это вкусно, но Ли не пробовал. Они с матерью на поле брали только лепёшки.
…Ли помог матери подняться и уже собирался закинуть себе на спину тяжелые мешки, когда рядом остановилась коляска. Старый рикша молча ждал, когда пассажиры вылезут и рассчитаются.
Мужчина – высокий, светловолосый, в красной шёлковой рубашке – вылез из коляски, держа в руках соломенную шляпу. Его супруга помахивала кружевным зонтиком, высунув ногу в атласном башмачке. Мужчина широко улыбнулся, глянув на Ли, потому что супруга сказала капризно:
– Смотри, Серж, какой красивый мальчик! Давай купим его, будет тебе сапоги чистить!
Мужчина подошёл ближе.
– Мать, продай мальчика! Я дам за него три серебряные монеты! В столицу повезу, царя-батюшку увидит. Продай!
Мать молча смотрела на него, теребила край своего старого бумазейного халата. А потом вдруг сказала на ломаном русском:
– Смеёсся? Потом посмиёсся, какаха – шёлкова рубаха. Ходи, ходи! Это мой сын!
Дама так и окаменела с открытым ртом. Мужчина молча сел в коляску, ткнул кулаком в спину рикши, и они уехали.
– Ма, а ты откуда их язык-то знаешь? – только и спросил Ли, когда они переступили порог своей фанзы.
– Отца не стало, а вы ещё маленькие совсем, и я гнала водку на продажу рабочим-путейцам. От них и научилась. Тебе тоже надо бы русский язык учить – в жизни пригодится, может, и вправду их императора увидишь. Завтра и начнём…
И целый год учила. А в следующий август началась война, едва успели урожай собрать. В августе 1915-го гаолян так и остался на корню: мать весной умерла. Прощаясь, она сказала сыну:
– Возьми эту серебряную монету, мы с отцом хранили её до последнего. Пусть она спасёт тебя в трудную минуту. Не плыви, сынок, по течению, не плыви и против течения – плыви туда, куда тебе нужно. А меня похорони с отцом рядом…
Через две недели Ли Цин был призван на трудовой фронт и увезён в Россию. Куда именно, не говорили. Сначала поселили в огромном бараке недалеко от станции, вызывали по одному на медицинский осмотр. Монету, что дала ему мать, Ли успел спрятать в подошву сандалий, плести которые научился давно. Врач спросил, сколько ему лет. Помолчав, написал в карточке: «Годен». Двух человек отправили обратно. А вечером в барак пришёл начальник в высоких сапогах.
– Идёт война, воюют все наши соседи! – закричал он визгливо. – Вы счастливчики: поедете не на фронт, а в тылу замените тех, кто сражается под пулями. Вы не солдаты, вы рабочая сила. Вам выдадут одежду, вы станете получать зарплату и питание. Покажите европейцам, как умеют работать юноши Поднебесной!..
В дороге практически не кормили.
– Голод не тётка, а мать родная, – посмеивались охранники.
В Харбине они забросили в вагон корзину лепёшек, большую флягу с водой, несколько плиток чая, две охапки синих курток и штанов на лямках. Кое-кто побрезговал надевать чужую одежду, так что Ли спокойно выбрал себе по фигуре. Стало теплее по ночам.
На границе с Россией пересадили в другие вагоны – более просторные, но и людей там набилось больше. Зато были печка, три чайника, несколько котелков. С горячей кашей и ехать веселее.
На остановках никого не выпускали. Когда прибыли на станцию Маньчжурия, выдали нарукавные значки, и пока все не пришили их, охрана не открыла вагон. Народ старательно пыхтел, передавал друг другу иголки и нитки. А Ли справился быстро, сидел у двери и слушал, что там, на воле, происходит.
Вот кто-то подошёл вплотную к вагону и заговорил:
– Братья, вас наняли для обслуживания обозов. Вы будете копать окопы или даже сражаться на передовых позициях. Это хуже, чем в тюрьме. Там-то вы живыми останетесь, а кто в чужую страну поедет, обратно не вернётся…
Потом вдруг топот, крики:
– Держи его! Это шпион немецкий! Стреляй!
