– Я смотрю не на тебя, – Хэйди смеётся, ей весело, ей всегда весело, но эта веселье особенное – в нём нет ничего, кроме связанной в плотный непрожёвываемый узел тоски, усталости, привычного одиночества…
Аманда вздрагивает. Она ещё не понимает, но это ничего – Хэйди весело, и она хочет, чтобы Аманде тоже стало весело.
– Я смотрю тебе за спину, – объясняет Хэйди и указывает пальцем на меня.
Я кривлюсь, выказываю всем своим давно мёртвым лицом недовольство: ну обалдела, нет?
Аманда, как и положено, резко оборачивается, успев придумав себе невесть что, но, конечно, ничего не видит – а что она увидит? Стену? Сеть мелких трещинок на ней? Это всё такая ерунда, ведь Аманда успела придумать уже что-то страшное, а ей показывают обидно-счастливое ничего.
Аманда не видит меня. Хэйди видит.
– Шутишь…– с облегчением выдыхает Аманда и даже слабо улыбается. Мне нравится её улыбка, может от этой улыбки я и остаюсь здесь? Не знаю. Аманда – это нечто потрясающее. Будь я ещё жив, я бы без всякого сомнения с ней бы познакомился. Но я мёртв и всё, что я могу – это следить за нею, красть минуты редкого восторга у самого себя.
Неправильно это. Мне давно надо идти – когда по ночам живые спят, я слышу тихий зов. Они зовут меня к себе, зовут в покой, вечный покой, в котором растворено вечное блаженство. Но мне кажется – меня дурят, и я не хочу бросать Аманду.
Она напоминает мне что-то хорошее. Рассвет приносит в её волосы настоящий золотой блеск и мне нравится раздёргивать шторы каждое утро, чтобы впустить солнце. Она забавно и мило ворочается, пытаясь спрятаться от солнца, но не может, конечно, и вынужденно просыпается, озадаченно находит взглядом шторы…
– Вроде закрывала? – удивляется она, но кто ей ответит? Она живёт со мной, а я если даже буду кричать, не буду услышан.
Ну как живёт…жила. Пока не притащилась её сестрица.
Надо же было навязаться этой Хэйди! Откуда вообще берутся эти несчастные кровные узы? Почему люди так трепещут перед ними? Не знаю, может, в жизни я тоже таким был, но сейчас эту Хэйди я искренне ненавижу. Во-первых, за то, что она мою любимую домоседку Аманду вечно таскает по каким-то магазинам, паркам, концертам, а я что? прячу её ключи, так у Хэйди вторые и она утаскивает Аманду прочь. Заклиниваю двери – Хэйди смеётся, дёргает её …побеждает.
И Аманда уходит. А я остаюсь. Я умер здесь, так говорит зов, и я честно собирался идти за ним, но Аманда въехала сюда почти сразу, не успела моя душа очнуться полностью. И я уже не мог оставить её.
Зов сердился, говорил, что мёртвые должны быть с мёртвыми. Твердил, что Аманда – это блажь, отпечаток того, что меня вело, пока я был жив и последняя попытка связаться с миром живых, мне уже неподходящим.
Но оказалось, что зов можно не замечать. Оказалось, что он, бестелесный, может только шуметь, говорить. выть, звать. Угрожать, и если привыкнуть к этому, то он не сможет помешать мне любоваться Амандой. А вот её противная сестрица Хэйди – легко.
Во-вторых, Хэйди меня видит. Сначала я решил, что у неё просто что-то со зрением, а потом, когда она насмешливо мне улыбнулась, понял – она знает про меня.
И ей было весело. А вот Аманде нет.
По обрывкам их разговоров я понял, что Хэйди была отправлена в город, под присмотр младшей сестры, чтобы определиться с будущим поступлением и прийти в чувство. А чувство ей было нужно – в прежней жизни у неё не очень складывалось, у неё не было ни друзей, ни подруг. И если с этим ещё можно было смириться, то вот с тем, что Хэйди стала почти полновесным объектом травли – нет. В первый же вечер, как эта смешливая, словно не от мира сего взявшаяся, ввалилась в квартиру к Аманде с огромным уродливым клетчатым чемоданом, как зазвучала своим нарочито весёлым, маскирующим истину смехом, так и прозвучало слово: «сумасшедшая».
– Я не сумасшедшая, – так она сказала, – никогда ею не была.
