уже два завода, кроме того, строительством занялся, – а ты говоришь!..
Кира. Я ничего не говорю, я сама в Америку хочу, но я очень прошу вас не распространяться о моём былом занятии. Вам будто доставляет удовольствие всем об этом рассказывать.
Провоторов. А ты откуда знаешь?
Кира. Знаю, вы всегда так делаете.
Провоторов. Если у нас об этом разговор зашёл, давно хотел спросить: зачем ты в дом терпимости пошла? Ты девица не глупая, благородного воспитания, с характером и работы не боишься: неужто другого занятия найти не могла?
Кира. Чем оно хуже других? Я из бедной семьи, а в доме терпимости заработок хороший, и немало интересных мужчин встречалось – вас встретила… Опускаться только не надо, следить за собой во всех отношениях, и тогда даже через дом терпимости высоко взлететь можно.
Провоторов. Уж ты не пропадёшь!
(Входит Вера).
Вера. Здравствуйте! Вы брата моего не видели?
Провоторов. Вон какая-то гитара – не та ли, случаем, на которой он играл? Стало быть, он был здесь, найдётся. (Кире). Ступай, узнай насчёт багажа, который не довезли
Кира. Я узнавала, с часу на час привезут.
Провоторов. Сказано тебе, ступай!
Кира (презрительно). Я могу безо всякого повода уйти, если вам нужно. (Уходит).
Провоторов. Норовистая девица! (Вере). Я ведь чего беспокоюсь: там картины наиценнейшие.
Вера. Я помню, вы говорили.
Провоторов. Как тут не беспокоиться? Ведь война на носу... Оно, конечно, война дело прибыльное, большие барыши нажить можно, но и потерять всё проще простого, – особенно, в России. Нет уж, мы лучше подальше отправимся, тем более что Америка для нашего брата, делового человека, земля обетованная. Единственное, что плохо – хозяйки у меня нет; женский пригляд завсегда нужен. Мне бы такую жену, чтобы и за хозяйством присматривала, и в обществе с ней появиться не стыдно было, – ну, а уж если в искусстве разбиралась бы, цены бы ей не было! (Вере, решительно). Выходите за меня замуж – ей-богу, не прогадаете!
Вера (растерянно). То есть как это? Что же это будет?
Провоторов (с подобием улыбки). Вы будете сидеть у меня на шее, а я буду вами помыкать. Из нас выйдет идеальная пара.
Вера. Более оригинального предложения руки и сердца трудно себе представить.
Провоторов. Я привык говорить всё как есть; впрочем, это была шутка – я люблю иногда пошутить. А может быть, не совсем шутка: мои мать с отцом именно так и жили, и ничего – жили-поживали, да богатство наживали… Неужели вам нравится быть бедной? Какое в этом удовольствие? Или вы на брата своего надеетесь? Напрасно, – он живёт только для себя, это сразу видно. Вы хоть делать что-нибудь умеете?
Вера. Я окончила бестужевские курсы в Петербурге.
Провоторов. Это акушерские, что ли? Полезное занятие.
Вера. Там не только этому учили.
Провоторов. Да уж наслышан: рассадник революционных идей… Женщины и революция – какое-то бланманже с полынью, вещи несовместные. Революция всё разрушает, уничтожает, а предназначение женщины – создавать жизнь. Забудьте всё, чему вас там научили: кроме акушерского дела, конечно. Повитуха на жизнь всегда заработает, спору нет, но, лучше всего, выходите за меня! Ни в чём нужды знать не будете.
Вера. Я вас не знаю совсем.
Провоторов. Так узнайте! – в чём проблема? Меня в Москве и Петербурге хорошо знают, и в Нижнем Новгороде, и в Казани, и в иных городах; почитайте «Биржевые ведомости», наконец, обо мне там часто пишут.
Вера. Я не знаю вас как человека.
