люди подбираются, ну всё равно, что близкие родственники. На одной скамье, предназначенной для трёх человек средней упитанности, умудряются размещаться по пять, а то и шесть пассажиров. Причём усаживаются так плотно, что если сидящий у окна глубоко вздохнёт, то тот, что с краю всё время падает на пол. Каждый такой пассажир чувствует биение сердца не только соседа, но и следующего гражданина, сидящего за ним. И ничего, какие обиды? Ехать всем надо. Впрочем, общие вагоны уже, по всей видимости, отменили. Народ нынче пошёл такой дохлый, что вряд ли выдержит доехать сидя, ну хотя бы, из Симферополя в Москву. Некондиционный пошёл народ. Не найти сегодня здоровяка, который каких-то восемнадцать - двадцать часов мог бы сидеть не двигаясь, как приклеенный. А оставлять место без присмотра в общем вагоне не рекомендуется даже на короткое время, поскольку кое-кто умудряется ещё и стоя ехать. И этот кое-кто глаз не спускает с сидящих пассажиров и очень зорко бдит за наличием в вагоне вакантных мест.
Нет, сейчас, конечно же, общие вагоны не участвуют в железнодорожном движении страны. Не тот, как говорится, век. А плацкартные ещё сохранились и как-то существуют. И ехать в них простому народу с незначительным достатком одно удовольствие и по карману.
Правда, бывает, случаются отдельные неприятности даже со столь покладистыми людьми, как пассажиры плацкартных вагонов. Как говорится, не без того. Иногда и им достаётся на орехи от попутчиков.
Лет пять тому назад пришлось мне стать свидетелем довольно безобразной сцены, произошедшей в плацкартном вагоне, на подъезде к городу Белгороду. Четверо относительно молодых людей, направлявшихся, как стало известно позже, в командировку, пробудившись утром, не обнаружили обуви, в которой они, собственно, в этот вагон и пришли. Удивлению и расстройству их не было границ. Поиск начался сразу же по горячим следам. Когда первые попытки справиться с этой, на первый взгляд, несложной задачей своими силами не увенчались успехом, участие в обнаружении злополучных футляров для ног приняли все пассажиры вагона, включая, по всей вероятности, и того, кто эту обувь и спёр.
Несмотря на проявленный энтузиазм и готовность перевернуть всё вверх дном, включая срыв стоп-крана и снятие вагона с рельсов, конечный результат оказался весьма неутешительным. Обувь не обнаружилась даже в тамбуре. Как выяснилось при опросе потерпевших, накануне вечером они хорошо посидели у себя в купе, выпивая, закусывая и планируя планы на ближайшую перспективу. Люди, как говорится, культурно отдыхали и никого не трогали. Не грубили, в проход не плевали и пели песни так тихо, что не было слышно даже в соседнем вагоне. И, как водится в таких случаях, не предвидя особых бед, через какое-то время угомонились и задремали под монотонный перестук колёс. А обувку оставили здесь же, на полу, под нижней полкой.
Пробудившись на следующий день, и не совсем понимая с похмелья, что и как, решили слегка освежиться и сбросить отработанные продукты нетрезвой жизнедеятельности в специально отведенные для этой процедуры места. Стали они шарить руками по полу, чтобы, значит, быстро обуться и пойти, поскольку давило сильно, и терпеть уже не было никакой физической возможности. За окном ещё не рассвело, и определить визуально, где твои ботинки, а где соседа, представлялось делом весьма затруднительным. Поиск проходил исключительно методом беспорядочного ощупывания пола. Вначале один шарил своими трясущимися лапками под лавкой, отбивая морзянку, затем второй примкнул, а минут через десять – пятнадцать от криков и стенаний, сопровождающих поиски, пробудился весь вагон.
Но ничто не помогало сдвинуть дело с места: ни ненормативная лексика, очень удачно и к месту применяемая потерпевшими, ни обещания, если что, вынуть душу из угонщика обуви. Явившаяся на шум и крики заспанная проводница, к своему удивлению обнаружила четверых мужиков с лицами цвета болотной тины, которые икая и матерясь, ползали по полу малогабаритного купе, полируя полы до блеска и заглядывая в такие узкие щели, куда и таракан только боком мог протиснуться. Прочие же пассажиры, будущие свидетели, пробудившиеся от возни и шума, стали им всякие полезные советы советовать со своих персональных полок. Сопереживали, как бы.
При виде дамы в мундире с железнодорожными знаками различия, негодование у не выспавшихся участников движения по рельсам достигло высшей точки кипения. На неё, здесь же, все и набросились с упрёками. Мол, что это происходит на подконтрольной ей территории? Воры обувь прут у живых людей, погибели на них нет. Проводница, ничего о ней плохого сказать не могу, жалобы и оскорбления выслушала с интересом, но помощь обещала только моральную.
- Нет, - говорит. – Дорога за обувь ответственности нести не может. Если, - говорит, - мы за каждый шнурок платить станем, то разоримся к чёртовой матери. Тем более, поскольку эти пострадавшие находились накануне в таком безобразном виде с полной потерей чувствительности, что даже не услышали, как у них обувь уносили, то пусть или пьют меньше, или вообще в ботинках спать ложатся. Я, - говорит, - удивляюсь, как их самих не вынесли вместе с обувью.
- Умная какая, нашлась, - обиделся тот, у которого вместе с ботинками ушли и носки. – Нам выходить через пару часов. Как же мы в таком полуразобранном виде по перрону передвигаться будем?
- А это опять же не моё дело кто во что обут, - безапелляционно отбрила проводница. - Йоги индийские вообще понятия не имеют, что такое ботинки. Так всю жизнь босиком и ходят: то по битому стеклу, то по углям раскалённым. А вы по гладкому перрону каких-нибудь сто метров пройтись затрудняетесь.
