Голубые глаза
Казус Северного Возея.
О, сколько встреч и расставаний
Для нас готовят случай-Бог
И пофигизм — кузен скитаний,
И раздолбайство, в смысле, рок!
1
— Полная ахинея! — бросил я в сердцах тетрадь на спальник.
— А ты почитай, или дай я сам почитаю, — состроил просительную гримасу Евген.
— Да хрен ли тут читать! Если я говорю, что это ахинея, то так и есть! И потом, мой почерк не разберёт никто. Даже я сам.
— Подожди, подожди. Если ты не разбираешь свой почерк, то как же ты читаешь свои сочинения? — вклинился Женька. Его не корми сгущёнкой, только дай всё разложить на свои полочки, да не просто так — где что придётся, а конкретно: каждую вещичку — на своё не меняемое место!
— А я ничего и не читаю. Напишу и выкидываю к чертям собачьим, чтобы не позориться!
— Ну Серж, ну почитай, — сделал Евген гримасу настолько просительную, что самый искусный нищий по сравнению с ним выглядел бы рэкетиром.
— Ну прочитай, прочитай, — поддержал его Женька, — всё равно ведь не отстанет. Да и мне, признаться, любопытно узнать, как ты выплетаешь из своих мозговых извилин канву кружев литературного сюжета.
Я только закашлялся от столь умного предложения — даже для Женьки это было лихо!
— Хорошо, но за последствия этого действа ответственность закидывайте на свои хребты!
— Я! Я! — подскочил Евген. — Я всю ответственность беру на себя!
— Ну-ну, не надорвись только, — ухмыльнулся я и начал читать так, словно описывал на похоронах нелёгкую жизнь человека, ушедшего в мир иной, но задолбавшего за эту жизнь остающихся до суицида.
— …Нет, не может стать мачехой нам эта вечно мёрзлая землица. Да и не мерзлота это, а необходимая суровость, которая закаляет наши характеры и тела и делает из нас нормальных мужчин! — наконец-то закончил я чтение.
Наступила мучительная пауза, в которую я осознал всю банальность своей писанины. Мне стало так противно, что руки сами собой разорвали листы пополам и собрались было возвести эту процедуру в арифметическую прогрессию. Но Евген не дал мне в этом поупражняться и с резким вскриком выхватил листки из моих рук:
— Ты что делаешь, Серж, ведь это так здорово!
Он быстро спрятал листочки за пазуху и прикрыл грудь ладонями:
— Раз они тебе не нужны, то я их забираю себе. Когда-нибудь, когда ты станешь знаменитым писателем, они будут так дороги!
— В смысле денег или как раритет? — уточнил Женька.
— А что такое раритет?
— Раритет — это очень редкая вещь.
— Да, Женька, правильно, — это будет раритет, стоящий офигенных бабок!
2
— Что? К Фёдорычу?! — кусок печенья развернулся ребром у меня во рту и намертво заклинил глотку.
— К нему, к нему, — ехидно закивал Иваныч, не отводя напряжённого взгляда от экрана компьютера, где девицы, одна краше другой, хвастались своими попками, грудками и другими, не менее привлекательными частями своих телес.
— А что такое? — завертел головой Евген. — Кто такой этот Фёдорыч?
— Фёдорыч — это не кто, а что! — вздохнул Женька.
— И что же это? — продолжал допытываться Евген, в котором любопытство разгоралось, как антрацит в котле с поддувом.
Но Иваныч не дал нам ответить:
— Короче. Завтра поедете и привезёте Фёдорыча с бригадой и помоете в своей бане. Всё!
— Ага, — мрачно усмехнулся Женька, — и спинку ему потрём!
— Потрёте, потрёте, а куда вы денетесь!
Напоследок Иваныч, как и обычно, убрал заставку с экрана, где у нас красовалась симпатичная девушка, абсолютно не отягчённая одеждами. Он вытащил из недр компьютера какой-то дерьмовый пейзажик, полюбовался на него минуту, и, помахав нам на прощание ручкой, был таков!
Как только я услышал звук взвывшего двигателя великолепной автомашины «Москвич», я тут же вытащил нашу девушку на своё место и нежно погладил экран ладонью. Эта обнажённая красавица настолько нам всем нравилась и так мы к ней привыкли, что почитали её за сестру, за члена нашей бригады. Мы давно не смотрели на её сексуальные прелести, но глаза её, выразительные, понимающие, были для нас близкими и почти родными.
— Так что же такое Фёдорыч?! — Евген вертелся на своей раскладушке, будто в зад ему вкрутили штопор.
Женька закурил свою любимую элэмку из пачки синего цвета (он заботился о своём здоровье, поэтому курил сигареты только лёгкие, правда, компенсируя сомнительную лёгкость несомненной частотой) и посмотрел на Евгена немного снисходительно:
— Я не стану тебе, Евген, рассказывать долго и утомительно об этом незаурядном человеке. Поведаю тебе только одну историю. Даже не историю, а так, штрих. Однажды ночью, в пургу, из балка, стоящего в тундре, где в радиусе двадцати километров не было ни одной даже неприличной человеческой рожи, вышел мужчина. И пошёл он… на хрен — куда глаза глядели! И он не побоялся ни этой полярной ночи, ни распоясавшейся пурги, ни зверствующего мороза, ни бабки с сельхозинструментом! Он ушёл в ночь, в неизвестность, к едрене фене, потому что его задолбал Фёдорыч!!!
Евген приоткрыл рот, повернул голову набок и восхищённо произнёс:
— Эге, какой он! Хотелось бы мне его увидеть!
— Да, — понимающе покивал я, — на того храброго мужика и я бы посмотрел,
— Да причём тут тот мужик? — передёрнул плечами Евген. — Я говорю про Фёдорыча!
