Канады. Они взяли курс на Старый Свет на высоте около восьми или девяти тысяч километров, не заботясь о точности бомбометания. Ведь весь арсенал американского ядерного оружия был на борту. Малая часть бомбардировщиков несла на борту ядерное оружие, причем сами экипажи «Летающих крепостей» не знали, что у них на борту, обычные зажигательные и фугасные бомбы или новое оружие, уже поставившее на колени Японскую империю. Операция была отлично скоординирована. Бомбардировщики взлетали со всех аэродромов, из Азии, Африки, с Севера Канады, с аэродромов Исландии. Цели были определены заранее и давно — Берлин, Рим, Москва. Они назвали это операцией «Fire flower» — «Огненный цветок».
Рейх и его союзники подняли на перехват все, что могло держаться в воздухе и подняться на высоту девять тысяч метров. Зенитная артиллерия ПВО, уже начавшая привыкать к спокойному небу, задирала к небу стволы своих пушек. Потери бомбардировщиков англо-американцев были ужасными. До восьмидесяти процентов! Да после Огненного цветка их дальняя авиация практически перестала существовать. Но они поставили на карту все, решив закончить войну одним ударом, уничтожив столицы и командование своих основных противников. Фактор внезапности, фальшивые мирные переговоры — все это играло плутократам на руку. И им почти удалось. Москва и Берлин были разрушены, сожжены в пламени ядерного пожара. Менее всего пострадал Рим, до сих пор спорят, что спасло столицу Итальянской империи, но одна ядерная бомба досталась и Вечному городу.
Фюрер, получив известие о налете бомбардировщиков врага и о том, какое оружие они несли, отказался покидать Берлин. Он сказал:
— Если мы не можем эвакуировать жителей Берлина, то и я не имею морального права оставить их.
В Москве прервалась Романовская династия. Только Бенито Муссолини уцелел. Его не было в тот день в Палаццо дель Квиринале, и до сих пор ходят слухи, что благодарить за это, ему стоило очередную молодую любовницу, с которой он укатил на одну их загородных вилл. К чести генерала Паттона, которого евреи в американском руководстве разыграли втемную, сделав приманкой в ядерном капкане, следует сказать, что он отказался от предложения Гитлера покинуть столицу Рейха, пока еще было время. Погибли миллионы мирных людей, среди которых были мой дедушка и сестренка Герда. Но вам это, наверняка, не интересно… ведь они не евреи.
Женщины, прижавшись друг к другу, смотрели на Кудашева круглыми от ужаса глазами и молчали. Что могла они ответить? Они даже толком осознать услышанное не могли. Распахнулась дверь, вошли Сергей Горохов с Лопатиным. Пасечник нес чайник и кружки, а руки Сергея заняты били тарелками с разной нарезанной снедью.
— Наговорились? Давайте вечерять, а то время-то полуночь уже. — Андреич поставил на свернутое в несколько раз полотенце чайник, курившийся из носика паром и недоуменно закрутил головой, то на дочку с подругой, то на своего гостя.
— Вы чойта? Как пришибленные! — удивился он. Наверняка, и чайник уже подогревал он пару раз и сало с колбасой и хлебом нарезаны были давно. Но они с милиционером не хотели мешать разговору Кудашева с женщинами и дожидались, когда он завершится.
— Спасибо, Василий Андреевич, извините, аппетит пропал! — сказал ему Кудашев и, не глядя ни на кого, вышел из комнаты.
Глава 41. И была ночь, и пришло утро…
— Знаешь, Машка, а я ему верю, — в комнате было темно, но Маша знала в ней каждый уголок и привставшую на локте подругу, больше чувствовала, чем видела, — ну невозможно это все придумать! Вспомни, как он все уверенно рассказывал. Не запнулся ни разу, такое действительно знать, а не сходу выдумывать нужно.
Лопатина вздохнула. С той минуты, когда Юрий вышел из комнаты, у нее ныло сердце, изводя девушку мукой и сочувствием. Перед глазами стояло его лицо, искореженное болью и ненавистью. Да, теперь, только теперь она поверила ему полностью.
