престарелому, видавшему виды философскому старенькому отморозку. Он же так и не покатал на своём горбу ни одной #лядюшки. Отбил все атаки блуждающих маток. Одновременно ни одному начальнику не отказал. Чем не завиден жизненный удел?! Куда тут Аристотелю, первой крупнейшей жертве «блуждающих маток бытия», подлинных его волчиц?!
Тем временем даже камыши делали на уносящегося мимо следователя стойку и тут же завядали. Не говоря о разочарованно промелькнувших и пропавших дамах и прочих мифических персонажах, также по ходу впавших в недоумение. Поскольку с ненадёжным проходимцем надо было что-то делать. Нельзя же существовать одновременно в двух пространствах. Потому что иначе пришлось бы и их объявлять несуществующими.
Безнадёжно перемудривший Авк ревниво размышлял по поводу неизменно и повсюду следующей за Шаховым сносшибательной ауры. Может то и был запах победителя?! Да-да, профессор был почти убеждён, что именно так и должно пахнуть от нынешних молодых, наглых, да упёртых хипстеров, идущих по головам - вперёд и вверх, к зияющим высотам повсюду вздымающейся Вертикали.
От такой обидной мысли красноватые, с прожилками, профессорские ноздри брезгливо дрожали и одновременно морщились. Его кустистые брови нервно сдвигались и раздвигались. В душе этот мудрый кентавр терпеть не мог тех, кто обходил его на повороте, да, нисколько не таясь, торжествовал при этом. Мальчишка следак похоже обошёл его, самого профессора Авка. Да что там - вчистую обскакал, в открытую, торжественно и нахально. Хоть и не говорит ничего такого, не подчёркивает, но зато вон как фактически насмехается, тонко, почти незаметно и потому особенно издевательски!
Так что помимо гордости за свою школу, за всё-таки выучку, тут откровенно примешивалась и вполне объяснимая досада на чересчур резвого и бессердечного ученика. Слишком уж тот поднаторел в своей столице, профессионально не верящей ничьим, тем более человеческим слезам. Гамма взаимопереливающихся гордости, досады и обиды поистине обуревала профессора. Однако Авк попытался скрыть своё нервное арпеджио, сломанный аккорд его лебединой песни. Чтобы никто ничего не заметил. Иначе почему бы тогда, несмотря ни на что, дважды доктор наук оставался трижды мудрым?!
Тем временем другая аура - всёвозрастающего напряжения от повсеместно прорывающейся сюда ирреальности - проявлялась у некоторых реальных предметов и явлений, у конкретных субъектов всё более разгоняющегося финального действия. Эта аура всё истончалась, да истончалась, не в силах сдержать потусторонний напор. В любую минуту могла прорваться. Тем не менее, пока держалась. Всё остальное оставалось безмерно пассивно, оно постепенно растворялось в наливающейся лиловой, разумеется, фоновой пустоте. Словно бы кто-то невидимый заблаговременно уплощал, разглаживал и неспешно свёртывал явно неперспективные фигуры. Словно картон сгибал их бытие, а потом крепко зажимал шторку в отслеживающем объективе, оставляя на их долю лишь подконтрольные чмоки в диафрагму. С последующим уводом в затемнение. С перемасштабированием в точку всех деятелей отползающего в ноль, полностью отработанного существования.
Неформальные, хотя и по-прежнему непонятно для чего аккредитованные при Ближней, фильмотворцы вовсю принялись накручивать себе один нарождающийся сюжет за другим. Ординарцы из числа осветителей и помрежей просто не успевали пиво таскать. Как и их самих потом таскали на допрос к следователям. Но что делать-то было?! Тут такая фактура понеслась, что только успевай повёртываться, да осмыслять. Чаще, разумеется, - домысливать. Никакого пива не хватит!
