Трилистник

столики с посетителями, Сэм вошёл в служебный коридор и быстро вбежал вверх по лестнице, затем, пройдя длинный дурно пахнущий коридор с мухами, встал напротив обшарпанной двери. Постучав три раза, услышал бодрое:
- Входи, Сэм.
За столом в кресле, обдуваемый кондиционером, сидел постаревший Лев Борисович Бауэр. На его коленках лежал ноутбук и Лев Борисович что-то быстро печатал. Прервавшись, он весело поглядел на Сэма:
- Я вижу ты сегодня при параде? Как бабушка?
- Спасибо, дедушка Лёва, она хорошо. Как Вы? Напечатали, что я просил?
- Да, почти, садись, сейчас закончу, немного осталось. Про экспедицию я почти закончил, здесь всё хорошо, по-моему. То есть, я имел в виду, что нормальные люди меня поймут. А вот потом начинается полная фантастика и мистика. Это получается почти то же самое, что я на Лубянке строчил, только более художественно. Сейчас, подожди ещё десять минут, пойду сварю кофе и отдохну заодно.
- Можно я прочту?
- Валяй.
Сэм Арнтгольц сел за столик Льва Борисовича и продолжил чтение с того момента, где он закончил в прошлый раз. В свой отдел он ещё успеет, а сейчас нужно было отделить зерна от плевел. По этим бумагам лаборатория приносила свои плоды, но оставалось много вопросов. Тогда она только зарождалась, и всё сулило большие перспективы. Немцам удалось добыть кое-какие материалы по результатам опытов, но необходим был главный ингредиент. Ингредиент, которого они не знали. Материя расщеплялась на отдельные потоки, но вектор её движения в разные моменты времени не удавалось синхронизировать с биополями. Коридор, который открывался биополям после пробивания бреши пространственных заглушек, мог работать около секунды под действием искусственного геомагнитного поля. Но его приходилось долго настраивать и стабилизировать. Сейчас им это удалось, и с квантовыми двойниками было в порядке. Выглядели как настоящие, да так, что мама не отличит. Так почему же они не проходят препятствия? У немцев же они проходили или у Абеля есть вторая, секретная? Что не работало, где был прокол? На немецкой плёнке узник Брайтенау проходил сквозь бетонную стену толщиной в десять дюймов и хоть бы хны. За час до появления союзников почти все материалы были сожжены. Всё, что осталось, было захвачено в последний момент у немецкого штурмбанфюрера, садившегося в последний самолёт в Аргентину. При допросе он настаивал на том, что все опытные образцы были отправлены заблаговременно и выражал уверенность, что разработки велись параллельно с Советами. То, что у них было, как он утверждал, было добыто в Киеве, в сорок втором. Лев Борисович подробно описывал это в мемуарах, но там не было главного, не было научного изложения теории.
- Деда Лёва, вот вы описываете здесь эксперимент по левитации. А как звали тех людей, с которыми вы работали?
- Знаешь, Сэм, - дедушка Лёва называл внука всегда по имени, - я бы рад тебе их назвать… Но я не помню по фамилиям. Меня долго держали в гестапо, и я стал слаб на память после этого на фамилии и даты. Но имена я, конечно, помню.
- Вы лукавите, дед, - Сэмюэль улыбнулся, - ваша забывчивость распространяется только на фамилии и имена, нужные мне. А вот на остальное, как погляжу, ваша память работает на все сто. Помните, как вы рассказывали о своём первом эксперименте? Детали этого рассказа описаны так живо, что вашей памяти можно только позавидовать.
- Я рассказываю тебе ровно столько, сколько нужно вам. Всё остальное – ваших рук дело. Если вы закопались, то вините себя самих, ваши тупые американские головы. А я живу до сих пор там, в Киеве, в моей далекой родине, которой я благодарен за многие счастливые минуты моей жизни.
- Ладно, ладно, дедушка, это я переусердствовал со своим любопытством, прошу прощения. Но вы же добровольно взялись мне помочь.
- Помочь, именно помочь. Ради науки, ради святого. А то, что у вас там происходит, а я чувствую, что происходит что-то мерзкое, меня не касается. И не вмешивай меня в свою работу, Сэм.