— Да, Лен, и я теперь верю, — почти прошептала дочка пасечника, — в голове не укладывается. Когда он до этого говорил нам, что у них до сих пор война идет, я как-то не воспринимала всерьез. А теперь его глаза забыть не могу, после того как услышала про сестру и деда.
— Я всегда знала, что американцы — суки! — в темноте скрипнули пружины кровати, Ленка села, прислонившись к покрытой стареньким ковром стене, — но ты представь, сбросили ядерные бомбы на города. На Москву!
— А что американцы? Он во всем евреев винит. Мол, с их подачи и война до сих пор длится. Ленка, я вот как-то до сих пор не задумывалась о евреях, а теперь вроде сомнения появились… Что-то много слишком о них разговоров. У нас в университете их полно, особенно много на стоматологов учатся. И у меня на факультете… вроде нормальные ребята. А знаешь, сейчас вспоминаю некоторые истории и разговоры, и начинаю по-иному совсем их воспринимать.
— Ну, у нас-то в Чернево всего один еврей, агроном Маргулис, — слышно было, как милиционерова жена усмехнулась, — ты знаешь, а он как приехал к нам в колхоз, два года назад, пытался за мной приударить. Потом кто-то из местных, наверное, ему сказал, что муж мой милиционер, он дико испугался. Прибегал в клуб извиняться и прощения просить. И смех, и грех.
Подруги замолчали. Маша лежала, вытянувшись под одеялом и закинув руки за голову, смотрела в темный потолок. После того, как Кудашев ушел, Сергей вновь ходил его звать перекусить и попить чаю, но вернулся один.
— Сказал, что на сеновале переночует, мол, устал за день, но, чую, вытрепали вы ему все нервы своими расспросами… Парень сам не свой. — сказал им вернувшийся Горохов. Но все же отнес потом гостю, пару бутербродов и кружку чаю.
Повечеряли быстро, и Василий чуть ли не силком отправил дочь с подругой спать, а мужчины остались вдвоем о чем-то встревоженно шептаться. Они спать собирались там же, вдвоем на широкой кровати.
Чем дольше Маша думала о Кудашеве, тем беспокойней становилось. Она и рада была уснуть, но не могла. То так повернется, то этак ляжет, сон не шел. И сейчас, глядя в потолок, думалось уже не про евреев на Мадагаскаре и войну, а о Юриных горячих, сильных руках, и губах, так ласково целовавших ее тело в Смоленске. От таких дум, в груди закрутился огненный, обжигающий шар и, оставляя после себя волну дрожи, скатился куда-то вниз, в пах. Она протяжно всхлипнула и повернулась на бок, свернувшись калачиком и зажав руки между ног. Огонь внутри и не думал униматься. Девушка повернулась к стенке и почти сразу вновь улеглась на живот, спрятав тянущиеся, куда-то к низу живота руки под подушку.
— Ну, ты что не спишь? — послышался шепот Лены, — вся извертелась.
— Да о Юрке думаю… — честно ответила подруга.
— Ой и втрескалась ты в него по самые уши! Нет, ты не думай, что я в чем-то тебя осуждаю…только он… ну в общем сложно все.
Маша молчала, ответить Гороховой решительно было нечего, все так. Еще как сложно.
— А он тоже смотрит на тебя, аж не дышит, — продолжала Ленка, не зная, как раздирают Машину душу, ее слова, а может и знала, вот ведь стервоза…
— Да знаю я... — чуть слышно прошептала в ответ девушка.
— Ну… и что ты, дура, тут вертишься. Того и гляди простыню в узел свяжешь! Иди к нему! — Лена вновь приподнялась, держась за спинку старой кровати.
Маша молчала, чувствуя, как начинает бить тело мелкая дрожь, а дыхание стало прерывистым. Вздох за вздохом, она словно черпала с вдыхаемым воздухом силу и решимость.
— И пойду! — прервала затянувшееся уже молчание девушка.
