Юрия, которые он привез, сопровождая на Родину погибшего друга.
В обратный путь Марина Ивановна со своими спутницами отправились утром следующего дня. Как и ожидалось, на вокзал их на том же «уазике» отвозил Тверской Виктор Антонович. Марина Ивановна сидела так же у окна. Какое-то время ехали молча. Вдруг Марина Ивановна попросила:
-Расскажите, пожалуйста, о последних днях моего мужа!
-Да, в общем-то, я же рассказал о последнем его бое в Кундузе.
-Но ведь он был еще жив, когда его перевозили в Душанбе?
-Да, я сам сопровождал его на «вертушке». Он был в коме. Никаких признаков жизни. Но пульс прощупывался, сердце работало. Надежда на то, что он выкарабкается была. Хотя ранение было очень тяжелое: в голову и живот. Ноги были раздроблены. А главное, большая потеря крови. В пограничном госпитале в Душанбе его сразу же отправили на третий этаж, в хирургию. К слову сказать, госпиталь этот замечательный. Врачи, в основном, московские. Насколько знаю, самых безнадежных на ноги ставят. Поэтому и я, и врачи ни на минуту не оставляли надежды на благополучный исход. Но ранение в живот переворотило все внутренние органы, начался перитонит и пошло заражение крови в ногах. Юрик держался ровно полмесяца. Умер в полдень. За несколько минут до смерти неожиданно пришел в сознание, успел только прошептать: «Скажите Марине...» – и все.
-Хватит! – вскрикнула Марина Ивановна, – Я не могу все это выдержать! – Уронила лицо в ладони. Плечи ее затряслись. До самого вокзала она все не могла успокоиться.
В кассе воинского зала Курского вокзала Тверской взял билеты на первый же уходящий на юг поезд. Надежда Григорьевна отправила домой телеграмму о возвращении, а потом старший лейтенант проводил к вагону и, прощаясь, попросил разрешения писать.
-Я не знаю, – ответила Марина Ивановна. – Мне сейчас тяжело. Поймите меня, пожалуйста!
-Пишите нам на мое имя, – шепнула ему Надежда Григорьевна. – Я потом передам все Мариночке.
В поезде Марина опять поначалу «ушла в себя»: так же, как и по дороге в Москву, лежала на спине, прикрыв веки.
-Ты вот что, Мариночка, давай-ка, бери себя в руки, – не выдержала, наконец, Надежда Григорьевна. – Терять родного человека, конечно, очень тяжело. Не дай бог переживать кому смерть близкого! Да ведь назад не вернешь. Но и так себя мучить, чтоб раньше времени себя загнать в гроб, тоже не дело. Ты должна собрать в кулак всю свою волю и поставить себе цель жить за двоих так, чтобы ему там не совестно было за тебя. Ты жена Героя, а потому и сама должна героически быть стойкой и сильной. Вот приедешь домой, на тебя будут смотреть десятки глаз. Тебе много раз придется рассказывать людям публично о своем муже-герое. А как люди смогут верить тебе, если ты сама в таком раскисшем состоянии?
-Мама, ну, что ты мучаешь Марину Ивановну? – заступилась за учительницу Кира. - Ей и так плохо, а ты еще со своими нравоучениями, «бери в руки, бери в руки»... Ты вот на её месте как бы себя чувствовала?
-Кира! – отозвалась Марина Ивановна. – Твоя мама сказала очень правильные слова. Спасибо, Надежда Григорьевна! Мне действительно нужно собраться. И ваша встряска сейчас как раз к месту. Я постараюсь.
-Вот и умница! – похвалила Надежда Григорьевна. – Поднимайся, душа моя! Будем чай пить. Да покажи-ка, наконец, нам мужнины награды, чтоб и мы могли теперь гордиться своим героем. Это когда-то он был только твой, а теперь Рощин Юрий Викторович - наш, достояние всего советского народа.
А потом Марина принялась делиться воспоминаниями о том, как она с Юрой встретилась и как вышла замуж.
