чернеющий в бокале кагор, зыркнула на хозяев очами цыганки. – Да кабы не ВИЧ, я б давно под забором сдохла от передоза. Или вздернулась на суку. Мамой клянусь, диагноз меня спас, отрезвил, обратил к Богу… Всех дружков и подруг послала от себя подальше, прости Господи».
Вера вдохнула в нее новую жизнь, клялась всеми святыми Оксана. Она даже подумывает восстановиться в пединституте.
Кагор Бассаров купил, вспомнив, что это вроде бы церковное питие. Вино, хоть и открытое, осталось практически нетронутым. Староста соблюдала режим трезвости, прописанный в уставе группы взаимопомощи.
Бассаров пригласил Оксану в гости после того, как Лори стала подолгу закрываться в ванной или часами лежать в постели. Борис даже выволок сожительницу из койки, нашел где-то в спальне дамский набор теней «Ruby Rose» и повел в драмтеатр. Был коллективный культпоход группы взаимопомощи.
Давали комедию местного автора. Лори не смеялась, хоть и нацепила очки. Она не любила их носить – еще со школы, где ее дразнили «четырехглазой».
В антракте Оксана познакомила их с автором по фамилии Рылов. Автор сперва отнекивался сесть за их столик, но, узрев на нем конъяк, соизволил. Рылов и в буфете умудрялся хранить многозначительно-каменное выражение лица. Вислые усы резче обозначали нижнюю часть физиономии. Челюсть драматурга была скорее к лицу боксеру-профессионалу.
Оксана знала автора по православной общине.
«Интересно, - подумал Бассаров, уминая пирожное, - как многоуважаемый автор совмещает театральные экзерсисы с православием? Даже Мольера не разрешили схоронить в церковной ограде».
Драматург был коммерчески успешен. Его сельские водевили разлетались по провинциальным театрам как ливерные пирожки.
Рылов выкушал дармовые конъяк и пирожное-корзинку, замарав белым кремом усы, выпятил квадратную челюсть, с шумом отодвинул стул и раскланялся, как на сцене.
К утренней проповеди они едва не опоздали – Лори плохо спала.
К выщербленным ступеням церкви лепились увечные попрошайки, тряся баночками для подаяний. Нищие были модно одеты. Бассаров догадался: заморские обноски из «секонд хэнда».
Дрожащее пламя тонких свечечек озаряло лики святых. Пахло горячим маслом.
Робкий шелест шагов прорезал сакральное таинство. Народу было мало, лишь пожилая женщина в темном платке, по виду деревенская да одноногий инвалид на костылях. Оба усердно крестились и целовали иконы.
Наконец позади амвона отворилась узкая, резная, в золоте, дверца, оттуда, согнувшись, вышел батюшка, поправил крест на груди.
Откуда ни возьмись, возникли люди, будто соткались из храмового воздуха, и потянулись к возвышению. В кучке прихожан - больше женщины, белые платочки мелькали в первых рядах. Оксана обернулась, нашла их глазами, ободряюще улыбнулась.
Бассаров с Лори пристроились в задних рядах. Лори заметно робела, прижималась к спутнику острым плечиком.
Тут, пожалуй, заробеешь. Без священных одежд отец Андрей был бы похож, прости Господи, на диавола. Высокий, горбоносый, иссиня-черные пряди, брови вразлет; хищные усы чернильными потеками стекали в бородку клином. Черная сутана лишь усугубляла впечатление. В детском театре батюшка мог бы играть пирата, горца-абрека, а то и идолище поганое, что ворует младенцев и кушает их на ночь глядя. Короче, тать - ни дать, ни взять.
Недаром Лори боялась идти в церковь. Однако Бассаров напомнил ей, что ее бабушка-эвенкийка была крещеной. Лори вздохнула, надела очки, не те модные золоченые, что купил ей сожитель, а черные; слегка подкрасилась.
Упоенно вещавшего с амвона батюшку Бассаров слушал вполуха. Проповедь напоминала речь предвыборного оратора. Отца Андрея, шептались прихожанки, прочили в в митрополиты.
