Морок. Имитация. Резиновая женщина. Главное – образ. Факт лишь fuck. Морок как Мор. Человечество целеустремленно вырождается. Черный квадрат как закат. Люди меняют пол, жених и невеста в предвкушении брачной ночи в унисон трясут яйцами. Алфавит новых времен - ЛБГТ*** и прочие абвгдейки. Меняют пол, меняются женами. Кровь с экранов и мониторов льется рекой. Убей и перейди на другой уровень. Кровавая жатва, «комбайн-колумбайн». PR во время чумы. Вера – мода. Извращение - норма. Оргазм оправдывает все. Жизнь – виртуальна. Любовь - горизонтальна. Власть – всласть. Искренность – подозрительна. Семья – гостевой брак. Смысл не структурирован. Душа - без оболочки. Омин - бэе индевунин. Засада, капкан, как выражались герои нашего повествования.
Гештальт – логин и пароль в новую действительность.
Qed quod demonstrandon. Что и требовалось доказать.
______
* Строчка песни Imagine из одноименного сольного альбома Джона Леннона (1971).
**«Gestalt» (нем.) дословно «форма», «фигура».
***Сообщество/организация, запрещенная в России как экстремистское.
ЭПИЛОГ
Her Majesty
Комочки в манной каше это отстой. Кайфолом, поясняет наша няня..
От них тошнило еще в прошлом веке. Все забылось – сопли на кулак, вкус крови (соленый? сладкий?), липкий восторг на лобном месте, - а вот белесое варево с желтой пленочкой будто наяву. Остывая, каша становится студенистой что целлюлит. Светлое будущее размазали по краям тарелки. Через эти тошнотные комочки, давясь ими, прошли поколения гонителей и гонимых. Детсад, этот первый опыт утопической идеи, есть начальная ступень страданий. Есть.
Воспитательница заставила есть уже холодную кашу за то, что мы бросались комочками за завтраком. Выковыривали из тарелки и кидались, ну понятно, перемазались с макушек до клеенчатых накидок-слюнявчиков. И тогда-то меня стошнило. Прямо на одного мальчика, затеявшего локальный конфликт. У него вся голова стала белая. А не дерись.
Это как с мелкой подляной. Образ врага, с коим дрался в совковой очереди за туалетной бумагой, расплывается через полчаса, что целлюлоза на дне унитаза, а прыщик над губой продавщицы, торжествующе прыгающий перед твоим носом, - «облом, бумага кончилась, пять рулонов в одни руки, привезут к концу недели», - помнишь из века в век. Позднее, осознав заблуждения прошлого, манную кашу я полюбил; бросишь, бывало, в жаркое нутро пластик сливочного маслица, наблюдаешь, как сквозь рыхлое облако просачивается и всплывает маленькое солнце, и уже не так тянет на спиртное… В нарколожке я, бывало, просил добавки, она всегда оставалась – многие не ели манку, из тех, кто по макушку наелся ею в детстве. Но эти комочки, блин!.. Первый блин комом.
Непрерывно помешивать молоко - это я знал. Меня детально проинструктировала по телефону с брегов Темзы бывшая сослуживица Татьяна, наплевав на международный тариф. А ей дело? Развод с миллионером – не фунт изюму со стерлингами – со всеми вытекающими вливаниями. При этом сыпать крупу надо тонкой и равномерной струйкой, и не абы как, а точнехонько в воронку, образуемую при помешивании.
Вот не думал, что сие такое искусство. Короче, намучался я с этой манкой. Поначалу подгорало и убегало молоко - если Варежка капризничала, и я отвлекался. Потом Танька позвонила среди ночи (а ей дело! разница с Лондоном восемь часов), что сперва, до молока, следует покрыть дно водой и тогда молоко не подгорит. И сахар надо сыпануть не когда закипело, а когда почти закипело… О, Создатель, какие тонкости!