-Я только что окончила первый курс. Это было в 1984 году. Училась я в Мытищах, в Московском областном пединституте имени Крупской. За время учебы в самой Москве бывала очень редко: и некогда было, и средств особых не имелось. Жила только на стипендию. А после переводных экзаменов перед поездкой домой, решила погулять по Москве, посмотреть на её красоты и достопримечательности. Первым делом, конечно, прямо с утра отправилась на Лаврушенский в Третьяковку. А она оказалась почему-то закрытой. Я повернула назад и тут услышала за спиной: «Выходит, и вам тоже не улыбнулось насладиться искусством?». Я обернулась и увидела рядом молоденького симпатичного офицера. У него была такая светлая, приятная и подкупающая улыбка. «Выходит, не улыбнулось.– ответила я. - Но и вам, как я понимаю, тоже?» «Увы!», – огорченно вздохнул он.– Я очень люблю ходить в Третьяковку». «Вы художник?». «Нет. Но высокое искусство обожаю». Так мы встретились. В первые же минуты нашего знакомства я почувствовала не только симпатию к этому человеку, но и какое-то родство души. Он тоже любил живопись. Представившись, он рассказал, что только что получил после окончания училища лейтенантские погоны, а теперь должен ехать в часть, куда ему выдали направление. «Почему же прямо стразу в часть?– спросила я. – Разве по окончании училища выпускникам не положен отпуск?». «Положен, – сказал он. – Мои товарищи еще вчера разъехались по домам к родителям, женам, родственникам. А у меня никаких родственников нет. Я детдомовский. Ехать некуда, болтаться там-сям нет смысла, поэтому лучше всего сразу же отправиться в часть. Тем более, что она расположена здесь же, в Московской области».
Я рассказала лейтенанту, которого звали Юрой, что тоже выросла без родителей, меня воспитывала бабушка, а теперь я тоже должна ехать. Домой к себе на юг.
Тогда Юра предложил мне вместе прогуляться по Москве.
Мне было очень комфортно и тепло рядом с этим человеком, который понравился мне в первую же минуту. Я чувствовала его силу и надежность. Мы гуляли с ним целый день почти до ночи. Ходили по бульварам, паркам, заходили в кафешки перекусить, ели мороженое и болтали обо всем. Ближе к полуночи мы добрались до Белорусского вокзала, откуда он должен был ехать в Дорохово, где находилась его часть. На вокзале мы отыскали свободную скамейку и примостились на ней скоротать ночь, чтобы утром Юра мог уехать первой же электричкой. Юра сидел, а я улеглась, положив голову ему на колени.
А утром мы поехали на электричке с ним вместе. Мне не хотелось с ним расставаться. Никогда.
В Дорохово Юра не пошел сразу же в часть. «Еще успеется, – сказал он. – На две недели я свободный человек».
-И что же, эти две недели вы были с ним там, в Дорохово? – спросила Кира.
-Нет, что ты, детка! Мы опять целый день прогуляли с ним по живописным окрестностям Дорохова, прошлись вдоль легендарного Минского шоссе, постояли у памятника Зое Космодемьянской. Он как раз стоит на пересечении Минского шоссе и дороги, ведущей к деревне Петрищево. А вечером Юра проводил меня на электричку в Москву.
-А потом?
-Потом мы переписывались, звонили друг другу по межгороду. Я по выходным приезжала к нему в Дорохово, или он приезжал ко мне в Мытищи. Но чаще мы встречались в Москве. Так было удобнее, потому что Дорохово и Мытищи находятся по разные стороны от Москвы: Дорохово к западу от Москвы, а Мытищи – на севере-востоке.
-А когда вы с ним поженились?
-Ровно через год, летом 1985-го. Я приехала к нему в Дорохово. Юра взял отпуск на пять дней, снял квартиру в поселке, а потом сообщил мне, что подал рапорт, чтобы его направили в Афганистан. «А как же я?» – тут же пустилась я в слезы. «Мы должны с тобой пожениться». «Как?» «Навсегда. Мы сейчас пойдем с тобой в местный ЗАГС и оформим наш брак по закону. Здесь браки для военных оформляются в один день. Особенно, если военный отправляется на фронт». В тот же день мы получили «Свидетельство о браке» и отправились на квартиру. Наш медовый месяц длился всего неделю.
