все это пестики-тычинки. Самая жесть настала, когда понеслась диарея, то есть, понос, пардон. И накатила тошнота. Прикиньте, всякая пакость лилась из меня из двух отверстий (Боря притаранил откуда-то памперсы – жуткий дефицит). Я успокаивала себя тем, что тошнит всех беременных, такова бабья доля, а понос настигает и «нормальных» граждан, даже младенцы с ним знакомы.
Порог боли, блин. Пизанская башня, реально. Засада.
А что ты хотела, дура вичевая, в разгар нереста!
Во, опять позывы… извините…
Перемотка ленты.
Прием препаратов, тот самый ВААРТ, я начала в 14-16 недель, в марте. Тришина скупо похвалила и отправила к провизору Центра. Я-то думала, что меня начнут колоть большими шприцами, просвечивать лазером, представляла прочие ужасы, а мне выдали обычные таблетки в обычной упаковке. Пила их, но строго по времени. В этом отличие от привычных лекарств. Если от простуды пьют «утром и вечером, до и после еды», то зидовудин даже не по часам, а по минутам! Первый месяц – тишина. Потом – шивер. Капкан, как говорил Ринатка.
Другое открытие: грозная химиотерапия, навевающая мрачные мысли о другой хвори на три буквы, похлеще, чем ВИЧ, прикиньте, не что иное, как безобидные на вид таблетки. Это с виду они белые да гладкие, а побочки от них – мама, не горюй!
Когда полетел лебединый пух, я уже была хуже худого. Худела я не как все люди, а неравномерно, отчего напоминала эдакого паучка. Это называется жировая дистрофия, сказала заведующая клиническим отделом Людмила Алексеевна Тришина.
- Деточка, ну ты ж сама этого хотела! – проворчала Тришина. – Хотя похудеть и я не прочь…Эх, кто б оплодотворил, что ли?
Сейчас скажет «жесть», подумала я.
- Жесть! Ненавижу! – бросила своему отображению в зеркале клиничка, натянула халат и села за стол.
- Ага, жесть, - загнулась я на стуле. Затошнило. На глазах выступили слезы.
- Терпи, Арпиульева. И заведи будильник.
Начинала я с зидовудина, дважды в день в 10.00 и 19.00. Потом, к середине лета, когда я стала напоминать паучиху – с тонкими ножками и огромным животом - Центр закупил ламивудин. Такая маленькая таблетка, а какая вредная, зараза! Давление зашкаливало. А потом вдруг падало ниже 100, прикиньте! Я выползала на балкон, хватая ртом воздух.
Поздно! Я была на шестом месяце. Путь назад отрезан порогами. Только вперед, вверх по реке.
Пришли боли, не в животе, хвала орочонскому богу, а со спины, пониже лопаток.
- Крепись, деточка, переходим к битерапии, - торжественно объявила Тришина. – Как в лучших домах Филадельфии и Лондона!
И погляделась в зеркало. Клиничка похудела, у нее даже под белым халатом обозначилось некое подобие талии. И вообще, захорошела. Стала меньше изводить косметики. Вдруг проступила природная красота моего лечащего врача. Глаза ее подозрительно блестели. Боря сообщил, что познакомил врачиху, по ее просьбе, с одним мужиком, партнером по бизнесу, не красавцем, не очень высоким, зато надежным, богатеньким и волосатым, что на груди, что на спине (они на пару часто ходили в баньку-сауну, Борька клялся, что парились без девок, хотя мне это по барабану). Волосатость говорила о несомненной потенции партнера, усмехнулся Бассаров-сводник. Я порадовалась за врачиху, баба она неплохая, хоть и косит под базарную халдейку.
И – чудны дела твои, Никола-чудотворец! – после первой же недели глотания этой самой битерапии боли ушли. А еще через неделю растворилась в кишках тошнота. Наверное, вышла с поносом.
Тришина, хоть и грешила на свою рабоче-крестьянскую родову и слободу, была не так проста. Далеко не проста. Например, она почитывала, правда, со словарем, иностранные медицинские журналы, ездила на всякие там симпозиумы.
А теперь держитесь, люди. УЗИ выявила, что у меня будет девочка! Чего моя душа моя, грешная да вичевая, страстно желала. Я даже присмотрела в универмаге куклу, которая говорила «мама», о такой кукле мечтала в детстве, и загадала имя – Варвара. Так звали фельдшерицу санавиации, что прилетала на стойбище к дяде Хадиулю и принимала роды у тети Аяврины, его дочки, моей тети.
На радостях принесла лечащему врачу бутылку армянского коньяку, его дал Борис.
Людмила Алексеевна отказалась было от дорогого подарка, смущенно пояснив, что это она обязана Бассарову. Но я сказала, что драгоценный сосуд вовсе не для нее, а для ее нового друга.
- Япона матрена! Это меняет дело, – покраснела врачиха. А заставить покраснеть эту даму в белом халате, битую профессией, надо суметь (новый друг Тришиной сообщил Борису, что «это не женщина, а ураган»). Жесть, понятное дело.
Рано радовались. Я не про них, про нас. Про нас с Варей.
Пленка 15е. Лори. «Стрёмно»
«Стрёмно». Еще одно словечко, которое услышала по приезде в город. Нюра заявилась в киоск с похмелья. Накануне в семье отмечали покупку иномарки. Это было событие. Из-за нее весь год Нюра устраивала мужу скандалы. «Ты че, мент, думаешь своей башкой или нет? - разорялась она на кухне. – Трое детей в доме! Не надоело возить их на служебном драндулете?». И вот – свершилось. Капитан милиции вырулил для семьи подержанную иномарку без пробега по СНГ. Без взяток, подчеркнула Нюра.