В общем, накипело. Лишь где-то с пятого подхода к плите мы перестали опаздывать в садик. Кашу без комочков Варежка уплетала подчистую и уже сама, без моей помощи, надевала ботиночки. Так-то она жутко сообразительная, даже двуличная, хотя еще плохо говорит. Хорошо, что сейчас обувка сплошь на липучках, а то как я ненавидел шнурки, но пуще того - цеплять в детсаду вечно сползающие хэбэшные чулки к резиновым застежкам. Резина была как живая и норовила выскользнуть из крючка. Это как насаживать склизкого червя на рыбалке. Свойство мелкой подляны – в деталях. Смутно помнишь первый поцелуй посредством языка и субъект твоего повышенного внимания, а манные комочки будто с утра пораньше сплюнул с кончика того же языка. Пожилой мальчик. Поначалу воспитательница в байковом цветастом халате, рыхлая тетка с пустыми рыбьими глазами невнятного возраста, кричала: «Варя, иди, к тебе дедушка пришел!» (Я приметил, воспитательницы детсадов последние полвека внешне не меняются). Так и хотелось засунуть ей в глотку все выплюнутые манные комочки на свете.
Нарывая, они едва бугрятся под воспаленным покровом телесного цвета. Дрейфуют, как морские мины, в процессе образования антител.
В любом деле есть побочные эффекты. Есть.
Из-за этих комочков я и стал алкоголиком. Алкаш всегда найдет оправдание.
Позже я догнал, что потребное количество манки важно отмерить заранее. Потому что на следующем технологическом этапе нужно одной рукой всыпать в молоко манку, а другой помешивать ложкой. Конечно, будь у меня третья рука или помощница, я бы не парился насчет соотношения ингредиентов, но моя женщина покинула меня, ушла в лучший из миров. В Верхний мир… И хватит об этом.
Надо бы нанять няню, но это, пожалуй, в будущем, Лори. Пока мы с Варей не можем позволить себе лишнего – в прошлом я изрядно потратился на лекарства, продал машину, взял другую, подешевле, до сих пор расхлебываю, да и няни нынче дороги. Выяснилось, что девочку растить сложнее. И дороже.
Дорогая моя девочка. Начиная с ночного горшка и кончая косметикой. Последнее в среднесрочной перспективе. Если доживу. Надо бы дожить. Меня пытались познакомить с кем-нибудь, но я ссылался на нехватку времени. Времени и впрямь мало осталось. Любимый кот Кеша, и тот от старости перестал убегать из дома по весне. Целыми днями лежал на телогрейке. На твоей телогрейке, Моя Бабочка.
Надо бы поторапливаться жить. А это в условиях надвигающегося кризиса среднего возраста целое искусство.
Я пытался приучить дочку к кукурузным хлопьям с молоком, потому что это очень удобно - для взрослых, разумеется. Но вредная Варька вцепилась в манку недетской хваткой. А женской истерики я не переношу. Пришлось самому налечь на стратегический запас кукурузных хлопьев, присланный из Соединенного Королевства.
Варвара восседала на ночном горшке как на троне. Her Majesty. Дорогая моя девочка.
Однако я отвлекся. Дело-то к концу.
And in the end, the love you take is equal to the love you make».*
Удивительно, что Fab Four , эта ливерпульская четверка, 25-летние парни, юнцы в сущности, с лапидарностью мудрецов сумели выразить смысл бытия: «Любовь, которую получаешь, равна той, что берешь».
Взаимоотношения «битлов» с миром уложились в восемь лет. Как и наша история с Моей Бабочкой. С первого взгляда - When I saw her standing there – там, в бараке, и до The End. И последующей, незапланированной, ошибки. Короткой песенки - симфонии.
Вершинный альбом The Abbey Road оканчивается печально, торжественно и красиво. Как и полагается - композицией The End. Точка. Вершина буддийского субургана. Так и ушли бы «битлы» в историю. Красиво. Но. Прокручивая диск-гигант LP еще с конца 60-х и по сию пору, поклонники поражались и поражаются явной «опечатке» виниловой эпохи. После конечных аккордов, после минутного шипения звуковой дорожки, нежданно вклинивается, как дитя в разговор взрослых, несерьезная песенка, несерьезной же длительности:
Her Majesty's a pretty nice girl. But she doesn't have a lot to say. Her Majesty's a pretty nice girl. But she changes from day to day.
