Растираю затекшую шею грязными земляными руками. Жалею тут же – на шее липкое, неприятное чувство жирного маслянистого слоя. Осознаю, чувствую подкатывающую к горлу тошноту.
–Дыши-дыши, – советует Стефан и тоже разгибается. Закапывать и правда проще, но сил уже нет. На то, впрочем, и рассчитываю.
–Мне надо оправиться, – я прижимаю плащ к себе, словно и впрямь ещё могу чего-то стыдиться, – отвернись, пожалуйста.
Стефан фыркает, но отворачивается, и я приближаюсь к тому, что решила сделать давно, как поняла, как ненадёжен мой сообщник.
***
Я не был убийцей до этого дня. Я вообще не думал, что способен на подобное. Напугать, сломать кому-нибудь ногу, угнать машину – всё это я делал для мистера Чапека, но убивать? Нет, я слишком мягок для этого. Впрочем, Инше утверждала что делать ничего не надо, что это не убийство, а только восстановление справедливости, что такие как мистер Чапек всё равно не нужны, и без них всем проще.
И я подумал: какого чёрта?
Капли, выстрел, могила… всё было идеальной проработкой. Я не учёл только того, что никогда не мыслил об убийстве и не представлял, что такое мёртвое тело. А это оказалось страшно. Страшнее кредиторов, что уже неделю ждали меня у моей съемной лачуги, страшнее ночных звонков, прощупывающих скользко и холодно, где я прячусь.
Страшнее всего оказалось выцветание жизни и пустота, остающаяся в глазах. И ещё… Инше.
Она была мила и добра, когда уговаривала меня. Она была очаровательна и терпелива, когда я сомневался, обещала, что мы возьмём только своё, не больше!
А теперь она показала свою натуру. Она сказала, что если что – не только сдаст меня, но и обставит всё дело так, словно это всё моя идея. Слово против слова, её врождённый актёрский талант, пробивший ей дорогу в нашем мерзком мире и я – человек, который всегда слабел в спорах.
Я не умею говорить. Я не умею лгать. Я умею бить и ещё, как оказалось, копать.
Я никогда не был сообразительным, ну и что? и потому только когда Инше обмолвилась, что сдаст меня полиции, как единственного кто виноват, я понял – она от меня избавится. До этого мне хотелось верить в то, что мы разойдёмся мирно, забудем друг друга и исчезнем из страны. Но теперь я, с запозданием и досадой знал – она подставит меня. Или убьёт.
Инстинкт уставшего человека – это ничто. А вот инстинкт труса – это обострённое, яростное колючее существо и я, сам не зная почему, обернулся на странный шелест ветра, обернулся назад и с трудом успел увернуться от камня, который уже был надо мной.
–Тварь! – усталость схлынула, словно волна, по венам плеснуло красным.
Стефан сделает всю грязную работу! Стефан будет козлом отпущения? Ну уж нет, Инше, нет!
***
–Нет, ты не так всё понял! Нет! – я пытаюсь ещё биться, но он сильнее меня и куда злее. Я сама дура, сглупила, надо было выждать, надо было его убить, но позже, позже!
А так остаётся только мычать, потому что мой рот уже заткнут кляпом, пытаться донести мысль, что он не так всё понял, что я не хотела ничего ему делать, что я…
Я проиграла, господи.
Он не услышит меня, не захочет услышать. Я вижу в его глазах то, что так часто видела в глазах подручных мистера Чапека. Я вижу в них страх и ярость. Страх и ярость – это брат с сестрой, которые следуют друг за другом, но которые взявшись за руки, образуют страшный яд, который выбрасывает в вены человека, и в мозг его всю силу, все резервы.
–Убить меня хотела, да? Не выйдет, не выйдет! – Стефан безумен. Трусливое нечто, названное мной подельником, безумно счастлив. Он веселится. Во мне он видит врага – я воплощаю все его страхи, я воплощаю для него всё произошедшее зло.
Я мычу, извиваюсь, но куда там?
–Не ной! – криво усмехается он, и лицо его темнеет, – Стефан позаботится о тебе.
«О себе позаботься, трухло поганое!» – мычу я, но он меня не понимает. И не поймёт.
***
Её тело лёгкое. Впрочем, после Чапека все тела в мире будут лёгкие. А может это от того, что она жива?
Я легко швыряю её тело в ещё незакопанную могилу. Я знаю – она хотела меня пристукнуть тут же, закончить всё самой и исчезнуть и с моей долей, и своей. Но не выйдет, птичка ты адская! Не выйдет тебе обмануть Стефана Тесаржа, он тебя ещё сам обманет.