- Хорошо, хорошо, как скажете. Ну ладно, я возьму ваши записи?
- Бери и проваливай, - с еле заметным раздражением сказал Лев Борисович, - а мне ёще до Мити одессита дойти надо, повидаться кое с кем.
- Спасибо, дед! – застёгивая на ходу пальто, поблагодарил его Сэм.
Сейчас у него должно быть заседание, точнее через два часа. Было время ещё прогуляться вдоль надземки. Он прошёлся до кафе на углу Кони-Айленд, зашёл в него, сел за свободный столик.
«Давай Сэм, анализируй. Шеф сейчас начнёт выпытывать, куда подевались двое агентов, два испытуемых. Те два идиота, которых скопировали с русских фээсбэшников. Они уже как два дня не выходили на связь, ни слуху, ни духу. Они забрали объект, вывели его, привели на конспиративную квартиру, поговорили с ним, дали ему зелье. Всё шло по плану, пока… Что могло случиться, что? Анализируй Сэм, ты же – голова. Ты возглавляешь отдел не просто так, тебе доверяют там, наверху. Думай, думай». Подошла смазливая официантка.
- Шо таки будете заказывать? – по-русски, лениво спросила она. В кафе было немного народу и она с любопытством рассматривала нового посетителя, - Вы не с Брайтона, сэр? А то у вас прикид не местный, такие щеголи в нас не заходят.
- Мне кофе, дорогуша. Я из родственников местных.
- Ааа, ну, ну, как скажете. А то я сижу тут целыми днями и таких красавцев по пальцам считаю. Правда, тут заходил один новенький вчера, тоже не с привоза, москаль… Ты не оттуда, не из ихней Москвы случайно?
- Нет, не оттуда.
- Во-во, он мне так же ответил. У нас прям не кафе, а шпиёнский сходняк какой-то, поговорить не с кем, - с лёгкой досадой произнесла она и пошла за заказом.
Зазвонил телефон.
- Да, шеф.
- Срочно двигай в отдел, Сэм, у нас плохие новости.
Подъехав к офису ЦРУ на Гудзон-стрит, Сэм Арнтгольц расплатился с таксистом, вошел через центральный холл, поднялся на свой этаж. В отделе за перегородками шла бойкая беседа, шеф, Райан Макдэвид, кого-то распекал. За перегородкой, помимо него, оказались Адамс и О'Брайан.
- Сэм, мы упустили русского. Эти засранцы вели его от кафе на Брайтоне до Пятой авеню. Потом он как сквозь землю провалился. Они что-то знают, эти русские. Наши двойники вышли из игры, они в ауте! А объект пропал. Что вообще на хрен происходит? Эти ублюдки, русские, чувствуют себя здесь как дома, а мы даже не знаем, что происходит в Москве!
- Сэр, как в ауте? Что случилось?
- Вот их последний привет. На, полюбуйся. Никакого четвёртого не было. Он имитирует присутствие четвёртого, снимает всё на селфи. Ему нужно было время и он его получил.
На камере замаячили Мещеряков, Головко и Смоктунович, Мещеряков испуганно глядел в камеру, двое других лежали на полу. Потом Мещеряков заговорил, глядя поверх камеры на снимавшего: "Меня просили Вам передать, что… Да, да, я понял… Перестаньте делать двойников. Это антигуманно и нарушает всеобщий закон равновесия. Двойники будут уничтожаться. Если не одумаетесь, очередь дойдёт до их создателей… Вот. Всё."
- Адамс, Сэм, что всё это значит? Начнём с тебя Сэм, - продолжал Макдэвид.
- Сэр, я не знаю, как это объяснить. Они прошли все испытания перед отправкой.
- Что тогда? Что могло произойти? Как этот Мещеряков сумел нас оболванить?! Один человек целый отдел!
Сэмюэль потёр рыжий щетинистый подбородок и озадаченно посмотрел на коллег.
- Остаётся только одно, сэр, - неуверенно сказал он.
- Этот Мещеряков и есть тот самый русский мачо-невидимка?
- Вероятно.