Батюшка принялся обличать мирское зло. Что-то про аборты. Ну, это куда ни шло. Но проповедник от кондомов перешел к теме СПИДа, назвав его карой за грехи.
Лори нашла руку Бориса, слабо сжала ее. Бассаров, кажется, слышал, как бьется сердце спутницы.
В завершении проповеди батюшка, усмехаясь в бороду, подверг сомнению буддизм.
«Вашу мать, буддизм-то чем тебе не угодил?» - мелькнуло у Бассарова.
Оказывается, буддизм признает многобожие, а это уже не вера, не религия: Бог един.
После проповеди Лори чуть не сбила с ног пожилая тетка в темном платке, крича, что в храме Божием потребно покрывать главу и непотребно красить губы.
Лори выбежала из церкви.
Борис оттеснил православную активистку в угол. Поискал глазами Оксану, нашел ее в каморке церковной лавки, где она листала толстую книгу.
Выйдя из храма, Бассаров и Оксана обнаружили незадавшуюся прихожанку. Она плакала на скамейке в окружении двух нищенок.
Подав убогим серебряной мелочи и препоручив Лори в руки Оксаны, Борис вернулся в церковь. Его переполнял гнев.
И увидел драматурга Рылова - тот истово, в пояс, бил поклоны в центре храма с пылом неофита и размашисто осенял себя крестным знамением.
Откланявшись, автор сельских водевилей зацепил взглядом Бассарова. Явно узрев его, Рылов сменил благостное выражение на маску каменного идола и хотел пройти мимо. Борис окликнул православного драматурга по фамилии. Тот хмуро посмотрел сквозь него, будто роняя классическую фразу: «По четвергам не подаю».
«Нет уж, сударь, я тебя заставлю расплатиться за коньяк», - ринулся следом за Рыловым Бассаров. Оказывается, драмодел был вхож в святая святых – комнату отдыха настоятеля, устроенную в правом приделе церкви. Она напоминала номер люкс в заштатной гостинице: крытые синим плюшем пара кресел, диван, фикус в кадке в человеческий рост, низкий столик, шифоньер и секция от гарнитура-стенки со стеклянными полками.
И ни одной иконы.
На полках весело пускали зайчики хрустальные бокалы и рюмки, в углу равномерно урчал пузатый холодильник «Бирюса». В благоустроенной келье пахло не столь пряно, как в публичном храмовом секторе.
Когда Борис буквально на плечах Рылова проник в ВИП-келью, батюшка отдыхал. Он почти лежал в кресле в мирской рубашке в полоску и тренировочных штанах, в босоножках. Белели пальцы огромных ступней, ногти были квадратными и темными. Риза висела в наполовину раскрытом шифоньере, золоченый крест на фигурной цепи, видно, упрятали в низкий сейф, что стоял впритык со шкафом.
У Бассарова зародилось подозрение, что в домашних трениках, невидимых под сутаной, отец Андрей и отвел проповедь. Риза-то до пят.
- Что такое, Мотя? – резко повернул главу настоятель. Глас священника был раздраженный, визгливый, разительно не похожий на велеречивый тон проповеди. Черная грива разметалась по спинке кресла. На столике пурпурно отсвечивал лафитничек, Борис мог поклясться, с коньяком пятилетней выдержки. На стенках рюмки на толстой ножке застыли бордовые капли, в бороде служителя культа запуталась кожура от мандаринов.
Бассаров вспомнил афишу и имя - Матвей Рылов. В миру Мотя.
- Да вот, привязался… - Мотя боднул челюстью в сторону спутника.
Батюшка поморщился, дотянулся до телефона внутренней связи, крутнул диск, проскрежетал в трубку:
- Брата Сергия сюда!.. – скосил жгучий цыганский зрачок на непрошеного гостя. – Лучше двоих!
