Зову можно сопротивляться, но Аманда для меня уже потеряна. Разве что…
Я рвусь вперёд, моя угроза – это Хэйди. Хэйди может увести Аманду от меня. А я ею дорожу. И это значит, что сила моей слепой ярости и раздражения, которой я манипулировал, раздёргивая шторы и пряча ключи, может быть сильна, и тогда…
Хэйди кричит, когда я падаю на неё со всем бешенством, когда рычу, конечно, без звука для нормальных живых, и душу её.
Хэйди хрипит, когда моя ярость наливает мою бестелесность силой. Ты не заберёшь Аманду у меня. ты не заберёшь мою последнюю ценность. Я привязан к ней. я привязан! А ты… нет, не заберешь.
– О господи! – это уже сама Аманда. Она застывает на пороге комнаты, видимо, картина, представившаяся ей, ужасна. Но она спохватывается, бросается к сестре, которую я уже отпускаю.
Нет, Аманда, нет, ты не должна была этого видеть!
– Боже, что такое? Что? – аманда кричит, обнимает сестру, и та плачет, всё ещё хватаясь за измученную шею. На ней ещё видны отпечатки моих рук. Мёртвых рук.
А на меня нападает бессилие. Аманда прекрасна даже в своём ужасе. Она озирается, дважды её взгляд проходит мимо меня, она меня не видит, она бесчувственная дура, которая даже присутствия моего за годы не ощутила!
Дура! Дура!
– Уедем, давай уедем…– плачет Хэйди и Аманда успокаивающе гладит её по волосам. Да-да, уедут.
– Не уезжай, – прошу я одними губами. Даже если бы я кричал, она бы не услышала. но я не могу кричать. Я хочу, чтобы она осталась.
– Уедем, – соглашается Аманда.
***
– Не уезжай, – прошу я. – Хэйди, скажи, что я прошу её…скажи, что это всё шутка. Прошу тебя!
Но Хэйди пакует вещи и даже не смотрит на меня. она необыкновенно серьёзна и это уродует её ещё больше. Их с Амандой движения заточены под алгоритм – одна складывает, другая пакует. А в доме толпятся ещё люди…за вещами пришли, негодяи.
– Не уезжай! – ору я уже стоя над самой амандой. Хэйди даже ухом не ведёт, Аманда тоже.
Обе меня игнорируют, но одна, гадина такая, совершенно точно меня видит! Вот, значит. Какое наказание ты мне придумала, змея?
– Оставь их, – просит Зов, когда шорох пакетов становится невыносимым и я бегаю между ними, пытаясь выхватить вещи.
От расстройства и слабости получается плохо.
– На кухне мы всё собрали? – Аманда нарушает тишину.
– Остался чайник, но он уже старый, да ещё старая посуда, – отзывается Хэйди. – Пусть новые хозяева забирают.
Новые хозяева? Мне не нужны новые! Мне нужна моя аманда! Не пущу, никуда не пущу.
Я бросаюсь ей под ноги, но она просто наступает на меня. Я пытаюсь схватить её руки, но она даже не чует холодка от меня.
– Оставь, – повторяет Зов, пока мой мир рушится.
Может, это и есть кара? Кара вечности за грехи при жизни?
– Мёртвым место в мире мёртвых. Живым туда нет хода, – Зов всё ещё тут, он терпелив. – И если…
– Да пошёл ты! Все вы пошли! – я не хочу к мёртвым. Я хочу быть тут, с Амандой. Вот бы она умерла в этой квартире и осталась со мной. или я бы ожил!
А теперь уезжает. Она уезжает! И мне остаётся пустота стен. Неужели ничего нельзя сделать? Неужели некого попросить о спасении? Ну что ей там осталось? Лет тридцать? Сорок от жизни? Это же пустяки, право слово. неужели нельзя? Я прошу!
– Тебя тоже просили, – напоминает беспощадный Зов.
Просили, да. Просили, чтобы я не делал им одинаковых улыбок. Просились домой, просились к жизни. Но почему я должен был их слушать? Почему, если они мне ничего не значили?
– Тот же вопрос и к тебе, – Зов беспощаден.
– Заткнись.
А мир рушится, рушится. Крепкие молодые люди в одинаковых спецовках вытаскивают ящики, коробки и сумки из дома Аманды, а она сама хранит молчание.
– Не уходи, – прошу я, зная, что она меня не услышит. – Пожалуйста, не уходи! Ты мне нужна.
Она не слышит. Она сосредоточена на огляде комнаты – всё ли?..
– Не переживай, – просит Хэйди, в ее голосе непривычные сочувствие и вина, – следующий дом будет лучше. Это…плохой дом.
– Не переживаю, – отзывается Аманда и даже кивает, подчёркивая согласие.
Они идут к дверям. А я следую за ней, зная, что не смогу покинуть место своей смерти, только если на Зов пойти. Но проводить, проводить мою Аманду я должен.
– Может это и к лучшему, – продолжает Аманда, – ты бы знала, как мне надоело его видеть!
Я застываю. Хэйди тоже. Это она…обо мне?
– Ты о чём? – Хэйди, на моё счастье, сверкнув в мою сторону жестокими глазами, задаёт этот вопрос.
– О нём, – Аманда безошибочно указывает на меня пальцем и я цепенею, хотя должен был давно своё отцепенеть. Мёртвые они, зниешь, повсюду. А этот вроде безобидным был. Ладно, пошли.
– Так ты видела? – этот вопрос вырывается из нас с Хэйди одновременно. Наше изумление сближает нас, но ненадолго.
– Видела, чувствовала, не замечала. Насмотрелась на бабушку в детстве, не хотела, чтобы обо мне говорили, что я сумасшедшая, вот и научилась…– Аманда говорит всё это буднично, словно ничего в её жизни не поменялось.
Хэйди растеряна, у неё явно пропал дар речи. У меня тоже.
– Пойдём, – предлагает Аманда и даже берёт Хэйди за руку, ведёт к дверям и не оборачивается на меня.
Зов хохочет, когда дверь закрывается, навеки разделяя своей спиной, меня от мира живых, от моей Аманды, которая, как оказалось, всё это время мастерски прикидывалась слепой и глухой ко мне. Игнорировала. Не видела. Не чуяла? Всё ложь! Она всё видела и всё чувствовала. Просто отвергала.
Ненавижу её.
Я бьюсь в дверь, которая надёжно держит меня на периметре моей смерти. Я проклинаю подлянку. Я ору ругательства. Я бешусь. Я слабею.
И ненавижу, отчаянно ненавижу.
– Может пойдёшь туда, куда тебе, наконец, следует пойти? – спрашивает Зов.
– А что там? – мне всё равно. Я разбит. Разбит больше, чем был разбит смертью.
– Единственное место, где тебе найдётся приют.
– Покой?
– А ты его заслужил?
Зов не врёт. Впервые за долгое время, что я мёртв и сопротивляюсь ему, он не врёт. Конечно же, там не будет покоя. Я его не заслужил. Я должен нести наказание. Для меня там только одна ненависть, скроённая единым большим бездонным желудком, переваривающая остатки моей мёртвой души.
И пустота.
– Пойдём, – мягко просит Зов, – всё равно уже не будет ничего хорошего. Вечность здесь не скоротаешь. Когда-нибудь этот дом разрушится, как разрушается всё и тебя притянет туда. Лучше уж сам, слышишь?
Слышу. Я всегда слышу. Это неизменная участь мёртвых – слышать. слух умирает последним, и воскресает в посмертии первым.
И что остаётся? Только кивок и смешок:
– Ненавижу!
|
