Проект "ХРОНО" За гранью реальности

организму на расстоянии, по мнению наставников, было утрачено арийцами в связи с загрязнением крови при смешивании с низшими расами. Сейчас, после всего происшедшего, он уже не был так наивен, чтобы считать все это лженаукой, да и наукой ли вообще.
Обершарфюрер сел, скрестив ноги. Оперся спиной о циклопический камень дольмена. Прижал затылок к шершавому песчанику. Расслабился. Высокие сосны шумели в кронах ветром, как далекий морской прибой, тихо, настойчиво, как будто что-то, неразборчиво шепча на ухо. Кудашев отбросил все мысли, очищая разум. Дыхание слилось в такт с ударами сердца. Перед внутренним взором открылось, струящиеся золотом, похожее на текущую вулканическую лаву пересечение энергетических потоков земли, которое постепенно наполняло его тело. Что дальше? Мало было знать общую теорию, не хватало знаний, а еще больше не хватало практики. Он попробовал представить командный пункт отдела «Н» в глубоком бункере на Балтийском острове, но мысли вязли как в вате. Далеко, слишком далеко. Неизмеримо далеко. Кудашев понял, что в этом мире он сможет транслировать свои мысли почти без ограничений, особенно отсюда, но передать что-то в иное измерение, в другой мир, было свыше его сил. Пока, по крайней мере.
Сознание уловило беспокойство и интерес, которые транслировали так и не показавшиеся обитатели-охранники этого островка. Хм…, а почему бы и нет? Кто бы ни были эти существа, враждебными более они не являлись, а вот помочь вполне могли.
— Помочь… Соединить усилия… Позвать хозяев.
Некоторое время ответа не было, потом пришли образы, в голове отрывисто возникали мыслеформы.
— Пробовали, звали. Хозяева ушли. Хозяева не отвечают.
Обершарфюрер усилил психический импульс:
— Я силен., я могу… Мне нужна помощь.
Как тонкие нити незримой паутины потянулись к Кудашеву со всех сторон золотистые струйки энергии. Сознание как будто прорвалось через прорванную завесу, куда-то вдаль, как лучик солнца проникает сквозь густые, мрачные тучи, маленький, тонкий, но от этого еще более яркий.
«Что дальше?» — лихорадочно думал Юрий. «Если я смогу проникнуть хоть на мгновение в свой мир, что мне нужно делать дальше…» Он замедлил дыхание, сделал его размеренным. Сердце билось медленно, вход в транс дался неожиданно легко. Мир как будто развернулся во всю невообразимую глубину и внутренним взором он увидел, как исходящий от него похожий на смерч торнадо, подкрепленным многими струйками, идущими со всех сторон, слился с густым потоком, исходящим из геологического разлома, над которым стоял дольмен. Как в холодную воду, в глубокий омут с высокого берега он ринулся в этот поток.
Каждому хронолету, присваивался номер, как и всей военной технике. Их с Ролле машина носила — шестьсот тридцать один. Кудашев постарался как можно явственней представить себе свою базу на острове. Темно серые, почти черные в ненастную, и пронзительно синие в солнечную погоду, волны Балтийского моря. Поднимающиеся из волн скалистые берега. Подземные ангары, научный и административный корпус, столовую и казарму, так же упрятанные в толще скалы, своих товарищей и командиров
— Шестьсот тридцать один…, шестьсот тридцать один…, шестьсот тридцать один!
Потом мысленно перенесся, в Орденский замок, где прошли три года обучения всем премудростям нынешней работы. Перед внутренним взором пронеслись темные старые стены крепостной стены из песчаника, который добывали в каменоломнях неподалеку. Донжон, в котором располагался сейчас круглый большой зал для торжественных собраний, внутренний двор, вновь построенные корпуса за внешней стеной, аудитории, спортивные залы, знакомые лица преподавателей.
— Шестьсот тридцать один…, шестьсот тридцать один…, шестьсот тридцать один!
