таком-то отношении к женщинам…
Извицкий. Отчего же? Я был женат. Это жизнь поменять трудно, даже если она невыносима, а жену – легче лёгкого. Есть люди, которые счастливы с третьей, пятой или седьмой женой, но много ли найдётся людей, которые поменяли свою жизнь на лучшую?..
Лика. А у вас сколько было жён?
Извицкий. Представьте себе, только одна.
Вера (неожиданно). Я так и думала, что вы разведены! А дети есть?
Извицкий. Нет, славу богу, иначе расставание было бы труднее.
Провоторов. Я вам так скажу: есть женщины для телесного удовольствия, есть для душевного спокойствия, а есть – для материального благополучия. Редко бывает, чтобы всё совпало, поэтому жениться следует, прежде всего, для материального благополучия, ибо брак представляет собой основу общества, которая должна быть крепка, а какая крепость без денег? Хорошо ещё и душевное спокойствие получить, но это как повезёт, а уж телесное удовольствие можно найти и вне брака, такого добра достаточно существует.
Извицкий. Вот крепкая житейская философия.
Провоторов. Это как вам угодно.
Верховский (полупьяно). Кто-то сказал, что женщина – это волшебство, которое никогда не иссякнет, и я с этим полностью согласен! Мне только моды теперешние не нравятся: то ли дело было раньше, когда женщины одевались, как куколки: пышные платья с узкими талиями и всё прочее. По-моему, женщина именно так и должна одеваться.
Лика. Вы ещё вспомните кринолин с турнюром! Сейчас даже корсеты необязательны – я, например, его не ношу, – и сами платья стали свободнее и короче. Женщина не куколка, а такой же активный член общества, как мужчина.
Верховский (вдруг рассмеявшись). В смысле раскрепощённости артистки особенно хороши: среди них бывают такие зажигательные особы!.. (Извицкому). Как вы считаете?
Извицкий. Артистки?.. Для меня они подобны устрицам – в том смысле, что я не пробовал ни тех, ни других.
Провоторов. Я хотел заказать устрицы, но в меню не оказалось, не завезли.
Извицкий. Бог с ними, это не наша еда, да и не американская тоже: нечего и привыкать.
(Пауза).
Паншин (Провоторову). Что-то ваша помощница задерживается… Не сходить ли за ней?
Провоторов. Напрасно беспокоитесь, с ней ничего не случится. Ага, вот и она!
(Входит Кира).
Провоторов. Ну что?
Кира. Ветер сорвал часть черепицы с крыши и обрушил на открытую веранду. Там уже убирают; никто не пострадал.
Провоторов (Обращаясь ко всем). Видите? Ничего страшного: бог не выдаст, свинья не съест.
Верховский. Предлагаю поднять бокалы! За это надо выпить!
Лика. Прекрасный тост: за свинью, которая нас не съест; за бога, который не выдаст! (Верховскому). Долейте мне, моё шампанское пролилось…
Извицкий (выпив со всеми). Должен заметить, что мы пьём за несуществующее. Совершенный бог, – абсолютно совершенный, потому что он бог, – не мог создать такое несовершенно существо как человека. Можно ещё понять духовное несовершенство человека в качестве предложения усовершенствоваться, но физическое несовершенство божьего создания понять нельзя. Разве может быть таким существо, созданное по образу и подобию божьему?
В человеческом теле, в его строении, во всех его отправлениях так много несовершенного, даже отталкивающего, что всё это можно объяснить лишь недоработками эволюции. Она продолжалась миллионы лет, в ходе её был создан оптимальный вариант, но не без недостатков, впрочем, он действительно оптимальный для нашей планеты, недаром большинство других живых существ имеют схожее строение.
Лика. Опять вы свою философию развели!
Извицкий. (продолжает) …Нет, не человек – создание бога, но бог – создание человека. С поразительной наивностью люди приписывают богу все свои черты, часто не лучшие, даже физическое несовершенство: уверяю вас, если бы библейский бог был женщиной, в Священном Писании было бы сказано о его критических днях. Но и когда бог не имеет телесного облика, вроде мусульманского Аллаха, он всё равно обладает всеми человеческими чертами характера; и уж, конечно, бог – это мечта об идеале, чисто человеческая мечта об идеале. Бог – собирательный образ надежд и мечтаний, отсюда его притягательная сила. Он живёт в воображении людей тысячи лет и долго ещё не умрет, вопреки утверждению Ницше.
