оттянул, освобождая ворот, галстук, а другой толкнул выкрашенную серой краской обивку двери архива. Сам себе не веря, он, почувствовал, как дверь подалась, приоткрылась на ширину ладони и замерла. Моментально пересохло в горле. Рука машинально метнулась к левой груди, где не оказалось наплечной, оперативной кобуры с наградным пистолетом Коровина. Он постоянно носил с собой этот компактный пистолет в наплечной кобуре, но сегодня, собираясь на операцию, оставил его в кабинетном сейфе, получив перед выездом в оружейке штатный ПМ, а сдав его, уже не доставал Коровина из сейфа.
Кожевников осторожно вошел в кромешную тьму архива, закрыл дверь, прижался к ней спиной и уронив на пол пиджак, зашарил левой рукой по стене, ища выключатель.
— Я знала, что ты придешь! — послышался из темноты тихий голос Лены, с чуть хриплыми нотками, так сводящими его с ума.
Глава 30. Попытка
Пока Горохов в наскоро накинутом старом пиджаке пытался оживить свой мотоцикл, негромко матерясь и дергая ногой рычаг стартера, Юрий то и дело оглядывался на крыльцо, ожидая, что, Маша выйдет к ним. Пусть она кричит на него, пусть обвиняет во всех мыслимых грехах, но не пропадает вот так, молча, с ненавистью в зло прищуренных глазах. Наконец, детище советской промышленности зачихало натужно, плюнуло сизым дымом из выхлопной трубы и затарахтело. Сергей протянул спутнику белый пластиковый шлем с кокардой и, догадавшись, о чем тот думает, сказал участливо:
— Да, брат, а ты как думал? И не надейся, провожать нас никто не выйдет, им нужно переварить все услышанное, как водится, поплакать…
Кудашев тяжело вздохнул, кивнул, взял протянутый шлем. Только поймал себя на мысли, что первый раз видит милиционера без формы. Горохов уже привычен был ему в серо-голубой рубахе с погонами, в фуражке с красным околышем, в сапогах и бриджах.
Сергей тем временем открыл ворота, выкатил мотоцикл на улицу и принялся запирать створки. Юрий, застегивая под подбородком ремешок, еще раз обернулся назад и забрался в коляску. Горохов, усевшись в седло, покрутил ручку газа, на что прогревшийся двигатель мотоцикла отозвался бодрым ревом, и рывком тронул с места. Замелькали мимо деревенские заборы, пыль немощеной дороги потянулась за ними плотным шлейфом. Где-то в центре деревни, недалеко от клуба, они издали увидели старика Головкина, шедшего им навстречу. Он, услыхав треск мотоцикла, поднял руку козырьком к глазам, всматриваясь, кто это едет, а узнав их, резво замахал клюкой настойчиво требуя остановиться.
Рядом со стариком Сергей притормозил, и их нагнала поднятая мотоциклом пелена пыли. Старик пискляво, по-птичьи, чихнул, замахал ладошкой, разгоняя клубы дорожной пыли.
— Что тебе, дедушка Архип? — перекрикивая треск мотора, спросил Горохов.
Все-таки старик был из немногих посвященных в их тайны, и раз просил остановиться, хоть и времени не было, игнорировать его не стоило.
— Выключи ты свою тарахтелку, паря, — Головкин махнул рукой с зажатой в ней клюкой.
Не споря, Сергей повернул ключ зажигания и мотоцикл чихнув раз-другой затих.
— Чой-та на вас, соколики, лица нет на обоих? Нешто приключилось что дурное? — спросил дед, переводя взгляд своих небесно-голубых глаз из-под кустистых белых бровей с одного на другого.
— Что, что! Прознали про него…, — Горохов кивнул в сторону князя, — не ровен час, загребут, сам понимаешь, дед, кто!
— От оно что, внучки! — старик покачал головой, — ну, стало быть, и мой час близок! К Ваське в лес едете? Ну-ка, батюшка, светлый князь, вылазь из этой брички, да помоги мне туда забраться, с вами поеду! Только поперед на минуту малую, завезите к дому, нужно простится, да забрать кое-чего.