3
Настроение было настолько паршивое, что даже самоубийство его вряд ли улучшило бы. Ну ещё бы — я ехал за Фёдорычем, а рядом с этим и смерть-старушка покажется прекрасной амазонкой! Если честно, я бы притворился больным, немощным, даже идеально мёртвым, чтобы только не ехать за этим деятелем, но ведь он там был не один. В его бригаде работали отличные ребята, а их я подвести не мог. И, тем не менее, настроение было паскудным!
Стрелка спидометра нашего «братишки» — так мы называли пожилого «уазика-буханку» — едва цеплялась за цифру «60», и быстрее ехать мне не хотелось. Дорога, сконструированная из бетонных плит, выжатых вечной мерзлотой хаотично, но живописно, повернула и побежала направо, в лощину, где протекал ручей с чудесным, но абсолютно абстрактным для нормального человека названием — Сяттейвис, потом, миновав мост, круто взяла в гору и опять резко вильнула, но теперь уже влево.
На самом верху подъёма, накренившись на скошенной обочине, приткнулась «девятка» белого цвета, а рядом с ней, скрестив на груди руки, в задумчивости стояла особа явно прекрасного пола — это я не увидел, а почувствовал. Здесь, в краю мужиков, женщины настолько редки, что их поистине чувствуешь за километры всеми своими трепетными органами!
Я объехал «девятку», лихо тормознул на обочине и, напялив на рожу сногсшибательную (как мне казалось) улыбку, почопал к девушке, а определить то, что это была именно девушка лет до двадцати пяти, реакции у меня хватило вполне.
— Ну, не иначе наша девочка закапризничала! — похлопав по крылу «Жигулей», жизнерадостно начал я.
— С какого это рожна она вдруг стала «нашей»? — глаза девушки недобро кольнули меня, а на личике просквозила брезгливость. — Ехал бы ты отсюда, парниша, подале!
Я даже вытер ладонью свою физиономию, так явно было чувство, что её окатили холодными помоями.
— Вообще-то я хотел помочь, но если… — начал я бормотать какую-то чушь, но потом махнул рукой, повернулся и, ссутулясь, поплёлся к «уазику».
Я залез в кабину, изо всей силы хлопнул дверцей, отчего стекло мгновенно улетело внутрь её, и резко завёл двигатель.
— Ну и фиг с тобой, гордячка хренова! А я-то уж совсем хорош, придурок! Чтоб я ещё хоть раз захотел какой-то идиотке помочь!
Я включил левый поворот, бросил взгляд в зеркало и увидел… То, что я увидел, заставило меня без раздумий выключить зажигание и выйти из кабины. Да и никто, я уверен, не посмел бы уехать, окунувшись в эти печальные голубые глаза, из бездны которых капали — да где там капали! — просто водопадом стекали слёзы!
4
— …И он, паразит, смотрит под капот, «вешает» мне про какие-то клапана и контакты, а руки его, грязные и липкие, — я это чувствую даже через одежду! — прикасаются к моим плечам, потом опускаются всё ниже, ниже…
— Да надо было влепить ему по роже пару раз! — взорвался я. — Да такую скотину и утопить-то не жалко!
— Утопить?! — ужаснулись голубые глазки, но я явственно в них увидел брызги озоринок. — Об этом я как-то не подумала. А по роже да, я ему влепила разочек, правда, тут немного не повезло.
— Удар получился не очень смачным? — улыбнулся я.
— Да нет, у меня в руках случайно оказалась книжечка, в которой я пыталась отыскать помощь. Вот ею я ему и залепила.
— И что за книжечка?
— А вон, — кивнула девушка, и я увидел на сиденье «Жигулей» книжищу устрашающих размеров.
Я тут же детально представил себе и удар этим фолиантом, и возможные последствия:
— И ты говоришь, что тебе не повезло?!
— Почему мне? — вопросительно заморгали густые чёрные реснички. — Не повезло ему. Ведь больно, наверное?
Неисправность оказалась достаточно пустяковой. Я её устранил, распрощался с симпатичной девушкой и помчал дальше.
Теперь меня совсем не угнетало то, что я еду к Фёдорычу, и стрелка спидометра металась между цифрами «80» и «100», что для нашего братишки было практически пределом.
Так часто происходит, что встреча с приятным человеком возвращает желание улыбаться, а, порою, и жить. И пусть ты знаешь, что никогда его больше не увидишь, но вспоминать о нём всегда будешь, как о добром приятеле.
Мне было хорошо, легко, и даже неровные плиты дороги, заставляющие плясать брейк внутренности, были лишь чувственным дополнением к прекрасному настроению.
Нищая тучка скупо брызнула на ветровое стекло жиденькие капли влаги. Я включил тумблер, и единственный «дворник» смахнул с половины стекла дождинки. Но смахнул он их неровно, потому что давно уже отработал все мыслимые сроки, а новые резинки Иваныч пока только обещал. И внезапно в этих полустёртых каплях и водяных бороздках я увидел лицо голубоглазой девушки. Оно было таким чётким и близким, словно она стояла перед машиной. Я вгляделся в него, и нога моя резко вдавила педаль тормоза. Машину затрясло, задёргало, и резина колёс жалобно запричитала, стираясь о бетон. Но я не обратил на это внимания. Я разворачивался. Я это делал, даже не взглянув в зеркало заднего вида, и если бы кто в этот момент объезжал меня, то продолжать повествование мне пришлось бы в больнице или в морге, а это не совсем удобно.
Но нет, по счастью сзади никто не ехал. Зато ехали впереди! Я не завидую тому водителю нефтевоза, я ему искренне
