Нойбауэр сочувственно покачал головой, – Платье похоже было отвратительное.
- Не знаю. Я как крупная девица выбирал не какое хочется, а в какое влезу. Хотя на мой взгляд вполне приличное. Даже с цветочками, - Вербер засмеялся показывая тетрадь в котором нарисовал цветы в куче, – вот такими.
Теперь засмеялся уже Нойбауэр.
- Почему именно про этот спросил, а не про остальные?
- Я не все видел.
- Ну точно, – Вербер закрыл тетрадь и положил её на стол, - тогда почему не попросишь чтобы я показал тебе остальные?
- Потому что это ошибка и тогда это была ошибка, - Нойбауэр посмотрел ему в глаза и опять ощутил вкус его кожи, - но я все таки попрошу тебя показать.
- Я понимаю что это была ошибка, но для тебя я готов совершить её опять, – Вербер выдержал этот взгляд и улыбнулся в конце. От этой улыбки Нойбауэру стало тепло на душе.
Вербер поднялся со стула и облокотился на стол, пробурчав что-то о том что так будет удобнее.
Нойбауэр обогнул стол и встал напротив. Снял его ремень с талии и хотел расстегнуть пуговицу на воротнике, но проклятая пластинка ни как не хотела вылезать и Вербер отметил что у того дрожат руки:
- В первый раз у тебя выходило лучше.
- В первый раз ты лежал и я был чертовски зол.
Тогда Нойбауэр решил взяться за вторую чуть ниже, но и её не получилось расстегнуть. Он периодически встречался глазами Вербером и ругался шёпотом.
- Ты сейчас оторвешь их, давай я лучше сам, - не выдержал Антон.
У Вербера получалось лучше справиться с пуговицами . В конце концов он откинул полы кителя. Нойбауэр вновь увидел ту же майку. Может она была единственная. Он положил ему руку на грудь как в тот раз. То же тепло ударило в ладонь, все как и в прошлый раз, только Вербер сейчас действительно не против этого. Ладонь спустилась на живот. Вербер откинул голову назад и свет от лампы спустился по его шее, осветил все такую же острую ключицу оставив над ней тёмные ямки. Он начал все больше опускаться на стол.
Нойбауэр начал задирать его майку. Майка как и в первый раз почти без сопротивления оголяла его кожу . Нойбауэр осторожно задирал его майку как будто снимает бинты с открытой раны. Но раны уже давно за жили, так что Вербера умилила эта забота и осторожность. Во мраке тени Нойбауэру тяжело было различить особенности его тела. Тогда Вербер лёг на стол полностью, позволяя рассмотреть себя. Его острые ребра не заканчивались только на груди, они спускались ниже, хоть и выпирали не так сильно. На плоском животе тоже обосновались нити шрамов. Если бы Нойбауэр не знал что Вербер по другую сторону, то подумал бы что тот выходец из своего же подвала. Косые шрамы с живота переходили на бок, словно обнимали его.
- Как я тебе? Красавец?
Нойбауэр отвлёкся от рассматривая, перевёл взгляд на лицо Вербера который даже не поднял головы.
- Шрамы украшают нас, они делают нас сильнее и выносливее, – в его голосе звучала нежность.
- Да брось, ты не веришь в это, - ухмыльнулся Вербер.
- Ты мне вполне симпатичен. А твои шрамы несут в себе уникальные истории.
Он коснулся шрама идущего вниз по животу уходящего в вытянутую ямочку пупка. Пальцем он последовал по нему как и в первый раз, почти коснулся пупка, но отдёрнул себя в последний момент. Засмущался.
- Вот этот например откуда?
Вербер точно знал что это за шрам. Он получил его совсем не давно, если быть точным то год назад. От воспоминаний его тело пробила дрожь. Нойбауэр почувствовал это.
- Когда я служил в гестапо, то был хорош в своей работе. Я мог достать из человека любую информацию, даже если он сам не знал что владеет ею. Приходилось работать много во благо партии, обрабатывать по несколько человек за день. Но тот день изменил всё. Тогда был жаркий сухой июль.
Стоял вечер. Весь день палило солнце, чего уж говорить про мою рабочую обстановку. Оставался последний на очереди, у меня он был третий. Помню как думал лишь о том как закончу, пойду наконец-то домой. Я умывался, как за моей спиной открылась дверь, кого-то втолкнули и этот кто-то упал. У нас часто падали. Это был фирменный почерк моего приятеля Нимана. Толкни человека так чтоб он упал. Ходили слухи что он в этом преуспел на уровне нашего отделения. Подхожу к нему « Что с ним?». Ниман улыбается мне, в то время как человечек уползает в глубь камеры. « Как обычно, против власти. Сделай все быстро и красиво, Вербер. Ну как умеешь. И пойдём дернем по кружке. А то хватит нам уже работать. Много работать вообще вредно для здоровья – научный факт, между прочим». Я ухмыляюсь и киваю, беру тощенькую папку с делом. После часа со мной она становится гораздо упитаннее. Ниман хлопает меня по плечу « В общем, я жду тебя». Дверь закрывается. Оставляя нас наедине. Мне приятно работать в одиночку, пробовал с остальными и эффект выходит смазанный. Никто из них не чувствует где предел и часто превышают его. Ведь выносливость не безгранична. Так что лучше одному. И так дверь закрылась и я начинаю выступление « Господин Гольдштейн, верно? До наших стен дошёл слух, что вы недовольны нашим режимом который направлен на защиту интересов немецкого народа, на укрепление единства. Собственно поэтому вы сейчас здесь со мной. Так вы действительно не довольны нашими усилиями? ». Отрывая глаза от папки, я вижу в углу маленького мужчину, он вжимается в стену, трясётся. Явно первый раз, значит будет легко. Сквозь слезы он спрашивает где его семья, что он понятия не имеет о чём речь и всегда первый поднимал руку на парадах. Я опять смотрю в папку, листаю. На странице с информацией о жене читаю:
Брунель Гольдштейн 43 года, попытка побега - «ликвидирована».
