кусочки картофеля, капусты и свеклы, которые ловко убегали от его ложки, не делали это блюдо борщом, похожим на тот, чем угощали его Гороховы пару дней назад. То был Борщ! Именно так, с большой буквы! Это же… доев содержимое тарелки, Кудашев так и не смог понять, был ли он сварен на бульоне или повара не заморачивались такой мелочью, просто использовали воду. Макароны, в отличии от борща были совсем холодными. Сероватые с виду, они, наверно отлично набивали желудок местного пролетариата и советской интеллигенции, не избалованный изысками вроде сочного мяса или осетрины, по какой-то невероятно жестокой глупости нарисованных на больших витринах-окнах столовой. Только вот человеку, пробовавшему настоящие макароны на их родине, в Италии, блюдо становилось поперек горла. Котлета же своим цветом, вызвала у Кудашева крайне неприятную ассоциацию с трупом. Но он ошибся. Мяса в котлете был такой мизер, что даже примерно не удалось почувствовать, свинина говядина, или курица легли в ее основу. Скорее это был мясорастительный продукт, в котором мясной фарш смешали с хлебом в несомненную пользу последнего, к тому же изрядно пересолив. Таким образом, подумал вновь Кудашев, на второе он кушал тесто с тестом, макароны с этой «котлетой». Маша сначала казалась удачливей, она взяла картофельное пюре. Но, посмотрев, как она пытается собрать на вилку растекающееся жидкое пюре, тут же усомнился в своих выводах.
— Ну, как тебе столовка? Мы с ребятами сюда всегда обедать бегаем! — девушка, уже расправившись с котлетой, потягивала сок.
Ну вот что ей сказать? А ведь ответить нужно! Какое странное чувство. Он был уже не голоден, но и сказать, что наелся, не мог. Не иначе, через час-полтора, вновь начнет донимать голод. Он завтракал, обедал, ужинал, в бесчисленном множестве немецких заведений, был в Парижских и Лионских кафе и ресторанах, питался в Российских трактирах и столовых, в той России. Дома. На службе свои столовые, как и в университете и ранее в школе. Дома шла война и иной раз, с продуктами, особенно в детстве, было не все хорошо. Но так как тут… Нет. Так плохо не было. Вспомнилось, как он сопровождал в Африке в полевой госпиталь бедолагу Шульца из второго взвода, которому дико не повезло наступить на американскую противопехотную мину. Сдав, обколотого до бесчувствия обезболивающим солдата в госпиталь, санитары остались там ночевать. Ужинали в их столовой. Тамошняя кухня готовила не только на госпиталь, но и в основном на располагавшийся рядом лагерь военнопленных. До сегодняшнего дня, это было самое плохое что ел, обершарфюрер Кудашев. Но, что интересно, пленных янки с канадцами, кормили не в пример лучше, чем ели за свои же деньги русские в Смоленске, в мире, победившего «коричневую гадину» СССР. Да и порции там были раза в полтора больше. Только вот хлеб тут лучше. Много лучше, чем эрзац из непонятной муки в Африканском лагере.
— Да, неплохо. — ответил он. Чтобы ты ни думал, но сказать этого нельзя. Никак нельзя. Юрий почти залпом выпил один стакан компота. Вот компот был приличный. Сахара маловато, но настоялся он хорошо, засушенные фрукты отдали напитку свой вкус, а главное он был прохладный. Второй стакан, он уже пил не торопясь.
— Ладно тебе, скромничать! Честно, котлеты тут дерьмовые! Мы всегда это знали, старались курицу брать или гуляш. Ну что пошли?
Молодые люди встали из-за стола, отнесли подносы с посудой на столик у окошка с надписью: «Моечная» и вышли на улицу. Судя по солнцу, уже скользнувшему за крышу соседней пятиэтажки, действительно было не меньше четырех пополудни.
