“Говоря о работе врача-онколога, очень трудно сообщать пациентам об их смерти через какой-то промежуток времени: от нескольких дней до месяцев. Легче видеть искрящиеся глаза людей, которые будут до самого конца бить себя в грудь и верить, что их выздоровление где-то близко. Но каждого из них по-своему жаль, так как им приходится терпеть это наказание. Для одних - Божья кара, а для других не более, чем болезнь, хоть и очень тяжелая. Каждому свое объяснение и причины. Но всех этих людей в один момент объединяет первый страх. “Как же, доктор? Как же это рак?” - говорят они, потирая похолодевшие руки от душераздирающего рева внутри. “К сожалению, это так, но есть шанс побороть рак”, - и как в унисон каждый соглашается. И я бы тоже согласился, ведь это самое лучшее, что можно предложить бедолагам с неоперабельными опухолями. Либо облучение, либо химиотерапия. И все это опасно. Но до какой степени нужно быть в дерьме, чтоб что-то обычно опасное, что в обычном состоянии не начнут принимать, вводить в организм, стало панацеей, а не ядом для организма? Очень философский вопрос, который я обсуждаю с коллегами уже давно. Никто так и не дал явного ответа, что плохое - хорошее в трудный момент.
Что до моих коллег, из них лишь несколько милы мне. И старые, и молодые - каждый из них за что-то уважаем мной. Но именно друг у меня там один - Юрий Михайлович Стрелов. Почти пожилой человек, но перебегает, перепрыгает любого из врачей. Да и работал он не врачом, а поваром на кухне у нас в больнице. Его еда была любимой мне всегда, почти как в те времена, когда я жил еще в деревне и питался бабушкиной едой. И это неудивительно, потому что возраст у них был бы одинаковый. Только если бы моя бабушка не покинула нашу и до того маленькую семью. Мне легче думать, что она там, на Небесах. Не могу назвать себя верующим, но мне просто легче оттого, что я считаю ее вознесшейся в Рай. Она не просто тело, лежащее в коробке, а безмерно справедливая душа, отправившаяся отдыхать. Так вот, Юрий был не в самых лучших отношениях с управлением, поэтому иногда они могли поссориться. И скорее не как работник и работодатель, а как два мыслящих человека с гордыней от пят до макушки. В нашей больнице действовало такое правило увольнения: выносилось решение об увольнение того-то того-то, сбор Совета во столько-то. Собравшиеся обсуждают вопрос и выносят на голосование имеющуюся информацию. Каждый из присутствующих, коих было всего шесть, должен был поднять руку, чтобы проголосовать за увольнение анализируемого работника. И каждый раз я не соглашался с их решением, ведь во всех случаях я не был согласен с ним, поэтому не поднимал руку. Я понимал, что наш Свин, или Дмитрий Иосифович Ветров, злится на меня каждый раз, как такой случай происходит. Но и сделать он ничего не может, ведь я среди членов Совета имел большое уважение. Даже если бы было вынесено решение на мое увольнение, никто бы не согласился, ведь всех их я чему-то да учил, советы давал насчет жизни. Мне самому не первый десяток лет, поэтому знаю, что нужно сказать в том или ином случае.
Почему же тогда они все поднимали руки на увольнение Стрелова? Я считаю, что они равнодушны или же бояться Дмитрия Иосифовича. А может все сразу? Ну, уже нету смысла думать. Я никогда не мог поддержать реформ, решений, выносимых на данных аудиенциях. Я — один из тех, кто плевал на его превосходство в положение. Дурак — и в Африке дурак! И на этом все строится. Был один интересный случай, который заставил меня задуматься над многим. Ко мне поступил сильно болеющий дедушка, имел при себе мелкоклеточный рак, уже метастазировал, как после узналось. И знаете... Ни черта он не грустил. Казалось бы, мало шансов выздороветь, очень мало. Но на его лице была усмешка. Лишь легкая улыбка, чуть скошенная из-за инсульта, как узналось в его медкарте. Однажды я зашел к нему, присел на стульчик вблизи кровати, и все та же милая улыбка сверкала во все стороны. Мы начали общаться насчет его анализов. И вот, что заставило меня задуматься:
—Захар Ефимович, как вы так легко переживаете свою болезнь? Как вам удается держать на лице такую улыбку?