Пару раз русская охрана выстрелила, и всё стихло. Через час разрешили выйти на перрон, и Ли с чайником отправился за кипятком.
У крана уже стояла небольшая очередь, все в синих куртках. Через пять минут подошёл и его черёд. Но тут подскочил белобрысый плотный мужичок и крикнул:
– Ну-ка, желтолицые, в сторону! Сначала нормальные люди нальют!
Он пытался оттолкнуть чайник Ли, но горячая вода уже лилась, и получилось так, что кипяток попал на рубашку и брюки мужика. Тот взвился:
– Ты, что, макака, обалдел, что ли?!
Ли спокойно ответил по-русски:
– Ходи, ходи! Встань в очередь, какаха – штаны да рубаха! Тут тоже нормальные люди стоят!
Дядька полез драться. Мигом ему на помощь подскочили трое или четверо. Тут уже очередь взялась за них. Обе стороны начали валтузить друг друга. Потом прибежали ещё русские, много-много. А из китайского эшелона горохом высыпались «синеблузники».
– Наших бьют! – звучало на двух языках.
Солдаты окружили вокзал. Из оцепления выпускали только русских, китайцев развезли по баракам и тюрьмам.
– А мы ведь знали, юноша, что ты русским владеешь! – сказал ему седоусый следователь. – Мал, да удал. Хотели тебя десятником на завод послать. Испортил ты себе биографию…
– Он лез без очереди и обозвал нас желтолицыми!
– Вот те здрасьте! А кто же вы? Государём нашим только что утверждены новые правила, как вас использовать. Вот смотри сам – в газете так и сказано: «рабочие жёлтой расы», «жёлтый труд», «наём желтолицых». И надзор за вами увеличен: из расчёта один полицейский на пятьдесят пришлых. Чтоб не буйствовали. Поедешь теперь, юноша, на Урал, на шахту. И неча тут меня взором своим горящим сверлить! Скажи спасибо, что в тюрьму не отправляю…
Пока не набралось триста человек, никого из барака не выпускали. Пересчитывали дважды, утром и вечером. И сразу отбирали: нужно пятьдесят плотников, пятьдесят каменщиков, остальные – в углекопы и лесорубы. Из хорошего: в бараке был электрический свет – многие «пришлые» это увидели впервые в жизни. И кормили здесь терпимо.
Так прошло несколько дней. Потом рассадили по товарным вагонам, и началось их долгое путешествие по нескончаемым российским просторам.
После Омска случайно подслушал Ли разговор двух охранников. Они разрешили двери приоткрыть на перегоне – поезд ждал встречного – и болтали, покуривая.
– Повезло желтолицым, к князю Абамелек-Лазареву попадут.
– А ты откуда его знаешь?
– Да кто ж этого богатея не знает? Он на демидовской дочери женат. Богаче его и нет, поди, на Урале. Слыхал, что к юбилею своему князь собирается шахты расширить, а их у него и без того десятка два, наверное. Я сам пермский. Но никогда его живьём не видал: князь то в столице, то за границей…
Что такое шахта, Ли не знал. А пришлось узнать. Уже через неделю поезд прибыл в город Кизел, прав оказался охранник.
Ночевали будущие углекопы на нарах в бараке, недалеко от шахты «Княжеская». Утром их построили у подножья чёрной остроконечной горы.
– Меня зовут Куй Дин, я подрядчик, самый главный начальник для вас, – представился китаец с хитроватым неулыбчивым лицом. – Гора за спиной – это террикон, ненужная порода. Уголь остался внизу, туда и поедем сейчас. Сегодня только посмотрим, как он добывается, завтра сами начнёте его рубить. Уголь очень нужен для победы над Германией…
Спускались под землю партиями. Ли Цин попал в первую. В большой комнате выдали спецовки и сапоги. На головы – тёмные суконные шапки, а Куй Дин надел железную каску, крашенную белыми полосами.
– Курить в шахте строжайше запрещено, – поучал он. – В забоях скапливается газ, который не имеет цвета и запаха. От открытого огня он взорвётся вместе с вами…
Слушали со страхом в глазах. Но когда по одному заходили в клеть электроподъёмника, лица у «пришлых» стали вдруг такими удивлённо-радостными, что Ли подумал: «А ведь не всё так плохо! Живут же люди! Здесь можно работать!»