Сорок первый
Лёвушка трясся в головной полуторке на просёлочной дороге, ведущей от киевского шоссе к западу от Харькова. За ними ехали пять уцелевших машин из большой колонны институтских, эвакуированных в последний момент из Киева. Только что они проскочили Полтаву и оставили на дороге пятнадцать разбомблённых машин и три автобуса. Подводы с лабораторной техникой остались отрезанными в котле. Сплошной поток, состоящий из толпы беженцев, подвод, гудящих машин не давал двигаться по шоссе из-за постоянных пробок, и огромная, кишащая биомассой гусеница в клубах пыли двигалась по обочине. Донёсся слух, что впереди видели колонну немецких танков и части этой гусеницы стали расползаться вбок, по просёлочным дорогам, в сторону Ахтырки. В кузове ехали три оставшихся конвоира-красноармейца и Анатолий Кузнецов, старый знакомы Лёвушки. Он сидел в своем штатском костюме рядом с кабиной и развеивал иногда скуку, играя на губной гармошке. Профессор Зеленцов ехал за ними, во второй полуторке. За поворотом они вылетели на хуторок. Поехали медленнее. Поднявшись на холм, к богатой хате, услыхали далёкий гул и тарахтенье моторов. Они остановились. И вдруг из хаты выбежали двое немцев, один с пистолетом, другой – с карабином.
- Хальт! – заорал первый.
На дороге внизу показались мотоциклы. Сверху, с кузова Левушкиной полуторки раздались выстрелы. Высокий немец, видимо офицер, схватился ха живот и упал, второй побежал с криками к хате, из которой высыпало дюжина немцев. Машина, взревев, развернулась и понеслась назад, к остальным, которые стояли под холмом метрах в пятидесяти. Рядом бухнула граната, шофёр схватился за висок и повалился на руль. Машина приостановилась. Мимо неё протарахтели мотоциклы, подбежали несколько немцев.
- Хэнде хох! Выходи, Иван!
После допроса их всех повезли обратно в Киев, точнее в Сырецкий концентрационный лагерь. Профессор Зеленский умер через месяц, Анатолий поселили в том же бараке, что и Льва Борисовича. Он долго болел, но каким-то чудом поправился, хотя и не до конца. То и дело в бараке раздавался его хриплый кашель, сопровождаемый кашлем десятков заключённых. Больных в бараке было много и каждый день среди узников концлагеря собирали богатый урожай трупов. Судьба Лёвушки тоже была бы незавидной, если не одно обстоятельство. Формировали новую группу для отправки в Германию. Необходимо было вывести несколько сотен здоровых и крепких мужчин. В барак, где томился Лев Борисович вошли два немца. Один из них, поморщившись, зажал нос рукой.
-  Nicht zu glauben! Wie kann man hier sein? (Невероятно! Как здесь можно находиться?) – изумился первый вошедший, крепыш среднего роста. Его блуждающий взгляд остановился на Лёвушке. Холодный взгляд впился в худого измождённого интеллигента с трясущимися руками.
- Как тебя зовут? – спросил он.
- Заключённый номер сто двадцать двести сорок…
- Стой! Как тебя зовут, я спросить? Разве я спросить твой номер?
- Меня зовут Лев Бауэр.
- Юде? Еврей?
- Да.
Немец повернулся к своему напарнику, толстому и рыжему ротенфюреру.
- Почему он ещё не расстрелян? – спросил он его по-немецки.
- Не могу знать, господин оберштурмбанфюрер, - быстро мигая выпалил тот, - У меня не было чётких указаний на его счёт от командования. Господин штурмбанфюрер приказал не трогать его до личного распоряжения.
- Хорошо, я переговорю с ним и заодно проверим списки. Проводите меня к нему.
На следующий день, вечером, после ужина заключённых и переклички в барак вошёл рыжий ротенфюрер Ридер.
- Одевай верхнюю одежду и марш на выход. С тобой будут говорить, - приказал офицер, потом подойдя к Кузнецову, спросил: - Заключенный номер…
- Восемьдесят семь пятьсот сорок пять, - встав, произнес Кузнецов.
- Ты тоже на выход.
Лёвушка надел на себя потёртое осеннее пальто, Анатолий одёл протёртый до дыр пиджак, и они направились