— Что еще? — мысли лихорадочно скакали, — к кому обратиться?
— Отец? Да! Отец!
Как и у каждого человека, раннее детство, всегда связано с матерью, связь, начинающаяся еще в материнском чреве, потом крепнет осознанием любви, тепла и чувства безопасности, когда мама рядом. Юрий не был исключением. Мама всегда в детстве была рядом, первые детские обиды, слезы, когда ушибался, упав во время детских шальных игр, все это исчезало бесследно, едва мягкая, теплая, материнская ладонь ложилась на голову, слегка взъерошив русые волосы.
— Мама, ты у меня самая красивая и добрая, — шептал малыш с заплаканными глазами всхлипывая и прижимаясь к матери, но сейчас, мама последний человек, к которому бы подумал обратиться Кудашев.
Отец всегда в его мире стоял особняком. Первые воспоминания о сильном молодом мужчине, крепкие руки которого так весело и немного страшно подбрасывали вверх, а потом мягко ловили закатывающегося звонким смехом малыша. Серые глаза, смотрящие с огромной любовью и какой-то затаенной печалью. Плечи, на которых так удобно было сидеть с радостью от того что ты выше всех. Загорелая шея, которую так нравилось обнимать детскими ручонками, уютно устроившись на руках у папы. Вырезанная из дерева сабля, которую отец дал тебе торжественно со словами: «Это твое первое оружие сынок, будь достоин его». Голову мамы, склонившуюся на это надежное плечо. Ее счастливые глаза, смотрящие с невыразимой любовью в глаза отца. Маленький мальчик на руках отца, старающийся со счастливым смехом обнять сразу и мама и папу…
Когда ему исполнилось шесть лет, детское, наивное и чистое счастье вдруг закончилось. Однажды летом они с папой пошли на прогулку в парк. Они часто там гуляли, но в тот день все было иначе, не так, как всегда. Они долго ходили по парку, папа как будто не замечал, что уже поздно и пора домой. Юра рассказывал то про злого соседского кота, который устроил настоящую охоту на него, подстерегая, как только он появлялся во дворе, затем — про желание поехать в Мюнхен, куда отец давно обещал его с мамой свозить. Но папа молчал, глядя на него своими более печальными, чем обычно глазами. Потом уже у дома, папа подхватил его на руки, крепко прижал к себе и прошептал: «Береги маму, сынок, ты теперь в дома за старшего. Слушайся деда и маму, но помни что ты мужчина!».
На следующий день папа уехал. Дед, провожая его, зачем-то надел свой старый гусарский мундир с боевыми наградами, а мама с трудом сдерживала слезы, обнимая папу и не желала разжимать руки на его шее. Потом все же не выдержала и расплакалась. Юра не понимал в чем дело и, прижавшись к маме, тоже хотел плакать, но стеснялся отца. Папа, перестал приходить в его комнату, за столом в обед, и за ужином его не было. Его стул сиротливо стоял у стола, но, что удивительно, мама всегда ставила перед стулом пустую тарелку со столовым прибором. На красивом женском лице все чаще появлялась тревога, и Юра слышал, как часто мама тихо плакала ночью.
Когда в радиоприемнике, стоявшем в столовой, передавали новости, теперь, домашние, замерев, почти не дыша, слушали диктора и тогда Юра впервые услышал и на всю жизнь запомнил слова «Испания», «Франко», «марксисты», «Альказар», «Мадрид». В комнате деда появилась большая цветная карта, в которой он, шурша газетами, втыкал иголки с флажками, бормоча что-то отнюдь не ласковое. Иногда к нему приходили его приятели, такие же старые вояки Первой мировой из «Стального шлема», они, пропустив по кружке пива, задымив по старой кавалерийской привычке трубками, а сигарет и папирос дед не признавал, громко спорили, порой ругаясь. Они тыкали в карту чубуками трубок, делали странные жесты, как будто обхватывая, что-то. Глаза их горели, и все они, включая деда, становились будто моложе. Так узнал Юра слова: «наступление», «бомбы», «атаки», «оборона». А также узнал, уже в свое маленькой, детской жизни, что обозначает и ранее не раз слышимое слово «война». Это когда папа уходит, и его долго нет, а мама ночью плачет.