Один из пострадавших от такой трактовки вопроса даже в лице изменился. У него на зелёном фоне лица пошли разноцветные разводы от злости.
- У этой проводницы, наверное, не все дома. Растрясла интеллект, находясь в постоянном движении, - прошептал он слабым голосом. – На дворе февраль месяц, а она заставляет нас без ботинок по перрону гулять. Вот дурища-то.
- А ну вас к дьяволу, - обиделась проводница. – Это ваши проблемы и меня они не касаются. Своих дел по горло. Но только предупреждаю, поезд на станции Белгород, где вам выходить, всего двадцать минут стоит и ни минутой больше. Так что за этот короткий отрезок времени попрошу очистить вагон от вашего присутствия или оплатить дороге дальнейший проезд. И вообще, граждане пострадавшие, может быть, чай закажете, а то вон у вас какой нездоровый цвет лица. Да и не спит уже никто в вагоне. Всех разбудили своими воплями.
Так и не дождавшись вразумительного ответа на прямо поставленный вопрос о чае, она покинула несчастных командировочных в полной панике и состоянии близком к обморочному. Хорошо, что случай этот в плацкартном вагоне произошёл. Народ здесь подобрался не чёрствый и бесчувственный, а душевный и отзывчивый. Соболезнуют пострадавшим по поводу пропажи, хлопочут, свою обувку двумя руками придерживают так, на всякий случай. Неизвестно, сколько бы времени вся эта неразбериха и кутерьма продолжалась, если бы не один опытный мужичок с третьей полки. Он то и нашёл выход из пикового положения.
- Вы, – говорит, - хлопцы, без толку по полу не ползайте. Прилипли ваши ботиночки к чьим-то нехорошим рукам безвозвратно. Мой совет такой вам будет: найдите пару комнатных тапок и пошлите гонца в обувной магазин на ближайшей станции. Но придётся вам добровольца в своих рядах поискать, поскольку вряд ли кто другой на такой подвиг бесплатно польстится.
По сказанному и получилось. У одного из пострадавших нашлись комнатные тапки. Ему-то и выпало бежать на ближайшей остановке за обувью. Принёс каждому по паре, к всеобщей радости. Но хочу заметить, что в те времена обувь так дорого не стоила, как нынче. На ту сумму, что они четыре пары обуви приобрели, сегодня можно обуть разве что одноногого инвалида, да и то с преогромным трудом. Я, кстати, с тех самых пор без тапок в командировку ни ногой. Какая-никакая, а всё-таки обувь в критической ситуации. Вот так всё благополучно в плацкартном вагоне завершилось. А случись такое в вагоне купейном или спальном – пропали бы мужики. Там же простому человеку не достучаться и не допроситься в экстремальной ситуации. Хотя простые люди вряд ли могут оказаться в числе пассажиров дорогих вагонов. Не по карману им это удовольствие.
Но, бывают, правда, и другие случаи, когда вместо поддержки и сочувствия можно получить всеобщее неодобрение и, что там скрывать, даже осуждение с угрозами физического насилия. Подобный инцидент случился со мной и моим товарищем в плацкартном вагоне по пути следования в служебную командировку в город Хмельницкий. А дело было так. Мой попутчик и приятель, Николай Иванович Рогов, человек душевный и компанейский. Отзывчивый, одним словом, человек. Бывать с ним в командировках одно удовольствие. Весёлый и остроумный, он всегда готов поддержать любую компанию, перекинуть рюмочку-другую в ротовую полость и с пользой для здоровья, всё это дело основательно закусить под дорожные разговоры о том, о сём, об этом. А поездка выпала именно на тот исторический момент, когда партия и правительство бывшей большой страны ввязалось в бесперспективную борьбу за трезвость. Бросилось спасать свой утомлённый перестройкой народ от беспробудного пьянства и алкоголизма, как впоследствии выяснилось, для его же пользы.
Чем это мероприятие завершилось, наверное, все помнят? Совершенно верно. Братские народы разбежались по республикам, дабы больше не создавать опасного прецедента и исключить возможность повторения эксперимента на пьющих людях. А вы думали, они хотели независимости? Почему же, тогда, все снова здесь? То-то. Николай Иванович, слабо представлявший себе нормальную человеческую жизнь в трезвом виде, совершенно справедливо полагал, что если иногда и выпадал какой-либо чёрный день, в который не удавалось расширить сосуды приемлемой дозой спиртного, то его можно было считать пропавшим и окончательно вычеркнутым из жизни. Ну, а тем более как не выпить в дороге в предвкушении такого ни с чем несравнимого счастья, как недельная разлука с семьёй. Подобного рода отношение к себе и окружающим он вообще считал кощунственным.
В той злополучной поездке спиртное было представлено в довольно широком ассортименте и замаскировано под различные безалкогольные напитки, хранившиеся в двухлитровых полиэтиленовых бутылках. Содержимое первой ёмкости – самогон, настоянный на недозревших грецких орехах, отличался ядовито–чёрным цветом и уже никоим образом не мог вызвать подозрений у работников линейной милиции, несущих ответственность за трезвость в поезде. Чтобы усилить эффект и придать напитку большую правдоподобность на бутылку наклеивался листок в клеточку, вырванный нетрезвой рукой Николая Ивановича из тетради внука–двоечника с лаконичной надписью «Квас».
Посвящённые в тайну знали, что этот безобидный, на первый взгляд, напиток обладал огромной убойной силой. Рецепт его приготовления, считавшийся семейным, Николай Иванович хранил в глубочайшей тайне от посторонних глаз. Содержимое двух остальных ёмкостей
