до дому и неправильный Сапог, и у Палыча теперь была суперправильная бригада, которая нынче хлебосольно принимала бригаду нашу в своём уютном балке. Для тех, кому слово балок ничего не говорит, я посоветую вспомнить американские фильмы, в которых крутые авто таскают огромные домики на колёсах. В этих домиках есть всё: водопровод, туалет, телевизоры, кондиционер, классная мебель и ещё много-много других приятных бытовых мелочей. Балки, в коих нам приходится жить здесь, в Заполярье, очень похожи на эти домики. Они тоже на колёсах и тоже огромны, даже более огромны, чем американские аналоги. В них тоже есть водопровод (только местный — в пластиковой бутылке из-под воды), туалет (но он в основном на улице), кондиционер (если открыть зимой двери), мебель (правда, она менее классная) и много-много других приятных бытовых мелочей (топоры, лыжи, нерабочие автомобильные двигатели и иные запчасти, а так же старые валенки и сапоги, которые уже ни на что негодны, но выкинуть их на свалку рука не поднимается).
Итак, мы сидели в уютном голубом балке (это цвет его, а не сущность!) и делились впечатлениями от работы, быта и жизни своей в частности и человечества в целом. Когда проблемы всего человечества были легко разрешены, а для лечения заболевшей дибилизмом цивилизации гомо сапиенс были выписаны необходимые рецепты, темы постепенно приземлились и стали касаться нас самих. Я с большим удовольствием рассказал о своих находчивых друзьях, не растерявшихся в тяжёлой ситуации и сумевших не только не заблудиться ночью в комнате, но ещё и создавших оригинальный план — вершину картографического творения! Палыч, в силу своего образования более других оценивший эту ситуацию, просто катался на нарах от смеха, представляя пьяного Евгена с планом в руках.
Но как-то незаметно разговор перешёл на Фёдорыча, и тут уж Сапоги принялись выплёскивать дозы претензий к этому легендарному человеку.
— Приехали мы на трассу, дед инструмент устанавливает, — рассказывал Мишка, — я заправляю пилу и жду, когда он мне выдаст направление. Вдруг, смотрю, а он весь побелел, потом побагровел. Ну, думаю, плохо человеку, счас упадёт. Нет, не упал. Уставился на меня да как заорёт: «Ё….. м…! С… -….ь, ты что мне не сказал, я карандаши и блокнот забыл!» И начинает махать руками и подпрыгивать, как козлик. Я поначалу подумал, что он шутит, разве это моё дело — за блокнотиками его приглядывать? А он орёт да орёт, даже в ушах позванивать начало. И ясно мне стало, что он всё это серьёзно! Ах, гад, думаю, счас я тебе устрою! Завожу пилу, поднимаю её на уровень груди и иду на деда. Подхожу к нему и говорю: «Стой смирно, я сейчас из тебя карандашики выпиливать буду!» Гляжу, а дед опять побелел, назад отскочил и заулыбался как-то странно: «Ты что, Миша, я же пошутил!» С тех пор, когда я с пилой в руках, он всегда спокоен и на приличном расстоянии от меня.
— А ты расскажи, Миха, как он нас посылал визирки рубить! — заёрзал от возбуждения Колян. — Нет, я лучше сам расскажу! Погода была поганая, дождливая, видно, что старому так неохота на трассу шлёпать. Он думал-думал, да и говорит: «У меня тут дел с бумагами немеряно, а вы идите без меня, я вам объясню, что и как делать». И начинает нам рисовать какую-то фигню, вот типа Женькиного плана. Вот тут, говорит, прорубите двадцать метров прямо, потом десять — перпендикулярно, потом ещё двенадцать метров под углом в сорок пять градусов, а дальше всё прямо и прямо. И выйдите вы на угловую точку. Целый день мы, идиоты, рубились под дождём! Валим ёлки, валим, а угла всё нет. Вернулись, говорим, мол, хрен ты, старый, угадал, не вышли мы на точку! Тот подумал малехо и нарисовал всё по-другому, как он сказал, попроще. На следующий день мы опять давай рубиться зигзагами, и опять впустую! На третий день он опять берёт карандашик и начинает нам рисовать направление, но тут я не выдерживаю: «Всё, старый, сам бери топор, пилу и иди по своим чертёжикам, а мы здесь останемся, будем тебе карандаши затачивать!»