– Я и не говорю, что ты такая, – смущённо оправдывалась Аманда, а я ненавидел Хайди за то, что она заставила Аманду оправдываться. – Просто ты очень чувствительная, и люди, окружающие нас люди, могут воспринимать это…ну неправильно.
– У бабушки такое было, помнишь? – буркнула Хэйди.
– Ну…– Аманда совсем потерялась, погрустнела, – бабушка она…чувствительная. Ей нелегко пришлось. Деревня всё же, и тут такое. Нет, я не отрицаю её дар, может, она и впрямь…
Аманда совсем сбилась, зато Хэйди развеселилась:
– А пожрать в твоём доме водится?
Тогда они впервые ушли – Аманда, моя вечная поборница здорового питания, отрицающая поздние ужины, спохватилась, что её холодильник пуст, а надо накормить Хйэди и они быстренько ушли.
А я остался дурак дураком.
– Конечно же, шучу! – подтверждает Хэйди и смотрит на сестру преданно и честно. – Там паук просто.
Аманда вздрагивает. Про пауков ей понятно. На миг, конечно, ей почудилось, что сестра всё-таки сумасшедшая и не просто так её пытались перевести на лекарства, но нет – паук – это объяснимо.
– Какая гадость! – Аманда морщится. – Фу, фу!
– Ты их боишься? – удивляется Хэйди.
– Конечно! Они такие отвратительные, такие страшные…– Аманду, кажется, сейчас, затрясёт.
– С мохнатыми лапками, – подсказывает Хэйди.
Я не выдерживаю быстрее, чем Аманда.
– Прекрати её пугать! – ору, встаю прямо перед Амандой, закрываю её своей бестелесностью от противной сестры.
Хэйди смотрит на меня, а Аманда даже не чувствует холодка от меня. но я это запишу на своё умение – я так дорожу ею, что даже в посмертии не могу ей навредить.
– Зато при жизни…– Зов вклинивается, как и всегда, непрошенным гостем. Правда, на этот раз, он не дожидается ночи. Это тоже странно. Зов сам мне говорил, что лучше приходить когда люди спят, а то чувствительные люди могут услышать какие-то необъяснимые шорохи.
Хэйди, однако, слышит Зов. Теперь вздрагивает уже она.
– Пошли-ка куда-нибудь, – Аманда возвращается к сестре, справляется со страхом перед словом «паук». – В кино хочешь?
– Погода хорошая, – возражает Хэйди, – давай в парк?
– Мы же там уже были? – удивляется Аманда. – Смотреть там нечего.
– Всё равно – погода хорошая, – Хэйди упорствует и Аманда сдаётся.
Я готов кусать невидимые бестелесные губы от отчаяния – сейчас опять улизнут! Хэйди, будь ты проклята!
Я пытаюсь бороться. Моя борьба глупа и нелепа, но я пытаюсь, хотя знаю, что смешон. Я прячу телефон Аманды, сталкиваю его под диван. Она ругается, просит Хэйди мне позвонить, но та замечает блеск экрана под диваном.
Гадина, ненавижу тебя. Убил бы, своими бы руками убил!
***
– Ну и кто ты? – Аманда на работе, а Хэйди сегодня дома. Я планирую устроить ей весёлую жизнь, переполошить все её вещи, всё попрятать, напугать, закрыть её в ванной…
Но пока я планирую, она уже всё устроила. Нашла меня и вот, стоит, смеётся, а глаза остаются печальными, зато имеет наглость спрашивать.
– Пошла ты! – отзываюсь я.
– Я-то пойду, но Аманда со мной пойдёт, – она не боится моего гнева. Она и меня не боится и мне почему-то даже обидно. Зов всегда говорил, что это очень по-людски, и у души мёртвой, давно уже мёртвой, нет никаких чувств, только их отголоски.
Но отголоски тоже бывают весьма неприятны.
– Или поговорим прежде? – предлагает Хэйди и садится на диван, скрестив ноги.
Я смотрю на неё и ненавижу. У неё короткая стрижка, которая даже в таком виде всё равно выглядит неаккуратно. Пара прядей в её волосах и вовсе красные. Мне это не нравится. Не нравится мне и её одежда. И множество браслетов…
Вот Аманда не такая. Она носит платья и юбки, у неё длинные. Всегда красиво уложенные волосы, она не развешивает на себе все виды бижутерии и металла!