Клеть медленно ползла вниз, чуть подрагивая, – или это соседи дрожали, тесно прижавшись друг к другу? Становилось заметно прохладнее, и воздух стал какой-то другой, неестественный. Звякнув, клеть остановилась, кто-то открыл железные двери – и они оказались в подземном царстве.
Здесь было сыро, темно, промозгло. Светились только полосы на каске подрядчика, да тусклые блики отбрасывал фонарь в руках того человека, что открыл двери подъёмника. А вокруг этой слабо освещённой площадки – четыре огромных чёрных дыры.
– Здесь начинаются штреки, где и добывается угль, – белой рукой Куй Дин потыкал издали в дыры. – Туда и пойдём…
Шли по невысокому пандусу, ниже текла по жёлобу вода, такая же чёрная, как и стены вокруг. Их обогнал человек в шелестящей одежде с горящей свечой в руках.
– Ой, мы же взорвёмся! – вскрикнул немолодой китаец рядом с Ли.
– Это факельщик! Он всегда идёт впереди, специально огнём проверяет, не появился ли в штольне газ. Для него опасно, для вас – нет. Считается, что это лёгкий труд. Место часто освобождается, так что каждый из вас может перейти на эту работу…
Последние слова Куй Дин почти кричал. Прямо на них ехало что-то, похожее на маленький паровоз. Только оно было грязно-жёлтого цвета, с двумя фонарями по бокам.
– Это наш электровоз, первый в России, – подрядчик говорил по-китайски, но в голосе его гордость звучала. – Его сиятельство выписал две таких машины из Германии.
– Россия же воюет с Германией! – вырвалось у Ли.
– Война не должна останавливать шахты, наоборот, их станет только больше, – назидательно пояснил Куй Дин. – Скоро и мы научимся производить такие электровозы.
– Мы – это Россия или Китай?
Подрядчик не ответил, отвернулся. Электровоз с четырьмя вагонетками, полными угля, проехал мимо.
Они ещё недолго шли, пока не упёрлись в тупик. Там было тесно. Два мужика держали в руках небольшие брёвна и доски, один кайлом разбивал угольную стену, куски падали вниз, и четвёртый человек лопатой закидывал их в вагонетку.
– Поберегись! – вдруг заорали мужики с брёвнами.
Низкий потолок стал осыпаться со зловещим шорохом, затрещал пугающе. Подрядчик мигом исчез в темноте. Мужики стали торопливо подводить брёвна под просевшее место, двое или трое китайцев кинулись им помогать, Ли – в том числе. Угольная крошка заколотила по их головам. Через минуту всё стихло.
– Молодцы, вовремя подсобили! – мужик с лопатой улыбнулся, на чёрном лице только зубы блеснули. – Добрая смена идёт, не какие-нибудь кули, а настоящие шахтёры!..
Обратно шли молча. Молчал и Куй Дин. Вот и хорошо: как гласит китайская пословица, ничего не говори, если не можешь изменить тишину к лучшему. В раздевалке сдали спецовки, вытрясли шапки – следующая группа уже ждала. А им самим разрешили помыться в душе. Красота! Так жить можно…
И началась их тяжёлая шахтёрская работа. В первый день Ли Цин наработался кайлом так, что руки отваливались. Менялись по кругу: уголёк порубишь, потом крепильщиком часик вроде как отдохнёшь, потом лопатой, снова брёвна, снова кайло. И так – все десять часов. Из штольни выходишь – всё тело дрожит, в душевой пальцы мыло не могут удержать. Хорошо, что на улице темно уже, а то все ослепли бы после шахтного мрака.
В бараке электричество. На свету товарищи подсмеиваются над Ли:
– У тебя глаза блестящие, а вокруг ободок чёрный!
А у самих-то ресницы – словно тушью подведены. Не отмывается угольная пыль.
Бригада сложилась, вчетвером и спали вповалку в закутке барака, и ели за одним столом. Тайн друг от друга не держали.
