соотношение аборигенно-шаманской крови в твоих жилах. Древние обереги работают почище эффекта плацебо. Самовнушения.
Прежде не замечал у моей подруги особого почитания туземных обычаев Захолустья, где переплелись верования эвенков-орочонов и бурят-монгольских племен. В нашем краю последние были оседлыми – пастбищ-то нет. У нас бурят мало, но влияние их было ощутимо. Предки Лориго, эвенки, регулярных молебствий не проводили. Трудно вообще установить, в кого верят оленеводы Захолустья: в Христа, в Будду, или придерживаются своих старых верований. Скорее, бытовало традиционное преклонение перед тайнами природы и магией. В районном центре преобладало русское население. Так в речь аборигенов тайги вошло слово «Буга», или Бог, прости Господи. То же самое касается буддизма-ламаизма, эвенкам исстари известны лишь ламы-хувараки - как лекари, не как проповедники. В прошлом орочоны совместно с бурятами устраивались «обо», это такие коллективные подношения духам околотка, владыкам ближних гор и речек, как эвенкийским, так и бурятским, обычно летом на взгорье. Ведущее место в них занимали бурятские шаманы, потому что орочоны не знали всего ритуала. Чаще всего просили у высших сил дождя. Будет дождь, будет и живность в лесу. Будет верховный правитель – Лес-Отец... И тут же, отвернувшись, украдкой крестились, прикладывая персты к закопченныем лбам, почему-то чаще поминали Николая-угодника. На всякий случай. То есть в умах орочонов булькала пахучая каша из разных сакральных ингредиентов. Ежели в исконных степных местах бурят-монголы на родовых сборищах забивали в жертву барана, то в таежном Захолустье раз в году на главном летнем «обо» – белого оленя.
Я навел справки насчет загадочной женской доли у Васьи Арпиульева, племянника родового шамана и дальнего родственника Лориго. В отличие от нее Васька был вылитый тунгус. Плоское круглое личико, короткий нос, узкие раскосые глаза придавали ему лукавое выражение. Ваську, как и нас, отторгло Захолустье за нарушение табу. Пьяный и грязный, он шарахался по райцентру, клянчил деньги, храпел на крыльце пивнушки, воровал по мелочи – то комбикорм, то хлеб в шоферской столовке, то сохнущую на заборе оленью шкуру. Но это куда ни шло. Последней каплей стало то, что Васька по дешевке продал иностранцу-этнографу шаманские железные побрякушки, которые стибрил у дяди. Ваську не побили, но прокляли – ему никто не подавал. Его просто не замечали. Не видели в упор. Воришка стопроцентно околел бы в зиму, но ему хватило ума бежать на «Камазе» в город, где он – без адреса, без копейки денег – магическим образом нашел меня. По утрам, чернолицый, что арап, трясущийся после ночевки в подвале, часто с будуна, подметал крыльцо нашей фирмы, за что получал от меня или от Бориса-2 дежурный «целковый» и исчезал до следующего утра. Так вот, этот нечистый на руку Васька заработал «пятихатку», когда изложил суть обряда «долё», или «долёо» - так правильней. Вкратце облагороженный корявый рассказ аборигена с цензурированными матами выглядит следующим образом.
Старики говорили, давным-давно в тайге приносили в жертву людей. «Что с них взять, дикари-с!», - фыркнет бледнолицый путешественник. Погодите, однако, воротить носы, господа, и подносить к ним надушенные платки. В отличие от просвещенного Запада в наших краях не сбрасывали со скалы самых красивых юношей или бесправных рабов, а делалось сие куда цивилизованней, да-с! То есть, по желанию.
Когда тяжело болеет родной человек, не дай Буга, ребенок, то многие говорят: «Да я бы жизнь за него отдала!..». Пожалуйста. Noproblem. Шаманизм предоставлял такую возможность. При обряде «хун-долё» за больного отдавали черным силам, наславшим болезнь, здорового человека. Родственник или близкий шел на смерть добровольно. С улыбкой. Все честно. Прозрачно. Очень даже по-рыночному. «Долё» - в переводе «замениться», а «хун» - человек. В переводе с бурят-монгольского. Орочоны-эвенки заимствовали у степняков этот обряд, понятный и привлекательный, даже название не стали менять.
Торжество принципа «замены» жители Захолустья, дети тайги, постоянно видели вокруг себя. Далеко ходить не надо. Паука сжирает самка, чтобы выкормить потомство. Другие особи уводят хищников подальше от норы или гнезда, дразня своими филейными частями. Одуванчик, раздав семена-парашютики на волю ветра, тотчас вянет и сохнет на корню. Рыбы после метания икры гибнут, их безжизненные тела скатываются вниз по течению нерестовой реки, а мясо «покатников» идет на корм следующему поколению. И так далее. И никто не говорит о героизме. Таков закон тайги. Да они и не умеют говорить, лишь мычать, рыбы - точно.
Эту самую «замену», возможно, подразумевала Лори, брызгая на пикнике как на шаманском обряде. Хотя светило солнышко и щебетали птички, и ничто не предвещало беды. Но Лори морально была готова к самому худшего. Лишь бы дать жизнь своей кровинке. Коротко бабье лето. Беременно это временно, иначе говоря. Примитив, линейная логика, а супротив не попрешь, снесет течением.
…Внезапно Лори выронила пластиковый стаканчик, судорожно схватившись за живот, и медленно осела на одеяло.
«Вот оно, вот оно, началось!..» - бухало в груди и висках. Проклиная себя, я перенес отяжелевшее тело на заднее сиденье «тойоты». Газанул, краем глаза углядев расстеленное на желтеющей травке одеяло с разворошенной трапезой, - фиг с ней! – трясясь на ухабах, вывернул на трассу. С заднего сиденья доносили стоны и писк Лори.
