в спину, звучали последние аккорды марша. Не известно было, кто у кого спер эту музыку, но у Юрия Кудашева, где-то в неизмеримой дали, в его далеком мире, он назывался — «Das Berliner Jungarbeiterlied» или, по первым словам, припева — «Herbei zum Kampf»
Да, выше поднимется солнце,
В наш час, в ваш час.
Когда все падут духом, сожмется наш кулак,
мы будем готовы к концу!
И выше, и выше, и выше
мы набираем высоту, несмотря на ненависть и запреты.
И все бойцы СA вместе прокричат: Xaйль Гитлep!
Мы сметем еврейскую власть!
Уже на входе в аллею, Юрий обернулся на веранду с музыкантами. Уже другими глазами и иными мыслями он смотрел на красные флаги и коммунистические лозунги.
Глава 7. Окно из серых будней
— Вот я и говорю, товарищ участковый, не стану я заявление на Степана писать и все тут! — Фрося Михайлова замотала головой, — он утром проспался, будто другой человек! Сидел молча, голову руками обхватил и что-то мычал. Я спужалась, поперву, можа головой заболел. Ан нет, вскочил, умылся и, не завтракая, ушел. Я думала опять пойдет к этой шалаве бухать, а он вечером вернулся трезвый, на работе, сказал, был. Никитке петушка на палочке из сельпо принес, а меня… ну… не буду в общем никакого заявления писать и все тут!
Сергей устало откинулся на стуле. Михайловские семейные дрязги изрядно бесили последнее время, да таких Михайловых на его территории, кроме Чернево, еще две деревни. Он снял фуражку, положил на стол и потер вспотевший лоб.
Хм… а если наш «фашист», правда, Степку Михайлова от водки заговорил, это здорово! Фроська, тоже на человека похожая пришла. Волосы расчесаны, на животе платье топорщится почти новое, стиранное. Ну, хорошо, если так!
Тут внимание Горохова привлек Михайловский пасынок, которого мамаша всюду таскала с собой, он увлеченно, приоткрыв рот, ковырялся в носу, и доставая из носа содержимое старался щелчком пальцев запулить куда-то в угол. Куда-то? Только сейчас милиционер понял, что мишенью мальчугана был висящий в углу шар — орб. Который явно реагировал на действия Никитки, двигаясь из стороны в сторону, не давая тому прицелиться и переливаясь, слабо набирая лиловый цвет.
После первого шока знакомства с невидимым миром, Сергей старался не обращать внимания на плазмоид, отчего то облюбовавший именно угол его кабинета в старом клубе. Хотя иногда гадал, кто это развоплотился тут, человек или какое иное существо. За несколько дней даже привык, а как-то поймал себя на мысли, что, выходя из кабинета и доставая из кармана бриджей ключи, сказал призрачному соседу: «Остаешься за старшего!» Сейчас, право, его поведение больше всего напоминало игривую собаку.
А ведь он его видит! Черт! Точно видит! Не зря говорят, что у кого с головой плохо, многое иное открывается. А у мальца, увы, наверное, только мать отказывалась это признать, по жизни прямая дорога в дебилы. Эх…бедолага! Как бы и этого ребенка, которого носит, Фроська не сделала дураком! Чертова пьянь!
Михайлова проследив взгляд милиционера, стремительно хлопнула сыну звонкий подзатыльник по стриженной голове, на который он отреагировал жалобным повизгиванием, а плазмоид, отлетев из своего угла закружился вокруг головы мамаши опять меняя цвет, но уже на молочно-белый.
— Так! А ну хватит! — прикрикнул участковый, хлопнув по столешнице ладонью, обращаясь сразу ко всем. И к Михайловым, и к орбу.
— Я тебе, засранец, дома ремня всыплю! Будешь у меня знать! — прошептала в миг замолчавшему сыну, опасливо косясь на Горохова, Фрося.
— Вот что, Фрося, не как милиционер с тобой хочу поговорить, а как сосед и одноклассник. — начал Сергей.
Женщина, тяжело вздохнула, сложив руки на животе, опустила глаза к полу, старательно изучая облупившуюся бурую краску и щели среди досок.