Согласно до сих пор не вполне проверенным данным, бой, внезапно сорвавшийся с предохранителя, произошёл даже не на рассвете, как по уставу положено, а где-то ближе к закату, к началу темноты. Да и не сам по себе начался, а именно из-за некоего самопроизвольного внутреннего сброса скопленного напряжения или соскока с него. Конкретно - от внешнего пустяка он взял и понемногу, с протягом, грохнул. И рассыпчато прокатился по всем местным горизонтам.
Всё понеслось под откос из-за щелкунчика вездесущего, из-за слишком уж додельной чиновной бабки Изабеллы, до тех пор засовывавшей свой нос куда ни попадя, пока однажды не достало сил выдернуть его обратно. Нервы-то у всех и без того были напряжены до предела.
Бабулечка ещё та комсомолистка была на самом деле. Блуждающий вызов новым устоям общества. Один только внешний вид мог впечатлить кого угодно. Зимние вязаные шапки носила и летом, в жару. За нею часто дребезжала маленькая тележка с рюкзачком, набитым ридикюлями. Юбка или платье на ней всегда по диагонали скособочены. В качестве дополнительных опций - тощий зад, истончённые ручки-плети. Глаз не оторвать. И поистине непередаваемые улёты в самой речи непотопляемой сталинистки. Мультяшная старушка Шапокляк до Изабеллы откровенно не дотягивает. Прежде всего, статью безумной и неугомонной активистки, никому не дающей проходу.
По молодости и даже вполне зрелые года, оставшись незамужней, Изабелла поначалу отчаянно блуждала, липла ко всем мужикам без разбора, устраивая им весёлую жизнь. В туземной великосветской тусовке у неё появилось соответствующее прозвище: «рыба-прилипала». Но когда она его слышала, то страшно оскорблялась и вопила, топая маленькими ножками стареющей девочки: «Как вы смеете так отзываться о личном секретаре губернатора?! Доиграетесь, негодяи! Всем покажу кузькину мать!». Некоторые негодяи, попавшие ей под горячую руку, испуганно соглашались: «Хорошо-хорошо, не прилипала. Но может тогда рыба-пила?!». И сходу бросались наутёк. Потому что рыбка превращалась в белую акулу.
С течением лет страсти Изабеллы по противоположному полу претерпели значительные метаморфозы вплоть до перехода в супротивное состояние: «Так не доставайтесь же вы никому!». Ясно стало, что отныне своего Аристотеля она никогда не оседлает. С тех пор теперь уже воинствующе асексуальная боевая бабка в никогда прекращающемся гневе бывала не столько страшна и мстительна, сколько пугающе непредсказуема. Никто и никогда в точности не знал, чего можно ожидать от неё в любой момент времени. Отмочить старушенция могла какой угодно фокус и всё ей сходило с рук, хотя давно уже не считалась секретарём губернатора. Зато оставалась «агентом влияния», да ещё каким и какого!.. Особенно полюбила Изабелла ломать приятное времяпрепровождение простым и честным людям. Особенно служивым, которых невзлюбила почему-то больше всех и всей душой. Они и прилепили бывшей рыбе-прилипале более меткое, второе прозвище: «Кайфоломщица». Оно граничило не то что с некоей должностью, а скорее с общественным призванием: хоть кому-нибудь, но кайф обязательно сломать, по меньшей мере, чтобы никому жизнь мёдом не казалась, а массы наконец успокоились.
В почти подступивший час Великого Перелома, внезапно, в полный рост обозначилась вот эта самая неукротимая кайфоломщица Изабелла, лучший в мире триггер в старушечьей оболочке, неутомимый секспольский радар со свечкой наперевес и со всегдашней партийной претензией обломать любое удовольствие у кого угодно, невзирая на чины. Не исключено, что именно она, а не таинственно медливший аватар Кремля, послужила подлинным аттрактором или триггером всего, что произошло потом. Тем самым затравочным, провокационным клоном, той самой блуждающей и озверевшей маткой, от которой любой финальный очистительный мордобой и должен был начаться. Именно на неё подрощенные зомбяры в конце концов всё-таки не удержались и кинулись, ляская и щёлкая чем ни попадя.
