сопровождающееся глухим стуком вставных челюстей. Каждый такой поцелуй Николай Иванович заканчивал тяжёлым астматическим вдохом. Звуки эти не обладали значительными шумовыми характеристиками, и появлялась надежда, что к ним можно каким-то образом приспособиться. Некоторых тут же посещала заманчивая мысль – а не попробовать ли, подсчитывая их, наконец-то, заснуть.
- Чмок – стук челюстей – астматический вдох – раз. Чмок – стук челюстей – астматический вдох – два. Чмок - стук челюстей – астматический вдох – три, - считает страдалец упорно. – Чмок, стук челюстей, астматический вдох – пятьсот двадцать восемь. Когда цифра переваливала за тысячу, у счетовода начинала крепнуть уверенность, что незабвенный Леонид Ильич расцеловал уже всё политбюро, доцеловывает Верховный совет и если так пойдёт дальше, через непродолжительное время перецелует весь советский народ. И всё бы ничего, если бы в самом неподходящем месте эти нежные и такие уже привычные чмоканья внезапно не прерывал истошный вопль, срывавший несчастную жертву ночного концерта с постели.
А – а – а – а, - заходился Николай Иванович. – А – а – а – а, - леденящий душу вопль заставлял испуганное сердце холодеть от ужаса.
Он хрипел и задыхался, словно его душили за горло. Казалось, что какие-то неведомые тёмные силы терзали исстрадавшуюся плоть Николая Ивановича, разрывая её на части. С истечением времени звуки эти становились всё тише и тише. Появлялась надежда, что эта добрая сила вот-вот прикончит страдальца, принеся остальным долгожданное избавление от ночного кошмара. Но проходило время и невнятное бормотание, зародившееся в недрах спящего вулкана, окончательно убивало надежду на справедливое возмездие. Оставалось последнее утешение, что пауза эта позволит прикрыть глаза и забыться в беспокойном сне хотя бы несколько минут.
На этой высокой ноте Николай Иванович завершал первое отделение концерта. После небольшого перерыва благодарным слушателям предлагалось вернуться к началу композиции. И вновь звучит такое знакомое нежное «ау – ау - а». К ужасу бодрствующей не по своей воле аудитории, всё повторялось с самого начала.
Та злополучная поездка, о которой у нас пойдёт речь, начиналась безоблачно и проходила в лучших традициях дорожного времяпрепровождения. Освоившись на местности и быстренько перезнакомившись со всеми пассажирами купе, будущими поклонниками своего незаурядного таланта, Николай Иванович в считанные секунды сервировал стол, во главе которого и воссел хлебосольным хозяином. Обе женщины, занимавшие в купе нижние полки, долго сопротивлялись натиску обаятельного и опытного искусителя. Но он с настойчивостью таракана, подбирающегося к хлебным крошкам, вновь и вновь предлагал дамам разделить с ним скромную дорожную трапезу. Дамы продолжали сомневаться. Особенный испуг у них вызывал чёрный как смоль напиток в полиэтиленовой бутылке, который ни цветом, ни запахом не напоминал квас. Но Николай Иванович подмигивая, словно заговорщик накануне государственного переворота, категорически настаивал на термине, начертанном на этикетке.
Два мужика с примыкающих боковых полок оказались более сговорчивыми, и предложение присоединиться к столу приняли сразу и не без удовольствия. К квасу они претензий не предъявляли, принимая предложенные законы конспирации. В конце концов после длинных уговоров и рекламирования выдающихся качеств напитков, предлагаемых Николаем Ивановичем для внутреннего употребления, женщины согласись на малиновый раствор водки.
Как и водится в таких одноразовых компаниях, после пятой рюмки все обращались друг к другу уже исключительно по именам. Отчества игнорировались как признак излишней официозности, чуждой духу небольшой дорожной вечеринки. Спустя пару часов пассажиры в купе были перетасованы, словно колода карт и масть, как говорится, легла по интересам. Николай Иванович восседал соколом-сапсаном на нижней полке, ненавязчиво приобняв одну из попутчиц, раскрасневшуюся от выпивки, клокоча ей в ухо что-то до неприличия игривое. Дама смеялась, делая неубедительные попытки освободиться, в то же время, стараясь, Боже сохрани, не вспугнуть кавалера каким-либо неловким движением. Иногда она, кокетничая, игриво пожимала круглыми плечами, мурлыча: «Да ну Вас, бессовестный» или «Как Вам не стыдно». Но было видно не вооружённым глазом, что ухаживания эти принимались не без удовольствия. Остальные выглядели не лучше.
Когда за окном стемнело, а ёмкости были опустошены, мне вдруг пришло в голову, что наступило самое подходящее время для сна. Необходимость принять горизонтальное положение хотя бы на полчаса раньше, чем такую же попытку предпримет Николай Иванович, была очевидна и бесспорна, поскольку тридцатиминутная фора была крайне необходима для засыпания в тишине. Воспользовавшись тем, что Николай Иванович вышел покурить в тамбур, я добыл из дорожной сумки пару великолепных немецких «берушей», являющихся средством индивидуальной защиты органов слуха от шума, полное название которых было «Береги уши» и надёжно изолировал ими свои слуховые проходы, полностью нивелировав частоты, на которых обожал храпеть мой дорогой друг. Дамы не подозревая, какой их в ближайшем будущем ожидает сюрприз, мирно беседовали между собой, обмениваясь свежими впечатлениями. Как джентльмен, я просто считал себя обязанным предупредить их о том, что ночь они могут провести не так, как предполагают.
- Вы бы, - говорю я, многозначительно заталкивая в уши средство защиты от шума, - красавицы, на покой определялись. Время уже такое, что неплохо было бы и вздремнуть.