- Ох, и стрёмно мне, подруга, - Нюра за прилавком мужественно цедила из горлышка вторую бутылку минералки.
Так после спокойной воды в крутой излучине реки из-за подмытого берега с нависшим кустарником вдруг открывается мелкозернистый шивер с острым галечником. Одолеть его с наскоку сложно. Даже сильные особи, отчаянно извиваясь и баламутя воду, в бессилье скатываются вниз по течению. Удается это лишь тем, кто способен взлететь. Когда стрёмно, мало сил физических, надобна иная сила. Подъемная. Я не про рыб, я про людей.
- Обычная история, деточка, - проворковала Тришина. – Ты вроде как из деревни? Траву косила?
- Не-а, - промялила я.– У нас в Захолустье стрёмно с этим, у нас тайга больше. Косят на неудобьях. Еще мошкара, засада! Мужики от нее солярой мажутся…
У меня закружилась голова, подступила тошнота и я без спроса налила себе минералки из пластиковой бутыли на столе в пластиковый стакан. Людмила Алексеевна даже не повела накрашенным глазом.
- А! Суть одна. Вирусная нагрузка высокая, вот препарат и реагирует. Потому как трава выше и косить сорняки, заразу, легче. Но после начального подавления репликации вируса и короткой ремиссии, действие препарата не так заметно. Трава-то ниже, изводить ее трудней, соображаешь? Погоди, тебе плохо? А ну, приляг, дева.
Я легла на дерматиновую кушетку – сапожки на полу, голова на взъеме.
- Япона матрена, а что ты хотела, деточка? Тебе холодно? – склонилась надо мной лечащий врач, накрыла простыней. Изучающие глаза были подведены импортными, кажется, польскими, тенями, которые подарил ей Боря. Их у него было несколько, чтоб подкупать девиц в приемных. – И лимфоциты, и тромбоциты низкие, си-ди-клеток маловато, и без анализа с Омска видно. А ну открой ротик… А! Вот, и молочница, – Тришина, обдавая фирменными духами, ловко приладила на руке манжету тонометра. - А откуда иммунитету взяться? Ты ж из эвенков вроде бы…
- Н-не полностью… - пролепетала я. Потолок надо мной стал уплывать куда-то в сторону. Появилась тупая боль внизу живота. Я натянула простыню повыше. Голова кружилась даже в горизонтальном положении. Может, это и есть вращение Земли, о котором говорил Бассаров?
- Полностью или середка на половинку? Пусть так, а белокровие у многих из ваших в крови, факт. Тут беременность твоя некстати, извини. Ничего, держись, тёзка. И здоровые бабы на седьмом месяце в обморок падают! Вот, пжалте, и давление девяносто семь… и пульс ниже нормы… - Врачиха сунула мне под нос тонометр. – А ну открой рот. Ага, слизистые воспаленные, в натуре молочница, глотать мешает? А где живот болит, ва-ва, больно, да? Поджелудочная шалит, но это в норме. А что ты хотела, дева, снадобье забугорное – побочки расейкие. На своей шкуре, значит.
Я приподнялась, кивнула и рухнула от тупой боли под ложечкой.
Тришина позвала медсестру, мне вкатили внутривенный укол. Укол оказал на меня странное действие, я чувствовала прилив сил и опустошение. Боль ушла. По звонку врача приехал Борис. Ехать в больницу я отказалась наотрез.
Самая жесть заключалась в том, что горб в семействе нерестовых рыб мог вырасти не только у самца-производителя. Если у Бориса он ментальный (менты тут не при чем, пояснил всезнайка Бассаров), то у меня натуральный.
Прием химиотерапии одновременно с приемом ВИЧ-терапии не пожелаешь никому. Препараты усиливали действие друг друга, и это было в десять раз хуже всех ломок. Понос, рвота, боль в животе. Я не могла встать, есть, спать — только корчилась в постели.
Попросила Тришину скорректировать дозу препаратов, как в моих случаях делают в Европе, слышала от нее же, а она велела терпеть.
Таблетки разбили мою жизнь на временные отрезки. Я принимала препарат в восемь утра на голодный желудок, через час можно было есть. Вечером то же. Плюс ламивудин — итого семь штук. Две большие красные таблетки вместе с ламивудином, маленькой беленькой. Между ними – легкий завтрак. Обычно овсянка. Если их принять на голодный желудок, будет рвота и диарея. В девять я завтракаю более плотно, пропихиваю пищу усилием воли. Обед – если есть аппетит. В девять ужинаю — живу по часам.
Господь, или, на орочонский лад, Буга и небожители Верхнего мира, посылают нам болезнь как испытание, чтобы сделать нас лучше. ВИЧ, утверждает Оксана, староста группы взаимопомощи, отрезвил, заставил оглянуться… Дай Бог.
Через неделю, когда я могла уверенно ходить по квартире, меня пригласили в Центр. Голос в трубке был незнакомый.
В кабинете заведующей клинического отдела сидела другая женщина – очкастая, мордастая, старше Тришиной. Она что-то писала. Подняла голову на скрип двери, пролаяла, что занята, и чтобы я обождала в коридоре. На носу у новой хозяйки кабинета темнела бородавка. Оправа была черной, роговой, строгой такой. «Боже, неужели и я такая страшная?» - судорожно поправила очки. В коридоре Центра наши, вичевые, из очереди, пояснили, что это новая врачиха клинического отдела, перевелась сюда из обычной поликлиники, гепатолог Нехурова. Гепатолог был, конечно, нужен. В коридорах Центра скопилось немало бывших наркоманов, желтых, черноликих, опаленных внутренним жаром и печеночным загаром. Гепатит С –