Её тело погружается в чёрную жирную землю. Она барахтается, связаны её руки и ноги, но тело её бьётся, змеино бьётся и, к несчастью, тянет её всё глубже, глубже в рыхлую вонь. Она паникует. Это как в болоте или в зыбучих песках – паникуешь, рвёшься, и тебя утягивает всё дальше, тащит, ты слабеешь.
Но смотреть на это тяжело. Я кусаю губы до крови, царапаю себя же ногтями до той же крови, с трудом борясь с желанием вытащить её из ловушки. Она увязает, мычит, бьётся и смотрит…самое страшное – смотрит.
Ужас, которого я не видел никогда.
Ужас, который светится в фонарном луче тусклом, но мне всё равно больно.
–Нет! – я одёргиваю сам себя, чтобы не дать слабину. Она пыталась меня убить, а я её жалей? Нет! нет! пусть получит своё. Пожалей её сейчас – отомстит.
Надо закончить всё это и жить заново, жить иначе. В конце концов, один труп или два… какая разница? Кому какая разница?
Я стараюсь не смотреть, когда лопата вздёргивает очередные шматки земляного тела и опускает на её ужас, засыпает. Я буду милосерден, хотя она того не заслужила. Я начну с её лица, чтобы она быстрее задохнулась и перестала биться. Чтобы и я не видел этого ужаса в её глазах.
***
Вздохнуть невозможно. Это просто звучит, но вы пробовали это ощутить? Вашу грудь разрывает, вас трясёт изнутри как в лихорадке, а вы не можете вдохнуть, земля вокруг, земля и те слабые просветы воздуха, что ещё есть – это ничтожество звёзд в самую тёмную ночь.
В последнюю ночь.
Я вырываю руку из верёвок. Действую чисто на ужасе, я бьюсь уже руками. Но земля – это плотность. Мои руки не могут найти опоры и под рыхлиной земли проваливаются. Я пытаюсь сесть, пытаюсь вырваться, но ноги уже стянут ужасом и онемением.
Я не могу вдохнуть.
Я не могу.
Уже не смогу никогда.
Не могу кричать – рот набит землёй. Не могу видеть – земля залепила глаза и оттереть их нет возможности. Я даже лица не чую.
Зато я слышу. И не сверху, не там, где Стефан закапывает мой будущий труп, а сзади. Даже нет, не сзади. А подо мной. Ко мне скребутся. Снизу пробираются червивыми движениями под землёй. Моё тело чувствует вибрацию, чувствует, как подо мной взрывается земля, приближая то, что никак нельзя было предугадать, и то, что настигает меня.
Господи, прости меня, прости грешную дочь свою! Дай мне просто умереть, дай умереть спокойно. Не надо мне…
–Знаешь, что самое страшное в погребении? – узкие сильные пальцы впиваются в мои плечи сзади, я чувствую как сильно они сжимают меня, но не могу закричать – рот и тело набито землёй. Я открываю рот. Уже не зная, что именно хочу сделать, крикнуть или задохнуться.
Потому что голос мне знаком. И пальцы эти тоже. И то, что я не могу их видеть, не избавляет меня от факта – это мистер Чапек. Он поднялся за мной. или нет – прошёл ко мне. И неважно уже как.
–Самое страшное, Инше, это не умереть заживо погребённой, а понять перед смертью, что ты в могиле не одна, – он хохочет. Знакомо и хрипло хохочет, и его пальцы продавливают мою плоть, сминают её, как я сама сминала могильную землю.
Я проваливаюсь, пытаясь вырваться, но хватка мертвеца сильнее моей. Впрочем, я тоже мертвец. Мы оба в вечном земляном заточении.
И клянусь тебе тьмой. Клянусь тебе могильным холодом, Стефан: если отсюда есть путь, я приду за тобой. После смерти приду.
–Нас теперь двое, я совсем не одинок! – Чапек хохочет мне наухо, а в следующее мгновение я чувствую как что-то холодное и липкое, похожее на щупальце, покрытое слизью, счищает с моей щеки землю.
Нас двое… да, нас теперь навсегда двое. Стефан, молись, чтобы так и осталось. Молись, если ещё умеешь, и перестань напевать под нос – это бесит даже через слой земли.
А комья всё ниже, ниже, и придавливают всё отчётливее, и уже не просто для вдоха нет места, места уже нет и для ужаса.
Так закончится вечность.