– Чудовище, – отзываюсь я, но снисхожу до разговора с нею.
– Надеюсь, ты про себя, – Зов не дремлет.
– Кто это и о чём это он? – Хэйди снова слышит Зов и снова вздрагивает. Это меня она не боится, а зов – он для мёртвых.
– А ты кто? – спрашиваю, и почему-то боюсь, что Зов может ответить быстрее.
– Я Хэйди, – отвечает девчонка так легко, словно одно её имя – это уже ответ на всё.
– И почему ты видишь и слышишь меня, Хэйди? – а вот это мне уже интереснее.
– Бабушка видела и я тоже, – она отзывается без смущения. – Они говорят, что я сумасшедшая. А бабушку и вовсе считали за ведьму местную. Аманде повезло, она ничерта не видит. А я постоянно.
– Лица или тела тоже? – Зов всё-таки встревает.
– Тела, – на этот раз Хэйди не вздрагивает, а шарит глазами по стене и потолку, пытаясь найти обладателя Зова. Но всё тщетно, даже я его не вижу, только слышу.
– Не ищи, – подтверждает он, – не найдёшь. В этом мире нет для меня облика.
– А вы кто? – Хэйди теряет ко мне интерес и это тоже почему-то обидно. Вроде бы со мной пришла поговорить, так уж изволь!
– Я…я не отсюда. И этого достаточно. Ты однажды увидишь меня, но тогда ты будешь уже стара. Мы встретимся там, куда эта душонка идти не хочет.
А вот это уже явно ко мне!
– Я ещё здесь! – напоминаю. – И да, я не хочу. Ты меня не заставишь.
– А он кто? – Хэйди как-то очень быстро сходится с Зовом. Конечно, против меня одного вдвоём держаться проще! Ох, Аманда, не повезло тебе с сестрой, был бы я жив, тебе бы не пришлось её терпеть. Мы были бы только вдвоём, далеко от всяких…
– Тот, кто мёртв, – отвечает Зов, – но кто не может от живых отвязаться.
– Он привязан к моей сестре! Она его не видит… – Хэйди раздумывает, – а Аманда его не видит.
– И тебе едва ли поверит, – соглашается Зов. – Разве только узнает, кто он…
– Да пошли вы оба! Аманда моя! – вот теперь я злюсь по-настоящему, как, наверное, злился при жизни. Я иду к привычной мне стене – отсюда хорошо видно стол и кровать Аманды. Она часто сидит допоздна с книжкой, и мне нравится смотреть на то, как она перелистывает страницы, с каким благоговением касается их. Это настоящая магия.
– Он мёртвая душа…– Хэйди ищет ответ в подсказке Зова.
– А при жизни убийца, – добивает Зов, и отголоски памяти прибивают меня к стене.
Убийца…убийца? Всего одно слово, а действует как ключ и отпрыгивает дверца в глубокий подвал памяти, и уже проступают молодые лица. Красивые, но разобрать черт никак нельзя. Они улыбаются мне, теперь уже вечно улыбаются, а ведь пока не испугались, так и не замечали даже!
Гадины. Ненавижу. Всех их ненавижу.
Теперь они улыбаются мне. Теперь они тянут ко мне руки и, стараясь сдерживать раздражающий меня плач, тянут руки, уверяя, что любят меня. вот только почему я должен им верить? Надо было говорить это прежде. а сейчас уже поздно. Сейчас они могут только молчать и улыбаться.
Не просите, не молите…
– Хватит! – ору я, сползая по стене. Мне не может быть больно, но улыбки одинаковых лиц, навечно застывшие, вырезанные ножом улыбки, почему-то отзываются болью. Меня пригвождает к стене, словно живого.
Внутри меня что-то шевелится, как будто бы просится наружу, хочет найти приют получше.
– Четыре девушки, – равнодушно вещает Зов, но обращается он не ко мне, – четыре девушки и ты, ушедший от правосудия. Помнишь?
Теперь? Помню, да. Они подбирались ко мне. Но я знал, что им меня не достать. Я ушёл раньше, чем они были готовы меня арестовать.
А с мертвеца какой спрос?
А потом стёрлось. Смерть оказалась шоком, и эта часть памяти провалилась между жизнью и смертью, а сейчас её подали, словно кусок пазла.
– Убийца…– заворожено шелестит Хэйди, и я понимаю, что это конец.