«Ее Величество — очень красивая девочка, но ей совсем нечего сказать. Ее Величество — хорошенькая девочка, но она меняется день ото дня».
Это техническая ошибка, признали позже битлы, и ее, разумеется, обнаружили сразу, в студии. Миленькая песенка, детская такая. Черновик большого замысла. Однако никто из музыкантов не попенял звукорежиссеру и технической обслуге. И по зрелому размышлении все четверо порешили оставить песенку в окончательном варианте альбома.
Поначалу это меня раздражало: уходя – уходи. Английская, кстати, поговорка. Но потом привык, а теперь не мыслю рок-альбом всех времен и народов (не мое определение) без «опечатки» в его конце - после конца.
Варя – божественная опечатка ВИЧ-диагноза.
Так и великий русский классик, когда ему указали в типографском тексте - не на опечатку, нет – на некую корявость изложения в нескольких местах, оставил их, эти корявости.
«Любовь, она с говнецом», – говаривала баба Чеба, вычищая Варькины пеленки от какашек. А они порой бывали обильными. И запах стоял на всю квартиру.
То, о чем давно знали в народе, на обретение этого знания мне потребовалась вся жизнь. Намотать сопли на кулак. Лишь вдоволь навозившись с изгаженными пеленками, обоссанными простынками, надышавшись мерзким, как ни крути, запашком, я полюбил дочку еще больше. Но когда стихал дочкин ор, и она затихала в обнимку с плюшевым мишкой, в памяти пробуждался аромат детской присыпки, пальцы покалывало от ощущения нежной кожицы Вареньки. И это придавало сил.
Любовь неотделима от гениталий и человеческих выделений (между мужчиной и женщиной в том числе), неприглядных на взгляд приличных людей. Принимая человека таким, каким он есть, - и в немощи, в болезни, в старости, в плотской хили, - вы расписываетесь в любви к нему. Любовь, повторяю, это субстанция, что не пропадает после секса.
Кстати, о бабе Чебе. Она ушла от меня. Как ни странно, по любви. Оказалось, Борис-два, мой главный инженер, которого она встретила на моем бракосочетании, ее школьная любовь. Точнее, «бегал» за ней он, а она, красавица, отвергала его, низкорослого большеносого еврейского мальчика. Став пожилой и бездомной, она вспоминала тех людей, которые искренне ее любили, и чьи чувства она не ценила. Наш «свадебный вечер» стоил хотя бы того, чтобы остаток жизни Ульяна провела счастливо. А осиротевший после смерти жены мой тёзка, безутешный вдовец (им я себя не считал), ожил на глазах, стал шутить, приносить на работу бутерброды, приготовленные новой спутницей жизни.
Рыбы не помнят своих детей (есть книжка с таким названием). Свою няньку дочка стала называть мамой Чебой. «Мамой стал!» - победно кричала Варюха, сидя на руках у няньки, едва научилась говорить. А вот Лориго, свою биологическую мать, Варежка не поминала вовсе. Она ее попросту не знала. Не в этом ли состояла мудрость Моей Бабочки, сознательно охладевшей к дочери в последний месяц жизни?
После ухода «мамы Чебы» дочка вцепилась мертвой хваткой уже в меня, подвывая: «Ты, ты мама…». Если бы не плюшевый медведь, с которым привыкла спать, ситуация была бы «туши свет». Тогда-то оценил былое присутствие мамы Чебы в доме. С ее приходом я отпустил приходящую уборщицу тетю Пану.
И я сполна хлебнул говнеца и запашка прокисшей мочи, погружаясь в пучину любви. Мысленно я называл дочурку Ее Величество. Когда она хныкала, требуя молока или сока, бормотал на ходу: «Сию минуту, Ваше Величество…» Как и в коротком битловском творении, ей совсем нечего было сказать. Говорила
