её стало просветлённым, чистым. Косички распустила, светлые волосы рассыпались по плечам, она как-то повзрослела вмиг, похорошела.
Просто чудо день! Почту принесли после обеда.
– Поч-та! – от штабной землянки понеслось по окопам. – Почта!
Для девятого расчёта было четыре письма.
Ярославе – от мамы. Короткое. Она писала, что по-прежнему днюет и ночует в больнице. Папа, как она осторожно написала, чтоб цензура не вычеркнула, – «ходит в лес на охоту с дядей Димой». А главное: «Николаю присвоили звание заслуженного мастера спорта, он снова стал чемпионом страны и сейчас служит где-то на севере, во флоте». Слава богу, жив! Перечитав письмо трижды, Ярослава трижды повторила это: слава богу, жив!
Глафире ответ пришёл совсем короткий. Управление железной дороги официально сообщало, что её отец, Пётр Петрович, у них уже не числится, но при первой же возможности письмо будет ему передано.
Зое пришло письмо от подружки Клавы. «Я тоже пошла добровольцем и сейчас служу прожектористкой на Дальнем Востоке. Давай поклянёмся, дорогая подруга, что если кто-то из нас двоих доживёт до победы, свою дочку назовёт в честь оставшейся подруги?» Зоя тут же ей ответила коротко: «Я согласна. Хочу дочку Клаву!»
Кате написал Володя. Из госпиталя. Рана, сообщал он, небольшая, рука уже двигается. А ещё писал, что очень хочет получить фотографию, и чтобы Катя обязательно снялась без головного убора.
– Прямо сейчас пойду в город фотографироваться! – заявила Катя. – Ярослава, отпустишь?
– А вот это уже не я решаю. Надо, чтобы комбат увольнительную написал. Давай-ка к нему! Вдвоём идите с Зоей, больше шансов…
Не успела она досказать, как Люба с поста закричала:
– Тревога! Воздух!
И тут же зазвонил телефон. Командир батареи жёстко и кратко приказал:
– «Рама» летит! Орудие не демаскировать, ствол не поднимать! Всем в укрытие!
– В укрытие! – повторила громко Ярослава. – Не высовываться и не шевелиться!
Забились в блиндаж, прижались друг к другу. Скрипящее нудное зудение фашистского самолёта-разведчика всё громче. Словно тысяча злобных комаров над ухом висят.
– Прямо не «рама», а целая пилорама, – Зоя была недовольна, что не идёт с Катей.
«Фоккевульф-189» выписывал круги над позициями, уходил к заводу, к городу, возвращался.
– А почему нельзя сбить его? – Леночка смотрела на всех испуганно. – Ведь у нас столько зениток, легко бы сбили.
– Бронированные они. Трудно попасть, и ещё труднее сбить…
«Рама» вдруг стала снижаться, комариный скрип превратился в жуткий вой.
– Всё, кончилась наша мирная жизнь, – Глафира вспомнила эту фразу военачальника в штабном вагончике, когда строили секретную железную дорогу.
– Ба-бах! – взорвалась рядом с блиндажом бомба.
И тут же ещё одна:
– Ба-бах!
Самолёт взмыл верх, развернулся и снова стал пикировать со страшным воем.
– Сейчас ещё две бомбы сбросит, – сказала как можно спокойнее Глафира.
– Я боюсь! Мне страшно! – заверещала Леночка.
– А ты скажи себе “Я не боюсь, мне не страшно”. И страх уйдёт… – Ярослава пересела к ней поближе, обняла.
– Хорошо быть с-с-смелыми! Хорошо, но с-с-страшно, – у Леночки стучали зубы. – И я не хочу умирать в с-с-свой день рождения!
– Мы все боимся, – прошептала Катя, думая о чём-то своём. – Боимся, но не трусим же!
Наверху рвануло. Совсем рядом. А потом взорвалась ещё одна бомба.
– Господи, спаси и сохрани! – вырвалось у Ярославы.
– Ты что, в бога веришь? – ахнули подруги.
– Не верю, но в трудную минуту это помогает. Умирать никому не хочется. Но и страха нет. Мы слишком сильно ненавидим их, чтобы бояться! Правда же, девочки?
Гнусный звук фашистского самолёта-разведчика стал удаляться.
– Ну вот, всё кончилось, – улыбнулась Ярослава и посмотрела на свои часики.
Стрелки показывали четыре часа…
Огненный дождь
«Мои авиаторы! Вы бомбили Англию, где приходилось преодолевать сильный огонь зениток, ряды аэростатных заграждений, отбивать атаки истребителей. И вы отлично справились с задачей. Будет намного легче. Если русские и имеют зенитные орудия, то немногочисленные, которые не доставят вам неприятностей».
А. Кессельринг, генерал-фельдмаршал люфтваффе
«Такие «зажигалки» легко пробивали кровлю, застревая в деревянных перекрытиях чердаков. Весь этот огненный град вызывал десятки пожаров, которые сливались в один колоссальный. Создавался эффект «огненного смерча», когда город превращается в один большой костер. Свежий воздух засасывался в него, с ураганной силой унося в пылающую топку людей, от которых оставался лишь пепел. Тушить подобное пламя невозможно. Поражающий эффект подобных авиаударов сравним с атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки.
Блог И. Петрова на сайте «Я так вижу»
«Взрыв бризантного снаряда над головой – и человека нет, он уже «без вести пропавший». При взрыве такого снаряда температура достигает двух тысяч градусов, и человек испаряется мгновенно».
Михаил Сукнев, воспоминания комбата 1941–1945
«Однажды придётся платить за эти чудовищные деяния. Просто я не могу поверить, что есть немцы, которые могут отдавать такие приказы. Если это так, объяснение может быть одно: они больны, ненормальны или безумны».
В. Хозенфельд, офицер вермахта
…Они вылезали из блиндажа медленно, нехотя. Так из родного, тёплого дома отправляются в дальнюю дорогу, туда, где никто никого не ждёт.
Ложная позиция с зениткой из ольхового ствола была разбита в щепки.
– Видишь,