Они неторопливо пошли по тротуару, вдоль проезжей части удаляясь от центра. Маша в своем легком платье выступала, грациозно покачивая бедрами и лукаво посматривая на него. Только что, Юрий заметил, что она, сходив в общежитие сменила свои легкие туфли на другие, в тон платью. Они очень шли к ее стройным ножкам, она, несомненно, это знала и старалась еще больше продемонстрировать спутнику. Кудашева обдало волной внутреннего жара. Тепло спустилась откуда-то сверху, горячей волной опустилось по телу к бедрам, оставив после себя дрожь и приятую слабость. Как-то вдруг, сама собой, пришла абсолютная уверенность, что эта красавица, со стройными бедрами, скрытыми под платьем, точеными голенями, тугой, красивой грудью станет сегодня ночью его женщиной. Вот так просто…
Он знает это, чувствует ее желание, столь откровенно кричащее в блеске Машиных глаз, румянце на щеках, в разлете волос, в подрагивающих губах, в жестах, в языке ее тела. Все мысли и сомнения справедливые и серьезные, вся сложность его ситуации осталась позади. Чему быть, тому не миновать!
— Ну, какие планы? — спросила она, — в библиотеку поздно идти, завтра провожу тебя, она недалеко он нашего университета.
— Ты права, милая! — ответил Юрий, почувствовавший, как млеет она от этого слова — милая, — давай погуляем. Веди!
— Пошли в парк! Там летом, по вечерам оркестр духовой играет. Как раз пока не торопясь и дойдем.
Они шли не торопясь, перебрасываясь шутками, в отличном настроении. Кудашев все мысли, которого занимала сейчас его подруга, на время отвлекся от всех не простых дум и тяжких размышлений о будущем. Ему удалось больше слушать, чем говорить. Маша рассказывала о учебе, городе, всяких забавных случаях, которыми так богата студенческая жизнь. Он с интересом слушал и остроумно шутил, и, весело смеясь. Они сами не заметили, как дошли до старого городского парка. На больших часах у входа в парк, стрелки показывали восемнадцать часов и где-то в глубине, среди раскидистых лип, на крытой веранде, оркестр встретил их появление каким-то незнакомым Юрию вальсом.
Вечер обещал быть замечательным, летнее тепло мягко обволакивало все вокруг, старые деревья парка вдоль центральной аллеи роняли тень, почти закрывая синее, безоблачное, еще не начинающее темнеть небо. Вокруг веранды было людно, кто-то стоял, слушая музыку, иные сидели на стоявших вокруг лавках с вычурно изогнутыми спинками. Много пар и детишек. Видно было, что парк был излюбленным местом отдыха местных. Во время вальса, томного, немного строгого, и не знакомого Юрию, несколько пожилых пар кружились в танце.
Маша потянула его в сторону прилавка с газированной водой. Большой металлический ящик со стоящим рядом баллоном с газом и забавной мойкой фонтанчиком, почти скрывался окруженный людьми. Средних лет, улыбчивая женщина-продавец быстро разливала напиток. Сначала сироп из высокой стеклянной колонки, прокручивая ее и находя нужный, потом воду, газированную из баллона.
— Давай газировку возьмем! Пить хочется. Ты какую будешь? — спросила девушка, — я с барбарисом люблю!
— И мне тоже! — не то, чтобы обершарфюрер, предпочитал именно такой напиток, он просто не знал, из чего выбирать.
Не прошло и минуты, как они пили холодную, чуть шипящую, вкусную газировку.
Оркестр, не бог весть какой, играл прилично. Музыканты почти все кроме двух парней, были из мужчин за сорок. Кто в рубашке с засученными рукавами, кто в пиджаке. У некоторых, на груди, слева, Кудашев заметил орденские планки. Два красных флага с серпом и молотом, недвижно свисали в парковом безветрии, высоко по разным концам веранды. По центру, крупными буквами, огибая почти все строение, красовалась надпись строгими угловатыми буквами «Вперед! К победе коммунизма!». Настроение было благостным, и большевистские символы вызвали у него лишь саркастическую улыбку. Ну, ну, вперед, так вперед, подштанники только не потеряйте!