- Да выспимся ещё, - легкомысленно отмахнулась одна.
- Ещё вся ночь впереди, - многозначительно заметила избранница Николая Ивановича.
- Ну, ну, - говорю, карабкаясь на вторую полку, - хозяин-барин, хотя в данном случае правильнее будет сказать, барыня. А я, пожалуй, прилягу, если никто не возражает. Утомился, знаете ли, ко сну клонит что-то.
Возражений не последовало, поскольку по их многозначительным взглядам было очевидно, кто окажется лишним во втором акте этого праздника жизни. Засыпал я в полной уверенности, что мои импортные средства индивидуальной защиты выдержат звуковой удар, генерируемый Николаем Ивановичем. Так оно и случилось, но, к сожалению, эти замечательные импортные средства оказались совершенно беззащитными перед толчками в спину и дёрганьем за ноги, что, собственно, и заставило меня пробудиться. Когда последние остатки сна улетучились, взору моему предстали испуганные лица попутчиц, из последних сил, тормошивших моё несчастное тело. При этом они беззвучно, словно рыбы в аквариуме, открывали и закрывали рты. В глазах одной из них стояли слёзы сострадания. Освободив свои защищённые уши от средств шумопоглощения, я окунулся в атмосферу таких невероятных по мощи и накалу звуков, что проснулся окончательно. Николай Иванович исполнял второй акт своего произведения «Гимн храпу», в котором происходила уже известная нам сцена битвы бульдозера с мусорной кучей. Судя по мощи рычания, вот-вот должна была уже наступить спасительная пауза. Светящийся циферблат часов показывал два часа ночи.
- Господи, да помогите же чем-нибудь. Человеку плохо, - дрожащим голосом попросила та, что была вся в слезах.
- Какому человеку плохо? - не понял я.
- Да Вашему же приятелю, - ткнула пальцем в сторону спящего Николая Ивановича дама, с которой он был особенно ласков. – Разве Вы не видите, он задыхается.
- Можете успокоиться, дорогие женщины, - ответил я с раздражением, понимая, что уснуть уже не удастся. – Абсолютно никаких проблем с уважаемым Николаем Ивановичем не будет за исключением одной – этот концерт на всю ночь.
- Как же так, - продолжали нагнетать испуганные женщины. - Ведь Вы же его друг. Разве вы не видите – у человека приступ.
- В данном случае, - скорбно заметил я, бессильна не только дружба, но и медицина, как это не печально. – Хочу вам заметить, милые дамы, что Николай Иванович абсолютно здоров. Оставьте волнения. Никаких приступов нет и не ожидается в обозримом будущем. Просто человек не любит тихо спать, вот и всё. Не по душе ему это.
И правдиво рассказываю им всю историю от начала до конца. Они, конечно, не верят. Я привожу аргументы. В их душах прорастает сорняк сомнения. Пользуясь растерянностью, здесь же советую им принять меры разумной профилактики в продолжение того короткого времени, которое добрейший из храпящих вскоре предоставит нам, сделав очередную паузу.
Как бы подтверждая мой прогноз, Николай Иванович, строго соблюдающий регламент каждого творческого куска произведения затих и, сладко чмокнув слюнявыми губами, повернулся на другой бок.
- Вот видите, - говорю я дамам. – Два часа пятнадцать минут. Антракт. Давайте же воспользуемся его хорошим его к нам отношением и попытаемся эту паузу обратить себе на пользу. Попробуем заснуть, хотя это будет и нелегко.
Мужики, с боковых полок мгновенно юркнув под одеяла, принялись честно отрабатывать упражнение, известное прогрессивному человечеству, как первое – вдох-выдох. Дамы, по известным причинам не испытавшие на себе все тяготы армейской службы и мало приспособленные к суровой жизни на колесах, замешкались. Глаза им удалось закрыть только тогда, когда Николай Иванович начал шлёпать губами, раздавая брежневские поцелуи направо и налево, скрашивая эту процедуру свистящим астматическим дыханием.
Мне стало любопытно, как в дальнейшем будут вести себя участники ночного шоу, когда Николай Иванович проявит своё искусство во всей, как сказать, красе и мощи. Было заметно, что дамы оставались в напряжённом ожидании и, вероятнее всего, подсчитывали поцелуи, на которые Николай Иванович был щедр как никогда.
К концу пятнадцатой минуты беспрерывного чмоканья, в купе влетела разъярённая проводница, набросившись с упрёками на женщин, лежавших на своих местах тихо как мыши.
- Как вам не стыдно, - заклеймила она их позором. – А ещё выглядят, как порядочные женщины. Не успели с супругами распрощаться, а уже целуются с посторонними мужиками. Сейчас же прекратите, а то мне всякая эротическая чертовщина снится.
Ответная реакция невинно оскорблённых дам была столь же бурной и носила такие же грубые формы. Когда ситуация несколько прояснилась и необходимые разъяснения были даны и приняты, все три женщины скорбно выстроившись у тела Николая Ивановича принялись исследовать необычную природу звуков, издаваемых спящим красавцем.
Мне было интересно проследить, как они без подготовки отреагируют на предсмертный крик доисторического зверя, поскольку считал это место в произведении Николая Ивановича самым сильным и впечатляющим. Действительность превзошла самые смелые ожидания. Это был не просто испуг. Кошмар и паника – вот как бы я назвал то, что мне пришлось увидеть с высоты своего положения. В купе был учинён самый настоящий погром. При первых звуках проводница с криком ужаса прыгнула в сторону, сбив с ног пассию Николая Ивановича, а поскольку объёмы тела хозяйки вагона были довольно внушительные, последней пришлось несладко. Композицию из двух растянувшихся на полу женщин