Провоторов. То есть как жениха, если мы говорим о женитьбе? Жених я завидный: из достойной семьи, при деньгах, и вам обеспечу райскую жизнь: чего ещё надобно? А вы мне по нраву пришлись, из вас отличная жена получится; правда, приданного нет и связей тоже, зато умненькая, деликатная, манерам обученная, и в искусстве прекрасно разбираетесь. С вашим знанием всяческих художеств и с моими деньгами мы большое состояние приобретём – вот вам и материальная основа брака! Выходит, вы хоть и бесприданница, зато перспективная, для семьи очень подходящая. Из нас выйдет отличная пара, нам все завидовать будут.
Вера. Но как же любовь?
Провоторов. Я давеча говорил: есть женщины, предназначенные для быстрой любви и бурных удовольствий, но жениться на такой – упаси, Господи! Брак заключается на всю жизнь, и чувства в нём иные должны быть, а если любовь придёт, совсем хорошо. Стерпится–слюбится, – народ наш не глуп, что такую пословицу придумал.
Вы мне со всех сторон подходите, говорю вам, и если угодно, даже нравитесь как женщина. Я вам не нравлюсь, это очевидно, но ничего, привыкнете! Чем я плох, в самом деле? Иль кривой, иль хромой, иль горбатый, иль записной урод? Не старый вовсе, вся мужская крепость при мне. Глядите, как бы после не пожалеть, коли откажете! Такой товар, как я, не залежится.
Вера. Я не могу ответить вам согласием.
Провоторов. Пока не можете, но загадывать нечего: как бог даст… Растревожили вы меня; пойду на телеграф, узнаю, что на биржах творится. (Неловко кланяется Вере и уходит).
Вера (оставшись одна, закрывает лицо руками). Боже мой, боже мой! Где же брат?..
Сцена третья
(Входит Извицкий)
Извицкий. Вы одна? Где же ваш брат?
Вера Я не знаю. Сама не могу его найти.
Извицкий. Отыщется, не иголка. Вон гитара стоит, – выходит, он был здесь.
Вера. Мне и Провоторов это сказал.
Извицкий. А, и он был тут? Прелюбопытнейший субъект, не правда ли? Переходная фаза от замоскворецкого купчика к американскому предпринимателю: ещё дух Ордынки не выветрился, но уже Уолл-стритом попахивает.
Вера. Этот переходный тип только что сделал мне предложение.
Извицкий. Да что вы?.. Как же он решился? Ведь вы не соответствуете его представлению о будущей супруге: не можете принести в брак материальное благополучие.
Вера. Он надеется на моё знание искусства, хочет создать богатую коллекцию.
Извицкий (смеётся). Вот что значит деловой человек: всё рассчитал заранее! Ну, а вы что же? Готовы выйти замуж за будущего миллиардера?
Вера. Вы смеётесь, а мне не до смеха. В мире творятся такие события, война вот-вот начнётся, а я до сих пор не могу найти своё место. Иной раз лежу без сна и всё думаю – в чём цель моей жизни? Отчего я живу так бессмысленно?
Извицкий. Цель жизни? Если вы не можете её найти, кто вам поможет? Или вы ждёте, что вам выдадут что-то вроде подорожной с указанием конечного пункта и промежуточных станций? Нет уж, голубушка, либо отыскивайте цель своей жизни сами, либо живите без цели, – в конце концов, так живут миллионы людей.
Вера (обиженно). Я надеялась, что вы мне посочувствуете.
Извицкий. Вы молоды, красивы, умны, здоровы: у вас есть всё, чтобы стать счастливой, а вы киснете, как простокваша. Тут не сочувствовать, а смеяться надо – я и смеюсь. Когда-нибудь и вы посмеетёсь, если не прокиснете к тому времени окончательно.
Вера. Скорее бы настало это «когда-нибудь».
Извицкий. Сейчас всё пойдёт намного быстрее, уверяю вас! Война это мощный катализатор всех общественных процессов; глядишь, и вы найдёте своё место в жизни.
(Входит Паншин).
Паншин. Вы Лику не видели? Пропала куда-то с самого утра.
Извицкий. Вечно вы её теряете! Смотрите, как бы совсем не потерять.