Вера. Странный философ: я начала его читать, но не смогла.
Извицкий. Гениальный сумасшедший или сумасшедший гений, что, впрочем, одно и то же.
Лика (раздраженно). Вы нас замучили своими сентенциями!
Провоторов. Да пусть себе! Отчего не послушать умную речь, а от слов ещё никто не умирал.
Паншин (Извицкому). Ницше хотел отнять у человека веру, но человеку без веры трудно, а русскому человеку – в особенности. Наша жизнь настолько непредсказуемая, иррациональная, что европейская вера в разум у нас затруднительна. Да и ницшеанский сверхчеловек – это не наше, нам чуждое.
Извицкий. Это точно. Нам нужно верить во что-то, столь же непонятное для ума, как всё наше существование. «Умом Россию не понять» – вот уж воистину, и заметьте, наша вера абсурдна до крайности, она сочетает несочетаемое, это какая-то дикая мешанина из предрассудков, суеверий и дурно понятых религиозных установлений. Сколько не пытались её исправить, не получается и не получится – по крайней мере, до тех пор пока Россия это Россия, а русские это русские…
Верховский (перебивает его). Так выпьем же за Россию! Надеюсь, никто не против?
Провоторов. За неё, матушку, грех не выпить.
Лика. И больше никаких серьёзных разговоров! Будем пить и веселиться!
Действие третье
Сцена первая
(Открытая веранда отеля. В плетёных креслах сидят Лика и Верховский, возле него гитара. По улице идут редкие прохожие).
Лика. Какой чудесный день! Солнце светит, на небе ни облачка, как будто не было этой ужасной непогоды, – и на душе так хорошо.
Верховский. Помните, как у Александра Сергеевича: «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, на мутном небе мгла носилась; луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела, и ты печальная сидела – а нынче погляди в окно…». Какой поэт был! – и погиб, как настоящий гусар, защищая честь своей дамы.
Лика. Гусар был Лермонтов, а Пушкин не служил в армии.
Верховский. Ну, всё равно – гусар.
(Пауза).
Верховский. А где ваш… Ваш… Не знаю, как его назвать.
Лика. Алексей Иванович?.. Он пошёл на пристань узнать о пароходе.
Верховский. Ах, этот пароход! Я уже не рад, что еду в Америку. Сказать вам, отчего? От того, что вы там будете не одна.
Лика. Но вы тоже туда едете, и на пароходе мы будем вместе.
Верховский. Нет, не вместе, а порознь: вы со своим Алексеем Ивановичем, а я с сестрой.
Лика. А чего бы вы хотели?
Верховский. Вы провоцируете меня?.. Я отвечу прямо: предаться пылкой страсти.
Лика (с коротким смешком). Именно страсти? Вы не верите в настоящую любовь?
Верховский. Я верю в настоящую любовь, но она бывает так же редко, как яркая комета на небе. Для того чтобы встретить настоящую любовь, должно совпасть такое количество различных обстоятельств, что вероятность этого события очень мала; недаром, о подобной любви вспоминают веками и пишут о ней поэмы и романы. Так чего же нам медлить, если мы сошлись здесь, и между нами возникло притяжение?
Лика. Какая пошлость! Неужели вы думаете, что я соглашусь?
Верховский. Ах, извините, я забыл, что женщине нужны ухаживания и знаки внимания! Я готов, но времени у нас мало.
Лика. Даже если вы будете ухаживать за мной сто лет, я не пойду с вами.
Верховский (смеётся). Через сто лет, конечно, не пойдёте, но я надеюсь заслужить ваше расположение раньше. (Падает перед ней на колени). Осчастливьте меня и сами станете счастливой!
Лика. Прекратите, вы не в театре!.. Немедленно подниметесь, на нас смотрят прохожие.
Верховский. Пусть смотрит хоть весь мир! К тому же, они французы: они понимают, что такое любовь. Видите, улыбаются!..