Погиб славный щелкунчик по имени Изабелла на конкретном боевом посту конкретного общественного служения – обнаружения пока только начинающейся секспольской, а может и какой-нибудь другой чрезвычайно опасной пандемии. Щелкунчик легко и походя защёлкнул самого себя. Всё остальное щёлканье сходу ко всем приложилось, эффектом падающего по костям домино. Отчего больше ничего и не понадобилось. Так что пандемия или эпидемия чего-то такого ужасно опасного всё равно как бы началась. Как ей и положено было.
Изабеллу Шумилину отправили на тот свет, в страну вечной охоты буднично, примитивно, без всякого смысла, как чаще всего и бывает. Попала она туда конечно вовсе не случайно, как бы ни выглядело со стороны. Давно нарывалась. Целеустремлённо и планомерно.
Совсем подвинувшийся на руководстве тайными силовыми операциями Виктор Николаевич Петриевич, бывший швей-моторист, а ныне завзятый мистер Кольт, по причине позднего вечера находящийся в не совсем правильной форме, - он-то и не уследил за одним из своих отморозков. Тот дико и бессмысленно забавлялся, словно пацанчик, свинчивая и навинчивая глушак на ствол. Рядом в тот эксклюзивнейший из моментов навязчиво повизгивала и соответственно поднимала хлипкий градус бытия крутая тёлка из группы связи.
С глушителем у боевого парубка из подразделения Кольта всё более не ладилось. Не свинчивался и всё тут. Или не навинчивался, что уже значения не имело и потому весьма усугубляло. Тот пацанчик и без того раздражённым ходил по причине двухдневного воздержания. Поэтому глушак повёл себя некачественно как раз в самый неподходящий жизненный момент (меньше поддавать накануне надо было).
Вот тут-то возьми, да и появись ещё и кайфоломщица Изабелла во всей настойчиво праведной красе сильно неподкупного морально-нравственного аудита. Добро бы та комсомольская бабушка отвязалась просто на присутственную тёлку, неправильно высиживающую яйца у не совсем правильного молодого человека. Но тут крепко задел секспольское нормативное чутьё старушки военный ствол, прыгающий в руках пятнистого отморозка, наверняка где-нибудь да плохо учтённый. Как можно в здравом уме наезжать на неадеквата с оружием в руках?! Но она именно это и сделала. Ибо не мы выбираем свой путь, а он нас.
И молвит тогда храбрый радар системы раннего обнаружения секспольского вторжения: а ну-кась, пацанчик, посмотрим, какой ты правильный у нас - покажи-кась разрешение на ношение. И почему штаны расстёгнуты, как у Клинтона, где опять же допуск?! Главное - кому говорят-то про всё это?! Кто слов таких почти никогда не слышал. Вдобавок - где?! Добро бы в нумерах или даже в кулуарах. Может быть, поостерёгся бы там не вполне правильный отморозок что-нибудь не по делу отвечать. А то прямо здесь – в дежурке на склоне в Каменный Хаос, непосредственно в каменный век снисходящем, упирающемся почти в самую мамку преисподнюю. В самое вымя подстрекающее ея. В наиболее чащобной из чащоб, где дух питекантропов никогда не выветрился, где по ночам воют с голодухи людоеды и рассекают воздух на бреющем тоскливые птеродактили в поисках свежей или хотя бы вчерашней человечинки. Как тут и кому ответишь адекватно?! Когда твоя собственная природа шепчет нечто совсем-совсем другое, да ещё и предлагает простой и понятный выход?!
Короче, получила бабушка разрешения и на ношение и на использование. Контрольный не потребовался. Кому что нравится тот тем и давится. Недолго маялась старушка в гвардейца опытных руках! Какой там пиф или тем более