Пригородное шоссе было забито. Идиот, нашел время устроить пикник! Было воскресенье и народ возвращался с Байкала в загазованный город. Пробки растянулись на километр. Я подрезал одного, под истошное пиликанье клаксонов обогнал по встречке другого, и тут, как и следовало ожидать, меня нагнала мелодичная сирена ГАИ.
Лишь только в окно с разгона просунулась возмущенная физиономия гаишника, - аж фуражка слетела, - я в испуге зачем-то назвал фамилию и звание младшего лейтенанта Маркакова.
- Маркаков в отпуске, - снисходительно процедил инспектор.
Офицер уже выписал квитанцию, уже протянул стеклянную трубочку экспресс-теста, как с заднего сиденья раздался протяжный стон. Лори, кусая губы, каталась затылком по изголовью.
Гаишник сразу же понял причину дерзкого нарушения ПДД. Догнал. Скомкал квитанцию, спрятал трубочку в планшет, круто развернулся, как в армии, через левое плечо, бросил в сторону: «Следуйте за мной!»
Взвыла сирена, замигали красно-синие маячки на крыше машины ДПС, патрульная «Волга» понеслась строго по широкой сплошной разделительной линии. По ней ползла нескончаемая, изнемогающая от жажды и горячего асфальта, железная серебристая змея…
У Лори уже не было сил кричать, она скулила с закрытыми глазами.
Успели! Воды не успели отойти. Об этом сообщила врачиха с выдающимся бюстом, халат не застегивался на груди. У стойки регистратуры она стрельнула у меня сигаретку.
- Я уж думал, придется ребенка принимать, - облегченно засмеялся офицер-гаишник, когда мы вышли с ним курить на высокое крыльцо роддома. – А че, у нас в батальоне был похожий случай… Кстати, а кто тебе Маркаков?
- Да так, - растерялся я: кто он мне? - Добрый самаритянин.
- Не, не из Самары он. С Читы.
- Кто? – не понял я. – Маркаков? Лейтенант? Младший?
- Только не младший, а старший. В пятницу звездочку обмывали.
- Растут люди, - с прыгающей сигаретой в сомкнутых губах изрекла врачиха, вышедшая на крыльцо.
- Простите, а вы случайно не работали в наркодиспансере? – повернулся к ней.
Врачиха показала на пальцах, что ей нужно огоньку. Затянулась, пыхнула:
- В нарколожке? Случайно нет. Бог миловал. Там, кроме синяков щас героиновые поперли.
- Ага, растут люди, - гаишник бросил окурок в урну и пошел к патрульной «Волге».
- Спасибо! – запоздало крикнул вслед. – От всех нас троих!
- Не за что, - обернулся офицер. – С тебя, папаша, штраф за опасное вождение и превышение скорости.
Пленка 19е. Лори. Две варежки - пара
Как и предсказала Тришина, обошлось кесаревым сечением. Сделали уколы – общий, в плечо, и местный, в живот.
Так что особых мук не испытала. Или, может, их подавлял мучительный раздрай: как не передать свой вирус Вареньке? «Боженька, милый Буга, сделай так, чтобы дочурка родилась здоровенькой!». Я молилась на трех языках – тибетском, эвенкийском, русском, при этом на тибетском не знала ни слова, то был набор звуков, подслушанных в дацане и вызубренных. Мои предки эвенки, возьму грех на душу, вообще были атеистами. «Бог един», - говорила моя мама. Орочоны, так вообще именовали Господа не иначе как Буга. Крестились наугад, справа налево, крутили ритуальный барабан не всегда, брызгали в костер, жалея водку… Буга. «Три в одном». Для экономии времени в таежных условиях, когда слова молитвы замерзают на пятидесятиградусном морозе.
Родовые пути что нерестовые. Один в один. Пороги и шивера, что кухонная тёрка. Чешуя летит во все стороны. При естественных родах уровень контроля меньше, говорила Тришина, многое может пойти не так и врачи не успеют постелить соломку. Остановить кровотечение сразу не получится. Кесарево позволяет избежать контакта ребенка с кровью при родах, тем самым возможную передачу ВИЧ.
Мне показалось, что склонившиеся надо мной мужчина и женщина были рассержены – даже операционные маски не скрывали этого. Чего ж хорошего, елозить руками в зараженной крови?..
Эту мысль прогнал плач, требовательный, нагловатый, хозяйский такой. Он пробил удушливую пленку, она лопнула, охладив горячий лоб струей свежего воздуха. С ног упали гири, утягивающие вниз по течению… Мне показали красное, почти темное личико, я хотела протянуть руку, но не смогла - она была привязана! Варежку в тот же миг унесли. Варежка. Имя всплыло само собой. Да, мы как варежки, доча, неразлучная пара, как в детстве, повязаны длинным шнурком, он пропущен через рукава заячьей шубки… через мои кишки и плоть. Родная, своя, моя!.. Доча. На всю жизнь. На всю оставшуюся жизнь.
Меня поместили в отдельную палату, притом, что в учреждении не было свободных площадей, иногда экстренные роженицы лежали в коридоре. Тут никакой заслуги Бассарова, акулы бизнеса, привыкшего раздавать взятки нужным людям (он кружил вокруг роддома).
Просто в истории роддома № 2 я была первой ВИЧ-мамочкой. Врачебная тайна мгновенно стала достоянием родильного отделения. Персонал смотрел настороженно, в палату заглядывали любопытные лица с одинаковым вопросом: «Эта?..». Когда я протянула медсестре записку для Бориса, она шарахнулась,