Лика. Говорю вам, прекратите. Это напоминает бульварный роман.
Верховский. Роман, да, роман, и что же? Что тут плохого?
Лика (начиная сердиться). Встаньте же, наконец, и замолчите! А то я уйду!
Верховский. Молчу, молчу! Но как вы жестоки…
Лика. Лучше спойте что-нибудь. Я вижу, вы нашу гитару совсем присвоили.
Верховский. Виноват, вчера случайно с собой прихватил.
Лика. Ну да, а сегодня случайно с собой принесли! Не лукавьте, вы ведь хотели спеть.
Верховский. Вас не обманешь!.. Вы со мной споёте?
Лика. Нет, я послушаю, что вы для меня приготовили.
Верховский. Извольте. (Играет и поёт):
Когда б я знал, напрасно жизни силу,
Напрасно бы я юность не терял...
Твоя любовь открыла мне могилу
И гибну я... Когда б я знал!..
Клялась ты, и я утратил грёзы,
Молилась – я молиться перестал;
Ты плакала, и я не верю в слезы…
Когда б я знал!.. Когда б я знал!..
Мутился ум; в груди тоска немая,
Напрасно я забвенье призывал
Забвенья нет! Тяжелый путь кончая,
Я прошепчу: «Когда б я знал»...
Лика (вздыхая). Поёте вы чудесно; подумать только – такой голос, такие чувства, а даны человеку…
Верховский. …Пустому, хотите сказать? Это не так: когда вы узнаете меня поближе, вы поймёте, как ошибались… Кстати, женщина, которой этот поэт посвятил свой романс, тоже считала его пустым. Он мучился, страдал, дрался из-за неё на дуэли; был ранен и умер.
Лика. Опять хитрите? Хотите тронуть моё сердце?
Верховский. Очень хочу, потому что вы тронули моё… Вот ещё романс того же поэта. (Играет и поёт):
Глядя на луч пурпурного заката,
Стояли мы на берегу Невы.
Вы руку жали мне; промчался без возврата
Тот сладкий миг, его забыли вы.
До гроба вы клялись любить поэта;
Боясь людей, стыдясь пустой молвы,
Вы не исполнили священного обета,
Свою любовь – и ту забыли вы.
Но смерть близка, близка моя могила;
Когда умру, под тихий шум травы
Мой голос прозвучит и скажет вам уныло:
Он вами жил, его забыли вы.
(Около веранды собираются прохожие).
Прохожие. Bravo! Il chante bien... C'est une chanson russe.
Лика. Вы имеете успех.
Верховский. Но не у вас?..
Лика (вставая). Пойдёмте, прогуляемся, а то скоро здесь весь город соберётся. Гитару оставьте, – вы собираетесь с ней идти? Не бойтесь, не украдут.
Верховский. Как прикажете.
(Уходят).
Сцена вторая
(На веранду входят Провоторов и Кира).
Провоторов (продолжая разговор). …Ты говоришь – Америка, Америка: что, мол, хорошего в этой Америке? А вот послушай: у меня племянник хотел своё дело открыть у нас, в России: целый год ходил по инстанциям, воз бумаг собрал, и всюду – взятки, взятки, взятки! А когда открыл, – у него был заводик кирпичный – поборами и придирками замучили; долго не выдержал, закрылся. Да что там! – даже с меня, хоть я не последний человек, всякая сволочь в мундире норовит что-нибудь содрать; если посчитать, сколько я плачу откупных, так на них целое пароходство можно было бы купить.
Племянник же мой после в Америку переехал; приходит к местному городскому голове, или как он у них называется, – так мол и так, хочу в вашем городе кирпичный завод построить. Тот ему: «Молодец, хорошее дело! Действуй! Первые два года будем брать с тебя льготный налог». Племянник, ошарашенный, глазами хлопает: «А как насчёт документов и разрешений?». Голова: «Верно, чуть не забыл! Иди в канцелярию, там всё оформят, но полчасика придётся обождать». Племянник и вовсе рот открыл: «И всё?». Голова, в свою очередь, удивляется: «Чего же ещё? – и по плечу его хлопает: – Вперёд, парень!». Нынче у племянника