Бассаров припомнил: до периода служения Христу отец Андрей, в миру Андрей Хреков, работал в милиции сельского района оперуполномоченным, потом автоинспектором, заочно закончил юрфак, ушел в сферу торговли, но состоял в народных заседателях, вступил в КПСС и был избран народным судьей. Головокружительная карьера. Слыл тем, что раздавал суровые сроки. Однако с началом реформ был замечен в делах неблаговидных, проявляя нежданную милость к падшим бандитам, шептались в судебных кулуарах, и был втихую изъят из органов юстиции. Андрей Хреков срочно отрастил гриву. Околоточный надзиратель подался в театральные критики.
Фирма «Белый квадрат» проводила независимую оценку Троицкой церкви на предмет реставрации; Бассаров заодно навел справки о заказчике на предмет взяткоемкости. Гонорар НОК «Белый квадрат» зависел от оценочной стоимости объекта. Настоятель храма завышенный акт оценки, ничтоже сумняшеся, подписал.
Церковь была отделена от государства. И от ОБХСС. Очень удобно.
Не утруждая себя крестным знамением, в комнату отдыха едва протиснулись два дюжих брата во Христе, в рясах, но коротко стриженных. Рожи носили следы мирских страстей: сломанный нос у одного, шрам на щеке у другого. Рясы в жирных пятнах. Братья неуклюже поклонились батюшке и застыли у двери. В помещении стало тесно. Батюшка демонстративно отвернулся, абстрагируясь от людской суеты. Монахи перевели взоры на Рылова. Тот брезгливо целеуказал челюстью в сторону Бассарова, который внимательно изучал содержимое урны. Там валялась подарочная упаковка от армянского коньяка. Такие в местных магазинах не продаются, даже в буфете гостиницы «Интурист».
- Ого, привет от Виссарионыча, - Борис тронул носком туфли урну.
Заслышав авторитетное имя, качки-монахи будто уменьшились в размерах. А по неуловимому взмаху владыки исчезли.
- А что хотел, сын мой? – склонил патлатую голову в сторону посетителя отец Андрей.
- Простите за вторжение, батюшка, - начал Бассаров, - но я не вполне согласен с проповедью… с отдельными тезисами…
Рылов покашлял.
- Вот как? – тряхнул гривой хозяин и сделал приглашающий жест. – К примеру?
Бассаров опустился в кресло напротив. Драматург покашлял и сел на стул.
- К примеру, СПИД, по-моему, не есть кара за грехи.
- Вот как? – взметнул мефистофельские брови проповедник. – Что же сие, сын мой?
- Се болезнь. Просто болезнь.
- Спаситель насылает хвори для укрепления духа нашего. Ибо души малых сих блуждают в потемках греховных, ибо…
Бассаров перебил хозяина, боясь, что разговор утечет в русло богословной фразеологии, в коей не был силен:
- И кондомы есть просто средство индивидуальной защиты. Не более.
- Н-да? А душу, сударь, душу кто защитит?! – неожиданно подал голос воцерковленный драмодел. Стул под ним скрипнул. Рылов встал, вынул из-за пазухи некую бумажку что камень.
- Послушайте…
- Нет уж, господин Базаров…
- Бассаров, два «с».
- …да-да, господин хороший, это уж вы послушайте. Пропагандируя в своих тлетворных брошюрках эти, свят-свят, презервативы, вы подвигаете юные и неокрепшие создания в лоно безудержного блуда…
Автор сельских водевилей, видимо, исполнял при Троицкой церкви обязанности пресс-секретаря. Рылов с ненавистью скомкал глянцевый буклетик и театральным жестом отправил его в урну. Бассаров углядел на дне урны эмблему СПИД-Центра.
Борис вспомнил разговоры врачей: церковники и лично отец Андрей не дают работать, подбивая паству на протестные действия. В двух сельских райцентрах уже прошли митинги православных общин и родителей с транспарантами типа: «АнтиСПИД – пропаганда блуда». Учителя отказывались сотрудничать с Центром, не пускали в старшие классы медицинских психологов.