-А он приезжал потом из Афгана в отпуск? – спросила Надежда Григорьевна.
-Нет. За два года он вырвался в Союз только в начале лета этого года. В конце мая Юра позвонил мне по межгороду из Душанбе о том, что везет «двухсотый» в Москву, что получил двухнедельный отпуск и что для дальнейшего прохождения службы, возможно, вообще останется в Союзе. Я сказала ему, что немедленно выезжаю к нему. Но, как вы знаете, я неудачно свалилась со стула и уже не могла не только поехать, но даже отправить ему сообщение. Ну, а дальше вы все знаете сами.
-Это все он, он! – воскликнула Кира. – Этот паразит изуродовал вас и угробил вашего мужа.
-Да кто «он»? – уставилась на Киру Надежда Григорьевна.
-Вилка! Егор Вилков! Это он нарочно подпилил стулья у Марины Ивановны, чтобы она упала! Его судить за это надо!
-Никто его судить не будет, – спокойно сказала Марина Ивановна. – Нет такого закона. Он еще несовершеннолетний. Вообще-то, я давно знаю о том, что стулья были подпилены. Правда, не сразу вычислила, кто это сделал. Но потом догадалась, что это дело рук Вилкова. Сейчас ты мне только подтвердила эту догадку.
И после этого вы с ним еще занимались?
-Это мой профессиональный долг. К тому же, не ведал он, что творил.
-Все равно надо всем об этом рассказать, а его наказать, чтоб все знали, какой он гадкий.
-Никого не надо наказывать! – твердо заявила Марина. – И рассказывать тоже не надо. Зачем портить человеку жизнь?
*
В городе на вокзале Марина сказала Надежде Григорьевне, что задержится здесь на день, два у бабушки. Давно уже не была у неё, соскучилась. Да и сообщить следует родственникам, что она уже не жена, а вдова. Успокоила своих спутниц, что с ней все в порядке, и ничего плохого не случится.
Пока Марина гостила у бабушки, в селе быстро разнеслись все подробности поездки в воинскую часть на похороны. И если Кира особо не делилась с кем-либо своими впечатлениями (ну, съездили, встретили, простились – и все), то Надежда Григорьевна по простоте души своей не скупилась на слова и высказывания. Все, по её словам, было так достойно, так трогательно, так торжественно. Марина Ивановна была в своем мужестве и стойкости выше всех похвал. Что стоила её пламенная речь перед воинами.
Теперь вдова офицера Советской Армии стала для сельчан эталоном женской верности, благородства души и авторитетом во всех смыслах. Ей простили её необщительность и строгость и повышенную требовательность и даже жесткость по отношению к коллегам и её ученикам. Все, что когда-то ставилось ей в вину, теперь объяснялось её высоким статусом жены, а теперь вдовы героя-воина. «С чего бы это она по клубам шастала, если у неё муж на фронте воевал», – судачили между собой бабы, забежавшие на минутку в поссовет к Надежде Григорьевне. «Ну, да уж, понятное дело: быть женой солдата, который каждый день под пулями, тоже надо большую честь держать», – вторили им кумушки где-нибудь в очереди. «Чего это она никому про мужа-то не рассказывала? Небось, нельзя было, раз он ТАМ воевал», – судачили в учительской.
Сразу же по возвращении домой Марина вышла на работу. Все должностные лица села сочли нужным выразить ей соболезнование и попросили что-нибудь рассказать о муже. Марина Ивановна соболезнования приняла, но рассказывать о муже обещала немного позже.
В конце сентября Марина Ивановна, как обычно, пришла в кабинет к своим восьмиклассникам на урок. Когда велела всем сесть, обнаружила, что все сидят на своих местах, а один ученик, Егор Вилков, за отдельным столом в дальнем углу класса кукует. Съежился весь, как сыч, головы не поднимает.