— В том, как живешь, одного Семку винить не нужно! Не стану ебать тебе мозги, перечисляя все косяки за последние годы! Смотрю на тебя, и узнать не могу девчонку, на которую половина школы засматривалась. Ты не знаешь, где она? Куда пропала? Молчишь? Правильно делаешь… Проблема твоя не в слабости на передок, таких куриц полно вокруг, а в дурной голове! И морали читать не хочу. Тоскливо… Но сейчас внимательно меня слушай! Очень надеюсь, что Семен с пьянством завяжет! Что вытаращилась? Да, может и удивит это всех, но что-то мне подсказывает, что после вчерашнего со мной разговора, он силы в себе нашел. А ты найдешь? Сможешь, из квашни, в которую превратилось за менее чем десять лет, стать нормальной бабой? Такой, чтобы мужика к тебе тянуло! Что б, когда с работы приходит, не к Люське у него желание было уйти, а тебя обнять. Ну сейчас понимаю, на сносях, да тебе, наверное, месяц остался если не меньше, а потом уж налаживай жизнь. Все от тебя зависеть будет!
Из Фросиных глаз текли слезы, она, не поднимая головы, только кивала и шмыгала носом. Было невыносимо жалко себя, свою бестолковую жизнь, сына придурка, накатывал страх за еще не рожденного ребенка, толкающегося в животе и собирающегося в скорости появиться на свет. Никитка, забыв давно обиду, гладил мать по руке и пытаясь заглянуть в низко опущенное ее лицо сам начал тихонько поскуливать. Орб в углу висел под самым потолком, сжавшись раза в полтора и став почти прозрачным.
— Ну все, все! Успокойся! Иди домой, но разговор наш помни накрепко! Тебе же тридцати лет нет, почитай впереди все! И вот еще что, как родишь, зови в крестные. Кто бы ни родился, парень ли, девка. Вы с Семеном мне все ж не чужие!
Женщина вскочила со стула, схватила сына за руку и не смотря на вес и беременность, живо метнулась к выходу. Уже у двери, Фрося обернулась, и всхлипывая сказала: «Спасибо, Серенька!»
Как только дверь за Михайловыми закрылась, Сергей налил противной, теплой воды из графина на подоконнике и выпил. На сердце было тошно. Не было покоя в душе, и уже давно. С того самого дня как приехал к Лопатину на заимку и встретил там незнакомца. Да… вся жизнь теперь делилась на две части. До того дня и после. Сергей задумался: «До… хорошо жил. Здоровьем бог не обидел, жена-красавица, служба ладилась. С детьми вот только… а теперь! А что теперь? Здоров по-прежнему, да еще и видеть могу то, что другим не дано! Надежда появилась у них с Ленкой родителями стать. Вот даже сам не знаю, но даже не надежда, а уверенность! Служба… вот тут что-то не то. Последние дни совсем тошно от нее. Неделю назад и мысли такой не было. А сейчас, как подумаю про местных алкашей, крадунов мелких и дебоширов, аж с души воротит. А хуже всего, мысли так и лезут в голову. Разные… Что и как было, что и как будет! А хуже всего, я понимаю, что просто так, спокойненько, все не закончится. И полетит все вверх тормашками и отцовство, и семейная жизнь, и служба. А ведь уже летит!»
Милиционер уперся лбом в сложенные кисти рук, расставив локти на столе. Ожидание неизбежного, вот что тяжелее всего! «Колька!» — крикнул он, не открывая рта. Отозвалось в голове гулкое эхо. Заколыхался в углу над тумбочкой орб-плазмоид. Вдруг подумалось, а Фроськин дурачок, тоже не упокоенных видит? Батюшку замученного, у церкви? Если да, то жалко мальца, язык за зубами не удержит и прямая ему дорога в областную дурку! Хм. а так рассудить, там, наверняка, много таких. Наших. Хм… Наших… Да и мне там, видимо, место уже припасено, если лишнего болтану.