— Погоди, погоди дед. Ты куда собрался? Давай как-то в другой раз. Нам, право дело, не до тебя сейчас! — Сергей вопросительно посмотрел на спутника, Кудашев пожал плечами.
— Ты помнишь, обещание мне дал, просьбу исполнить? — дед пристально посмотрел в глаза Юрию.
— Да, было дело! — обершарфюрер кивнул ему, — не спорю, обещал. А что нужно, дедушка?
— Все, хватит. Дождался я тебя, пора и мне, старому на покой! Как обещали вы огненное погребение воинам тем и старосте, вот и меня с ними.
Горохов в сердцах ударил по мотоциклетному рулю:
— Ты совсем, дед, умом-то ослаб? Ты как, сам в костер что ли прыгнешь, или нас попросишь тебя туда закинуть, а перед этим… Да ну тебя на хуй!
Дед тяжело протяжно вздохнул и опустил голову. Он оперся на клюку, потом дрожащей рукой смахнул с дряблой правой щеки слезу. Повисшую неловкую паузу заполнял только обычный сельский шум. Где-то за заборами, неразборчиво перекрикивались женские голоса, брехала хрипло собака, дребезжал и гремел по ухабам колхозный грузовик. Дед Архип поднял голову и пристально посмотрел на Кудашева. Тому вдруг стало не по себе от выражения лица старика. Невероятная смесь усталости, внутренней боли, страдания и какой-то детской наивности. Он стал выбираться из коляски, вдруг прострелило болью, где-то в груди и в боку, пришлось согнувшись, стиснуть зубы что бы не застонать.
— Давайте, дедушка, забирайтесь... — Юрий поддержал старика, пока тот силился задрать ногу. Потом повернувшись к хмурому Горохову, добавил: — Что нам на улице это обсуждать? Пусть с нами едет, а там видно будет.
Но пришлось еще заезжать к Головкиным домой, высаживать деда и ждать его минут двадцать, потом вновь грузить его, вернувшегося с маленькой котомкой в мотоцикл. Матвей Головкин, вышедший проводить прапрадеда изумленно таращил глаза на участкового милиционера и его незнакомого спутника в тельнике не по размеру, затаскивающих его кряхтящего предка в коляску мотоцикла. Ума не приложить, какие дела у старого последнее время с милицией, но на сердце было тревожно. Прожитые годы твердо вбили мужику в голову, что чем от властей дальше, тем лучше и спокойней. А тут дед не иначе в активисты затесался, будь он не ладен. Ох, дед, дед. Временами Матвей и сам не мог вспомнить, какой родней ему приходится старый Архип. То ли прадед, то ли прапрадед. Самому через месяц должно стукнуть уже пятьдесят шесть, а, сколько с малых соплей помнил себя Матвей, Архип Головкин не менялся. Все такой же старый и морщинистый, сгорбленный и с палкой. Ну может борода сейчас в желтизну, а в военные годы еще белая была как снег, да погуще. И ведь ничего старого не берет. Ни простуда, ни другая какая хворь. Зимой, в мороз лютый, в старом тулупчике, еще, наверное, царей помнившем…. По полдня на улице, летом, в жару, — в застиранной, некогда белой, а ныне серой рубахе, да в картузе, все на ногах. Скольких он своих потомков схоронил, и не счесть. И, хотя мысли эти на Матвея наводили злость и тоску, похоже и его дед Архип проводит на погост. Что-то стало последнее время сильно колоть в боку, аж не продохнуть, не рак ли… Надо бы провериться в район съездить. Но боязно до жути. Ну как и взаправду — рак… а деду хоть бы хны. Последнее время, если кто из стариков на селе помирал, родня шла к деду Архипу с поклоном. Просили дать гробовую деньгу. Хоть страна и коммунизм строила, а народ в их глуши твердо верил, что нужно под гроб, в могилу на старом черневском кладбище, монетку кинуть. Это чтобы старые покойники нового приняли, не гнали. А то, не ровен час, упырем вернется. И причем современные советские пятаки, гривенники и полтинники вроде как мертвяки не признавали. Обязательно нужно было старой царской чеканки монету. И смех, и грех. Выходило, покойники не особо советскую власть жалуют. Хрен знает откуда, но дед Архип кому копеечку, кому еще что с разлапистым двуглавым орлом находил. Одно время Матвея разбирал интерес, откуда у старого хрыча эти монеты, а потом махнул рукой. Ценности этим медякам все равно немного, а выгода есть. Кланялись деду кто куренком, кто дюжиной свежих яиц или куском доброй свинины, молоком да творогом со сметаной. Старик, давно евший не больше котенка, все угощения отдавал Матвею, к чему тот уже и приохотился.