Взрослел Юра быстро, много времени проводя с дедом. Ульрих Деринг вел свою родословную из старого Тюрингского дворянского рода, давно обедневшего, лет двести уже занимавшегося тем, что варили отменное пиво. Но все мужчины его рода отличались воинственностью. И все служили в кавалерии, еще с тех времен, когда, по семейным преданиям, предки его участвовали в Крестовых походах. Деду Юргена, как ласково на немецкий лад называл внука Ульрих, видимо, суждено было стать последним кавалеристом в роду. Потеряв в бою руку, он гордился полученным от самого Августа фон Маккензена Железным Крестом, пышными кавалерийскими усами и часто рассказывал мальчику о войне, боях и походах. Юра страсть как любил, когда дед снимал со своего почетного места на стене зала саблю. И, нежно поглаживая золингеновскую сталь оставшейся рукой, рассказывал ему про сражения у Нейлова, у Черны, а особенно — про бои под Бухарестом.
Однажды внук после одного из таких рассказов узнал, что Россия воевала против Германии. Для него, русского по отцу это было шоком. Как же так? Ведь папа был русским, значит он воевал с дедушкой? Разве папа и его русские друзья, часто бывавшие у них в гостях, враги Германии? Дед долго молча сопел, выбивая трубку единственной рукой, потом он положил руку на его щуплое детское плечико и сказал:
— Я сам не пойму Юрген, как так вышло! У нас был Кайзер Вильгельм, у русских Император Николай, мы дружно жили, еще сто лет назад русские и немцы вместе били Наполеона. Нам нечего было делить… но потом евреи нас поссорили, все эти торгаши, французы и англичан… — старый солдат резко замолчал, а потом продолжил, — началась война и русские пошли на немцев. А в результате, на радость жидам, погибла и Российская Империя, и Германская Империя. Ноябрьские предатели ударили в спину Германскую армию. И все рухнуло. А в России большевики захватили власть, и России не стало…. Твой отец, мальчик мой, слишком молод. Он не воевал в Великой войне, но он настоящий воин, он дрался за свою страну с красными до последнего. Но они не смогли победить… Тогда не смогли. Но твой папа надеется, что Россия еще будет свободной.
В глазах деда блеснула слезинка и скатилась по морщинистой щеке.
— Я вижу, как тревожится и плачет моя единственная дочь, твоя мама. Но я не могу пожелать ей лучшего супруга, чем твой батюшка. Выбор мужчины всегда таков. Если честь приказывает, нужно оставить любимых людей и идти в бой, из которого не известно вернешься ли. Он мог остаться с вами, сказав, что война в Испании не его война. И его, пожалуй, никто бы не осудил. Но там подняло голову зло, которое погубило его родину, и он поступил как мужчина. Эх я и сам, будь цела рука…
От деда узнал Юра, что в далекой Испании опять марксисты и евреи хотят уничтожить все, что было дорого людям. Честные испанцы во главе с генералом Франко восстали против красных и бьются сейчас за правое дело. На помощь испанским красным пришли большевики из Советской России, красные из Франции, Англии и Америки. Фюрер не оставил генерала Франко и послал ему на помощь славный легион «Кондор», пришли на помощь хорошим испанцам, соседи — португальцы и итальянцы. Именно там, на войне, был сейчас папа. Не в славном легионе «Кондор», а со своими русскими товарищами, продолжая Белую борьбу с захватившими Россию Интернационалом. В далекой жаркой Испании. Плечом к плечу с хорошими испанцами, немцами, португальцами и итальянцами.
Время