Сбоку, со стороны стены потянуло холодом что-то сильно. Горохов поднял голову с рук и оглянулся. Побратим заявился не один. Со своей немецкой подружкой… Ну, Колька… Это кто б мог подумать, а хотя кто бы мог подумать вообще о чем-то таком, еще неделю назад?! Точно не он, старший лейтенант Сергей Горохов! Да он бы сам, из амбулатории, в районный психдиспансер звонил, бригаду вызывал. Если только кто ему о видениях таких рассказал. Милиционер откинулся на кресле и в который раз поймал себя на желании протянуть руку чуть мутноватой фигуре в флотской робе, здороваться. Рука уже пошла было вперед привычным жестом, но потом изменила путь, переложив с места на место, на столе планшетку.
— Здорово, брат! И вас, фройляйн, рад видеть! — разговаривать мысленно, не открывая рта, становилось уже привычным. С побратимом после памятного визита на пасеку к Лопатину, с которого все и закрутилось, Сергей виделся ежедневно, а то и не по одному разу. Привыкнуть к такому не привыкнешь сразу, а испарины холодной и дрожи в ногах при его появлении уже не было.
Лопатин младший перешел-пролетел от стены и устроился на краю стола, а неупокоенная подруга его разместилась напротив, где до того сопела и пускала слезу бывшая одноклассница.
— Что, брат, тревожно? — без долгих проволочек поинтересовался Николай, для него, теперешнего, воспринимать чувства близкого человека, стало, как с листа читать.
— Так… вот только сегодня утром уехали они, а мне уже и места нет. Немец-то ваш, наверное, как угорь вывернется, чтобы то ни было, больше всего за сеструху твою боязно. Ну да и вообще... Это же, как кончик у клубка, только ухвати, потянется и нам с Андреичем крышка. Вы там ничего узнать не можете?
Голос немки в голове милиционера, звучал как будто он слышал его ушами, очень женственный, с приятным, низким тембром, не был он ни немецким, ни русским, Горохов просто понимал ее.
— Мы не чувствуем прямой угрозы ни им, ни тебе, живой. Трудно все объяснить о нашем мире, но не можем мы отсюда уйти. Кого-то держит крепче цепей, то как мы умерли, а Николая наследие его рода, он остается членом семьи, только отдален от них не преодолимым обычным людям барьером. Иначе давно бы нашли мы покой в этом мире и раскрыли для себя чертоги посмертья, переступив наконец грань, на которой застряли.
— Да, Серега, она права. Не могу я вот так просто оказаться в Смоленске и узнать, как там у наших дела. Одно скажу точно. Они живы и здоровы, уж если бы что-то случилось, мы бы узнали.
— Добро, хоть это знать и то лучше, чем в неведении маяться, — милиционер встал, одернул форму и взял со стола фуражку, — я со старым Головкиным сговорился встретиться, он место указать должен, где в войну убитых немцев со старостой схоронили. И знаете, только сейчас подумал, что мог бы и у вас это узнать. И как раньше в голову то не пришло…
— Конечно, можем! А старик-то не простой, а Серега? — Николай поднялся со стола, колыхнувшись дымкой, его спутница зябко поежилась при упоминании захоронения и плотнее запахнула шинель, — Ты, знаешь, он ведь нас чувствовать может. Не как ты, послабее намного, но приходит туда часто, сидит на большом камне и разговаривает с дедом Прокопом. Чувствует, что тот его слышит. Вот ведь как бывает…
— Вы со мной? — спросил Горохов, — к деду все же давайте зайдем, еще позавчера обещался я прийти, он ждать будет.
— Ну так ты иди к деду, мы тебя там и будем ждать, на месте, — Николай лукаво улыбнулся, — а то если с тобой, то люди подумают ты идешь и сам с собой разговариваешь. Скажут, милиционер-то наш совсем головой прихворнул.
— Погодите-ка, — упоминание о больном на голову, вернуло Горохова к старым мыслям, — вот объясните мне, сегодня Фроськин дурачок малолетний, у меня тут сидел. И вроде как этот бублик, что в углу висит, видел и даже забавлялся с ним. Это возможно?
Марта, не касаясь пола, скользнула облаком к углу и протянула руку к плазмоиду, который медленно поплыв вокруг ее руки, начав пульсировать ярким белым светом и,