Колян, выпустив пары, успокоился и примолк.
— Так что, он пошёл с вами? — не вынес молчания Евген.
— А куда он, на хрен, денется!
Время бежало быстро и неотвратимо, как прибыль в карман хозяев нефтепровода, под который мы и прокладывали трассу. Солнце юркнуло за горизонт и потянуло за собой прозрачную пелерину дня. И её край мягко стирал с неба режущую глаза яркость и открывал прячущийся под нею бархатный темно-синий полог, на котором робкими редкими звёздочками проявлялась бесконечность Вселенной.
— Ну ладно, Женя, встретимся на двадцать третьем углу, — сказал на прощание Палыч.
— Да, как в кино: место встречи изменить нельзя, — кивнул Женька. — У тебя как с ходами? Всё в допусках?
— Нормально, у меня все ходы записаны! — шутканул Палыч. — Есть, правда, одна нестыковочка, но я, кажется, нашёл, в чём там дело.
— Может, нужна помощь? Давай вместе прикинем, посчитаем.
— Да нет, Женя, разберусь.
— Что ж, тогда поехали. Серёга, заводи «братишку». Евген, ты едешь или как? — окликнул Женька нашего главного попыжиста.
Тот быстро попрощался с Сапогами и Пилялом и вприпрыжку побежал к машине:
— Как же это я да не еду?! Вы же без меня там сойдёте с ума и помрёте от скуки!
— Умереть от скуки может быть нам и не суждено, но то, что мы с твоей помощью перекроим свои умишки, это без всяких сомнений! — уверенно заявил я и запустил двигатель «уазика».
17
— Нет, этого быть не может! — просто взвыл Евген.
— Может, может. В жизни, Евгенчик, может быть всё, абсолютно всё, даже то, чего быть никак не может! — успокоил я его.
— Да, странное это дело — лежит и никому не нужно! — ехидно глядел на Евгена Женька. — Некому попыжить, да и тебе некогда!
А суть дела была в следующем. Здесь, в комяцкой тундре, в краю, где всё подчинено нефтедобыче и нефтеперекачке, постоянно шло строительство: дорог, трубопроводов и разнообразных линий электропередач. Но даже теперь, во времена торжества частной собственности, когда считается каждая копеечка, раздолбайства вполне хватало. Тут и там по тундре торчали опоры, подцепившие провода, которые не шли никуда, а по земле, между кочек и в зарослях карликовых берёзок, эти провода извивались блестящими серебристыми змеями. А провода — это, как не так давно стало нам известно, не столько средство транспортировки электричества, сколько средство заработка. Провода — это алюминий, а алюминий — это деньги! И уж кому-кому, а Евгену это было известно не понаслышке:
— Блин! Да что же это такое делается! Я дома весь выворачиваюсь, влезаю в каждую афёру, чтобы только надыбать хоть пару килограммов металла, а тут он везде валяется! И никто его не берёт! — и Евген бросал на нас беспомощные взгляды.
Постепенно он всё же стал свыкаться с мыслью, что для этих мест явление это нормальное, но сегодня его снова прорвало. И причина тому была. Сегодня мы обнаружили целую катушку «нулёвого» провода сечением сантиметра в три, и было очевидно, что всё это богатство позабыто-позаброшено. Вот тут-то Евген и взвыл:
— Нет, этого быть не может!
Мы с Женькой ушли уже метров на триста от злополучной катушки, а Евген всё ещё ползал по ней, обливая горячими слезами элемент таблицы Менделеева под номером тринадцать.