—Что же, могу сказать лишь то, что я получил от жизни много. Я провел свою единственную и неповторимую жизнь, — интонационно ярко выделяя слово “жизнь”, — мне не стоит порочно ощущать конец своего пути, а быть благодарным Богу за возможность, так ощутить ее. Я много путешествовал, знал много умных, знаменитых даже бывало людей. Каждое воспоминание греет мне душу. Не могу сказать, что ошибок не было. Но я рад, что совершил их и знал наперед, как же вести себя в ту или иную минуту. Мне дали большую палитру эмоций. Так чего же мне грустить? Если Бог решил, что я должен умереть от рака, то так тому и быть. Я не хочу лечения, доктор.
—Но разве вы не хотите хотя бы попытаться пожить еще чуть-чуть, даже если это будет год-два?
—Жить-то можно, да не с кем. Друзья, Царствие им небесное, умерли, жена погибла в автокатастрофе. Дочери бросили, посадив меня в дом для престарелых, хотя с разумом у меня еще все хорошо. Будь я на месте этих дочурок, сгорел бы я от стыда отдавать родителя в такое место! Но в моей душе они до сих пор те крохи, что дарят мне радость. Они есть у меня, хоть я их не вижу. Люблю их сильно, они для меня бесценны, ни за какие деньги не купить такое счастье.
—Но как же вы можете быть рады предательству с их стороны?
—Предают плохие друзья... А они просто пошли по другому пути. Я не могу их за это винить, ведь каждый человек строит свой мостик со взрослой жизнью, пользуясь опытом прошлых поколений. Все, что я хотел и мог им дать, я дал.
—А что же жена, извините меня за мою заинтересованность?
—Жена... — он не сразу начал рассказывать про нее; немного смеясь и посмотрев в другую, не связанную ни с чем точку, а после перевел взгляд обратно на меня, и продолжил рассказ. — Красивая до жути! Любил и не знал человека любимее! Пока она была жива, к нам много раз приезжали дочери, Настюша и Ирочка! А как же они похоже на свою мать, не наглядишься! Жили душа в душу.
—Но столько произошло плохого, как вы так остаетесь стойким?
—Сколько бы я не терял людей, со мной всегда Бог. Он мой вечный Друг и Отец. Именно он дает мне напутствия. Я грустил, печалился, но когда Он мне давал все время советы и решения в моменты, когда я был дан одному себе.
—Что ж, я рад слышать, что вам есть на кого положиться. Но все же не хотели бы вы подольше пожить? Я мог бы разделить с вами потом чашечку кофе поутру. Такая болезнь не означает конец. Бог всегда дает нам испытания. А как же вы узнали, что это ваш исход, а не новое испытание?
—Он мне так и нашептал.
К сожалению, Захар Ефимович так и не согласился. Он продолжал лежать в постели, не вставая. Мы постоянно делали ему анализы, просто чтобы быть уверенными, что Бог так же и не вылечит его. Черт его знает, чего я ждал.
Тем временем, после разговора, в коридоре громоздилась толпа зевак. Слышался приглушенный крик — это сбежал психбольной из соседней палаты. Его уже усмиряли два медбрата и один врач, недавно начавший работать здесь. Вроде бы его звали Никита Никитич Новиков. Он вколол успокоительное буйствующему, после чего тот начал переставать мычать и дергаться. Я подошел к ним, разгоняя всю эту ненужную толпу. Все они разбежались, конечно же. Новиков провел рукой по своему лбу, томно вздыхая.
—Что за беглец? — я подошел поближе к Никите Никитичу, пока уже спокойного отнесли в его палату.
[left][font="Segoe UI", "Segoe UI Web", Arial, Verdana,