Паншин. Я готов к этому, я уже говорил; просто странно, что она так внезапно пропадает.
Вера. Я её не видела; здесь был только Провоторов.
Паншин. Понятно.
(Пауза).
Паншин (рассеянно). Интересная личность, этот Провоторов: богатый человек со всеми его особенностями.
Извицкий. Богатство – это преступление. Богатый человек отличается от воров и бандитов только тем, что законы на его стороне – я говорю, конечно, о законах, разработанных тем самым государством, которое создано богатыми и действует в их интересах. Но если обратиться к законам общечеловеческим, богатый ничем не лучше, а пожалуй, даже хуже уличных грабителей, потому что его преступление продолжается дольше. Как и простые уголовники, богатые наживаются за счёт других; нет богатства, нажитого праведно, поэтому отнять богатство у богатого столь же справедливо, как отнять награбленное у грабителя.
Вера. Но есть же те, кто никого не грабит, наживая богатства: знаменитые художники, писатели, артисты, врачи, изобретатели, – да мало ли...
Извицкий. Насчёт врачей лучше промолчать: всем известно, какие деньги они берут за лечение, бескорыстные врачи – большая редкость. А по поводу знаменитых деятелей искусства вот что я вам скажу: пусть они никого не грабят, но они получают свою часть награбленного. Их творения оплачивают богачи-грабители, так что эти знаменитости подобны скупщикам краденного; я не говорю, само собой, о бедных артистах, выступающих для бедняков на площади – только такие деятели искусства и достойны уважения.
Вера. А изобретатели?
Извицкий (в сердцах). Дались вам эти изобретатели!.. Для того чтобы получить деньги за изобретение, оно должно приносить прибыль, то есть стать таким же товаром, как и другие: чем, в таком случае, оно отличается от каких-нибудь банкирских денег, из которых бессовестно извлекаются проценты? Богатый изобретатель – так же, как богатый учёный, – соучастник преступления, вызываемого богатством.
Паншин. В общем я с вами согласен, но хочу заметить, что у нас, в России, порядочный человек не может не быть преступником, потому что наши законы нельзя не переступить порядочному человеку. А уж тем более преступник тот, кто хочет переменить эти законы, но преступник он лишь с точки зрения тех, кому эти законы выгодны. С точки же зрения общественной пользы эти законы необходимо переменить, как и всю создавшую их государственную систему, поэтому преступник против них является героем в общественном смысле.
Вера. Но как же воры и бандиты? Они ведь тоже преступники, значит, герои?
Извицкий (перебивает Паншина, хотевшего ответить Вере). Конечно! Недаром все знаменитые разбойники прославлены в песнях и сказаниях. Однако их поступки, если не брать некоторых ниспровергателей системы, вроде Емельяна Пугачёва, не затрагивают государственные порядки, а направлены лишь против отдельных лиц. Любой вор и грабитель – бунтарь, но его бунт сугубо индивидуален и не имеет под собой нравственного основания: напротив, он безнравственен. Бедняк может стать такой же его жертвой, как богач; представитель власти и борец с нею одинаково могут быть ограблены или убиты.
Безнравственность и неразборчивость в целях ведут к тому, что уголовный мир легко может примириться с государственной системой, а её ниспровержение вовсе не входит в его задачу. Уголовники скорее союзники, чем враги государства; они являются его неотъемлемой частью, и умнейшие представители государства отлично это понимают. Мы знаем о тех наказаниях, которые применяются к ворам и грабителям, но не знаем о тех соглашениях, которые существуют между ними и властью, – между тем, второе намного показательнее, чем первое.
Паншин. Однако есть революционеры, которые видят в уголовном мире едва ли не главную движущую силу революции
Извицкий. Они идеализируют его: для них чуть ли не каждый вор это подобие Стеньки Разина, готовый сложить свою голову «за землю и волю». В определённые моменты уголовный мир может оказывать разрушительное воздействие на систему, – исходя из собственных интересов, опять-таки! – но делать на него ставку это чистое безумие. Он такое же тяжёлое