А сегодня дед сам не свой. Приехал опять с милиционером. Как в дом зашел, давай по углам шарить. То в сарай, то в овин, то в баню, то в ледник. Да все покрикивает что-то, да покряхтывает. У самого аж румянец по щекам и будто спина выпрямилась! А потом и вовсе учудил. Позвал в светлицу Матвея, его жену, вечно всем недовольную Светку да внука Матвеева — Ваньку, получается ему, Архипу, прапрапраправнука. Стал дед перед ними на колени, да бухнулся лбом об пол, так что картуз слетел, и посуда в серванте задребезжала.
— Не поминайте меня, родичи, худым словом! — говорит, — пришло мое время!
Светка аж взвизгнула да Матвея, как клещами, за руку повыше локтя ухватила. Шепчет, мол, совсем старый умом тронулся. Дед поднялся, оперся на клюку и с поклоном подал Матвею узелок с чем-то тяжелым:
— Будут люди приходить, не отказывай им…
После этого поклонился каждому углу в доме, и на выход, Матвей узелок тот на стол кинул да за дедом. А сейчас стоял да чесал давно не стриженый затылок, глядя вслед удаляющемуся милицейскому мотоциклу.
Вернувшись в раздумьях в дом, привычно дал внучку, попавшемуся под ноги, сочного леща, прошел на кухню и зачерпнул ковшиком из ведра воды. Пересохло в горле. Не допил еще и половины, как из светлицы услыхал Светкин вскрик. Ну что там еще? Отставил в сторону полупустой ковш и пошел к жене. Светка сидела на скамейке у стола, приоткрыв рот и уставившись круглыми глазами на развязанный кожаный мешочек, полученный от деда. Едва глянув на стол, Матвей присвистнул. Тут же отвесил Ваньке еще одного леща и велел пойти погулять. Внук, которого еще утром за очередную шкоду лишили права выходить из дома, не веря своему счастью, припустил в дверь. Матвей быстро уселся рядом с женой, схватив мешочек, вытряхнул его содержимое на стол. Перед супругами высилась приличная горка монет. Среди различных медяков поблескивали серебряные монеты, а кое-где и выглядывало желтым боком золото.
— Да ты што!? Неужто старый пень клад нашел?! — сдавленным голосом произнесла Светка и потянулась к одному из золотых кругляков. Головкин тут же звонко щелкнул ладонью по руке жены.
— Ага! Щас, блядь! Руки свои загребущие придержи! И смотри у меня! Чтобы ни одна душа на селе не узнала!
****
На Лопатинскую пасеку они приехали уже после шести. Андреич, возившийся во дворе, услышав треск мотоцикла, вышел их встречать за ворота. По лицу видно было, что уж кого-кого, а старого Головкина ожидал он увидеть меньше всего. Он вопросительно глянул на Сергея с Кудашевым, а потом обреченно махнул рукой, устал уже удивляться.
— Здравствуй, Васька! — прошамкал дед Архип, когда молодежь помогла ему выбраться из коляски, — давно я у тебя на заимке не был, ой, давно. Ты уж извиняй, что я не спросясь.
Лопатин, на памяти которого старик и вовсе ни разу на пасеке не был, только пожал плечами. Ну, приехал и приехал, наверняка, не просто блажь такая у старого, по лесам на мотоцикле кататься.
Головкин по-хозяйски осмотрелся, неодобрительно покачал головой, сразу приметил, что Андреич подзапустил хозяйство:
— Василий! Ты уважь старика, стопи баню. Всегда она у вас, Лопатиных, добрая была! Да не пяль ты на меня бельма, я еще с дедом твоим, Иваном Лукичом, в этой в бане парился!
Лопатин мотнул головой Сергею, и, не говоря ни слова, пошел к бане.