— И иди! — в тон ее ответила подруга.
— И пойду! — Лопатина рывком села на кровати, готовая вскочить, но тут же поняла, что ноги отказывают слушаться.
Мгновение, другое. Совладав с волнением, она вскочила с постели. Кровать отозвалась противным скрипом старых пружин. Кроме трусиков на Маше ничего не было. Качнулась в такт резкому движению грудь, с не видными в темноте торчащими сосками. Искать в темноте вчерашнее платье она не стала, схватила первое что попалось из висевшего на стуле. Оказалось, что это старая вязанная кофта, давно не сходившаяся на груди. Несколько лет назад, еще была впору, мамка вязала… Девушка на секунду застыла у двери, обернулась на белевшее в темноту лицо подруги, а потом решительно, но тихонько отворила дверь в светлицу и выскользнула из спальни. Стараясь не шуметь, она прикрыла за собой дверь и босиком, на цыпочках стала пробираться к выходу. Лунный свет из окна озарял в углу край кровати с мужчинами, а ночную тишину разрывал оглушительный храп отца. Маша, наконец, достигла выхода в сени, толкнула от себя дверь и поморщилась от раздавшегося скрипа. В темноте, держась за косяк двери, пошарила у стены ногой, нащупывая обувь. Попались какие-то старые отцовы калоши на четыре размера больше, в которые она тут же сунула ноги и шмыгая ими, вышла на крыльцо.
После того, как Василий чуть ли не силком отправил женщин спать, они с Гороховым еще долго сидели за столом, в полголоса обсуждая сложившуюся ситуацию. Сергей пересказал пасечнику слова Кудашева о ожидаемых завтра незваных гостях. Лопатин охал, ворчал, даже матерился шепотом, но потом они пришли к общему мнению, что действительно нужно утром собраться и ехать в Чернево. Наверное, только в тот момент оба ясно поняли, какая нависла над ними угроза. Самая серьезная! Угроза не какая-то мифическая, связанная с другими измерениями, а вполне реальная. Что такое КГБ, и на что способны советские наследники Берии и Дзержинского оба знали вполне. Сергей, сам, будучи милиционером, уже просчитал, насколько мог все последствия, и картина выходила безрадостная. Гость их крепко попал в переплет, и они вместе с ним. Но у обоих сожалений о том, что сделали, не было. Наоборот, не покидало чувство собственной правоты, даже если за это и придется расплачиваться. Оба сговорились ссылаться на то, что ничего не знали и помогли незнакомцу, не ведая ничего о всяких странностях. Женщинам решили все объяснить с утра, оба предвидели, что разговор будет не из легких. И Горохов и, особенно отец, видели, что отношения Маши с Кудашевым зашли достаточно далеко, а полная неопределенность будущего все только усложняла.
Андреич, умотавшись за день, откровенно засыпал. Когда он второй раз кивнул головой, а лежащая на столе рука соскользнула вниз, да так, что пасечник чуть не приложился лицом о столешницу, Сергей сказал:
— Все! Утро вечера мудренее, давай-ка, дядя Вася спать!
Они уже решили, что лягут вдвоем на широкой кровати, тут в углу комнаты. Не до удобств, конечно, но на одну ночь сгодится. К тому же день выдался нервным и насыщенным. Лопатин без всяких споров поднялся, скинул рубаху, а чуть помедлив и штаны, оставшись в трусах. Откинул одеяло и лег у стены. Уснул, наверное, еще до того, как голова коснулась подушки. Сергей, глаза которого так же слипались, лег рядом. Ничего… даже место еще осталось. Но не тут-то было. Голова словно ждала, когда тело примет горизонтальное положение. Тут же полезли всякие мысли, сон не шел. То, что сразу уснуть не удалось, милиционер пожалел очень быстро. Василий Андреевич захрапел. Не просто захрапел, а во всю ивановскую, издавая звуки схожие то с монотонным тарахтением дизеля на Полевом стане, то оглушал комнату ревом взлетающего реактивного самолета. Сергей, некоторое время в плену