Оркестр, проиграв мелодию, делал паузу в две-три минуты, во время которой музыканты весело переговаривались, а кто-то делал один-два глотка из стакана, беря его со стоящего рядом с пюпитром столика. Потом, седой, представительного вида дирижер с явно военной осанкой, звучно постучав палочкой о подставку для нот, взмахивал руками и вновь оркестр гремел своей медью, чередуя какие-то марши с попурри легких мелодий. Он заметил, что марши удавались оркестру не в пример лучше, чем иные мелодии. Они остановились напротив дирижера метрах в десяти. Юрий обнял девушку сзади за плечи, обхватив за руки спереди, она прижалась к нему спиной. И не только спиной… К стыду своему, Кудашев почувствовал, как в ответ на давление спереди нарастает эрекция. Но в это время, очередной краткий перерыв у оркестра завершился, бравый дирижер с седыми усами взмахнул палочкой и оркестр грянул марш. По тому, как дружно и слаженно оркестранты взялись играть, по их одухотворенным лицам, сразу стало ясно, что эту музыку, это произведение, играют они с удовольствием, любя, с азартом.
Первые такты, увлеченный своими чувствами пилот пропустил, но потом, непроизвольно вздрогнул, будто от удара электричеством. Отпустив девушку, обершарфюрер рванул ворот и так расстегнутой на две пуговицы рубашки, будто задыхаясь. Маша встревоженно обернулась, чувствуя неладное. Юрий стоял бледный, прижав обе руки к груди, подбородок его дрожал, а глада, с расширившимися зрачками, стремительно наливались влагой. Она испугано подхватила его под руку, моментально вспомнив о тяжелой контузии, ставшей причиной их знакомства, и почти потащила парня к одной из свободных лавочек. А вслед им грохотал «Марш Авиаторов».
— Юрочка, что с тобой? С головой что-то? Сейчас, родной мой, сейчас… — шептала она. Усадив его на скамейку, под удивленные взгляды окружающих, она суетливо, не зная, что делать и не понимая ничего, заметалась из стороны в сторону, потом кинулась к продавщице газированной воды.
А обершарфюрер СС Юрий Кудашев, самый одинокий человек этого мира, закрыв лицо руками, дрожа прерывисто шептал в такт музыке, покачиваясь слегка:
Ja, aufwaerts der Sonne entgegen,
mit uns zieht die neue Zeit.
Wenn alle verzagen, die Faeuste geballt,
wir sind ja zum Letzten bereit!
Und hoeher und hoeher und hoeher
Wir steigen trotz Hass und Verbot.
Und jeder SA Mann ruft mutig: Heil Hitler!
Wir stuerzen den Juedischen Thron!
Маша вернулась быстро, растолкав всех, она взяла стакан газированной воды без сиропа и теперь протягивала его своему спутнику.
— Юрочка! Держи стакан! Пей! Это от духоты… Сейчас нормально все будет!
Кудашев убрал от лица руки и посмотрел на нее. Девушка отпрянула. Совершенно чужой человек сидел перед ней. Постаревший лет на десять, с жесткими складками в углах губ и чужими глазами. Она никогда не видела прежде таких глаз, в них, раньше голубых, а теперь вдруг потемневших, будто вечная ночь без конца и края. Но она почувствовала, что готова сделать для этого незнакомца все что угодно, только ради его благосклонного взгляда. Если раньше ее влекло к нему сначала неосознанно, потом страстно, то сейчас она уже не могла дать объяснение своему чувству, это было что-то необычное и страшное. Она поняла, что, если этого странного человека не будет рядом, жизнь ей потеряет всякий смысл.
Он взял из ее рук стакан и, стуча зубами о стекло, не отрываясь, выпил. По мере того как он пил, яснее становился взгляд и разглаживались морщины. Будто грозовые тучи уносит налетевший вдруг холодный, резкий ветер. Кудашев тяжело поднялся и пошатнувшись оперся о ее руку.
— Уведи меня отсюда, — чуть слышно прошептал он.
Оставив пустой стакан на лавке, они пошли прочь провожаемые недоумевающими взглядами гуляк и шепотом: «Больной, какой-то!» Подталкивая солдата СС