Догнал он нас на следующей точке и твёрдо заявил:
— Этот металл будет моим! Я его на хребте унесу! Серж, поможешь мне?
— Ага, мечта всей моей жизни — это таскание алюминия до капитальной поломки хребта.
— Да нет, ты будешь его только возить до дому, а всё остальное — мои проблемы.
— Знаю я твои проблемы! Ты всегда лихо начинаешь, ну а потом — помогите, друзья, пропадаю!
— Тогда я буду всё таскать на себе! Ну как я брошу это богатство, ведь тут тонна, не меньше!
— Хорошо, Евген, допустим, ты это всё порежешь и перетаскаешь. Но кому ты продашь своё богатство? Здесь ведь нету приёмных пунктов.
— О, я найду!
И Евген нашёл! Уже через два дня у него был оптовый покупатель, снабдивший новоявленного металлиста мощными ножницами, которые используют в своей работе электрики и медвежатники. Правда, цена за килограмм металла была невелика — десять рублей, но Евгену это очень подходило, да и выбирать было не из чего:
— Это фигня, что всего десятка. Тут везде столько товара, что я заработаю легко на домашний кинотеатр!
Домашний кинотеатр был для Евгена тем же самым, что Рио-де-Жанейро для самого известного махинатора Советского Союза. И оставалась самая малость: легко на него заработать.
На следующий день Евген набрал с собой еды и, когда мы закончили свою работу, домой не поехал, а остался возле своей катушки провода с огромными ножницами и гигантским желанием немедленно начать зарабатывать деньги для осуществления своей мечты.
— Серж, ты подскочи за мной часика через четыре.
Через четыре часа я приехал и, оставив машину на дороге, пошёл к месту жизнедеятельности Евгена, кое находилось от шоссе метрах в ста. Я шёл неторопливо, и каждый шаг вбивал в меня гвоздик нежелания таскать этот долбанный алюминий. Я отчётливо видел перед собой гору нарезанных проводов и довольное лицо уставшего Евгена, усыпанное капельками трудового пота.
Довольное лицо я увидел довольно скоро. Но вот капелек пота на нём не было. Гладкая, розоватая кожа Евгеновой физии была разукрашена живописными сальными мазками и присыпана бахромой хлебных крошек: Евген насыщался.
— А где же товар? — пошарил я взглядом возле катушки.
— Понимаешь, Серж, сегодня как-то дело не пошло. И ножницы чего-то не режут, и сил как-то маловато.
— Так ты что, вообще ничего не настриг?
— Почему ничего? Вот, целая куча!
Я посмотрел туда, куда указал Евген и увидел эту кучу. Десяток скруток проводов, толщиной в руку и длиной в метр, сиротливо притулились за жиденьким ивовым кустиком.
— Да, работник из тебя хреновый! — сделал я очевидный вывод.
— А ты сам возьми и попробуй. Думаешь, это так легко? — возмутился Евген, едва не подавившись куском сала.
— Конечно попробую. Ты же знаешь, я не тот, кто наивно верит на слово!
За полчаса я настриг кучу проводов, раза в три превосходящую Евгенову.
— Здорово, Серж, у тебя получается! А давай вместе работать? Представляешь, сколько мы бабок нарубим!
— Представляю. Только я представляю иное. Я буду рубить провода, а ты — бабки!
— Да ты что, Серж, я же буду работать, как слон!
— Вот и работай.
— Но мне одному так скучно!
— А я тебе спою и станцую, пока ты будешь ножницами орудовать.
— Эх ты, а ещё друг, — сокрушённо вздохнул Евген, но тут же оживился: — А что там у нас на ужин?
— Ты что, голодный? — удивился было я, но вовремя вернулся в реальность. — Хотя, полкило сала и буханка хлеба — разве это можно считать едой для такого труженика!?
— Вот именно! — оживился Евген. — Так что там у нас вкусненького?
18
Сделав закрепление угла, мы засобирались домой. День, в общем, прошёл хорошо, только концовку его