Переворачиваю страницу:
Хельга Гольдштейн, 12 лет.
Инвалид по слуху - «ликвидирована» и приписка карандашом «за ненадобностью».
Поднимаю глаза, вытирая мокрую шею. Понимаю что не вижу его. Этот крысеныш подкрался ко мне сзади приставил свой маленький ножичек к животу. Был бы он хоть немного знаком с нашим делом, то приставал бы нож к горлу или к печени. А тут живот, дилетант не более. Испугался что не сможет перерезать горло или забыл где печень. Требует показать ему папку, но я лишь усмехаюсь. « Ты даже не осознаешь какую ошибку сейчас совершаешь», он отвечает мне другим голосом «это ты совершенно не осознаешь что творят тебе подобные. А я видел собственными глазами как вы вытаскиваете людей по среди ночи на улицу. Плачущих детей, кричащих женщин, не мощных стариков с их пожитками. Женщины кидаются к вашим ногам, просят оставить хотя бы ребёнка, а вы не слышите её. Вы слышите лишь голос своей проклятой партии. Будь она трижды проклята. Увозите их в неизвестность. Так что сделай хоть что то правильное в своей жизни и дай мне увидеть что стало с моей семьёй ». « Я даже сейчас чувствую как у тебя трясутся руки мерзкая ты крыса, если не знаешь как обращаться с ножом, так лучше не доставай его. Потому что как только ты меня отпустишь, то я клянусь переломаю тебе все фаланги на каждом пальце, что бы ты хоть раз подумал прежде чем решится на подобное»
Нож двумя тычками входит в меня. Первый – боль ещё далеко, но я слышу треск ткани. Второй что то полностью вошло в меня, оно где то глубоко, по-хозяйски раздвинуло кишки и теперь сидит там. От неожиданности я роняю папку на пол и он получает ответит на свой вопрос.
«Ликвидирована!! Что это черт возьми значит? Вы убили её? Вы убили мою дочь???». Я не могу ответить, боль настигнет меня, нарастает, она сжимает мне горло и конца ей нет. Чувствую как он все ещё держит ручку, а майка становится влажной вокруг. « Горите вы все в аду бездушные твари и этот мир который вы строите на костях невинных. Ваш чудесный мир. Могильник. Но ты. Тебя я заберу как вы забрали её. В аду встретишь своего фюрера!!».
Рывками нож спускается раздирая плоть. Слышу как то что капало на пол, уже льётся. Запах крови ударил в нос, но я все ещё не верю что это запах моей крови. Затем он выдергивает нож и отпускает меня . Я падаю на колени, пытаясь закрыть руками рану, растопыриваю пальцы словно мне это поможет удержать кровь внутри. Пальцы стали скользкие. Падаю на пол. Последнее что вижу как он подставляет нож к своему горлу «а я отправляюсь к ней» и перерезает его. У него это получилось кое как сразу видно не профессионал.
Мир становится размытым. не получается протереть глаза, ведь я больше не ощущаю рук. Выходит лишь закрыть веки. Кажется открывается дверь. Кто то выкрикивает моё имя. И я всеми силами пытаюсь открыть глаза. Хочу вновь увидеть мутный пол, но не хочу видеть кровь. Веки поднять не выходит, зря закрывал. Звуки становятся дальше, меня больше здесь нет.
А потом просыпаюсь в госпитале в бинтах, первое шевеление отозвалось болью. Я долго восстанавливался. Ходил на перевязки. Рвался обратно на работу, но через пару дней у меня разошлись швы. После моей неудачной попытки меня отправили в отпуск. Я наконец-то съездил в свой родной город, увидел отца, мать, сестру. Она вышла замуж пока я работал. Уезжал я в другую страну, с другими планами, а вернулся в чёрном со шрамами и в бинтах. Когда окончено пришёл в себя. то меня отправили сюда. К тебе в помощники. В тот раз я потерял бдительность, упустил его из виду и вот чем это кончилось.
Нойбауэр совсем по другому посмотрел на этот бурый след.
- Выходит, он вспорол тебе живот?
- Попытался. Думаю за всю его жизнь он держал нож лишь когда хотел отрезать колбасу. И поэтому мне повезло. Любой другой бы на его месте, с чуть более длинным ножом или более сильный, более умный – убил бы.
Нойбауэр провел ещё раз по шраму Вербера. Тот сморщился:
- Нет, нет. Не могу.
Он поднялся со стола, коротко взглянул на Нойбауэра который отнял руку и повернул голову. Застыл в раздумьях и пытался в этот раз не упустить из виду того мертвеца.
- Наверное он все таки отправился к ней, а у меня там никого нет и поэтому я остался. Да и нету там ничего, так что выходит он просто убил себя своими дрожащими руками, – Вербер задумался, а затем вновь повторил, но уже себе вполголоса, – он просто убил себя.
Нойбауэр запустил пальцы в волосы бывшего гестаповца. Вербер прикрыл глаза, позволяя себя погладить.
- Ты бы хотел вернуться обратно?
[justify]- Не знаю. Я сильно похудел как видишь. Да и в горах мне
