как «переходить предел», но я считаю, что перевод неточный. Скорее, reach тут как «достигать чего-то вне правил»… Я писала об этом в реферате … -
Заведующая села и начала рыться в бумагах.
- Ой, Санжиевна, пойду-ка я, спасибо … - с шумом поднялась из-за стола завхоз.
Бассаров неожиданно понял, чего не хватало на заборе - похабного слова.
Отпив чайку и прожевав кусочек пирога, он изобразил крайнюю степень заинтересованности.
- Прекрасная трактовка!
- Да, да, да! – села врач. – Аутрич часто путают с «равными консультантами», понятно? Конечно, участие равного консультанта как знатока целевой группы делает работу более осмысленной и эффективной. Но…
- ...нужны новые подходы, – подхватил Бассаров. – Новые люди. Любому да каждому не дадут возглавить целый отдел.
Татьяна Санжиевна опять покраснела.
- … тем паче, молодому специалисту…
Татьяна Санжиевна нахмурилась:
- Мне уже двадцать пять! Будет...
- А интересно, - поспешил перевести стрелки гость, - чем будет заниматься отдел клинический эпидемиологии? Есть же клинический отдел…
- Нет! – твердо молвила заведующая. – Никакого дублирования. Кроме прочего, в задачу отдела входит отслеживание цепочки заражения.
Бассаров вспотел. Возможно, от горячего чая.
Дождавшись, когда завхоз, с грохотом сунув инструменты в ведро, ушла, он придвинул стул хозяйке.
- А я, собственно, Таня… Татьяна Санжиевна, по поводу Арпиульевой…
- Кто такая? Первый раз слышу, - потянулась за вторым куском пирога врач.
- Больная…Диагноз подтвержден.
- Больных у нас нет! – отрезала Ильина. – Есть ЛЖВ. Лица, живущие с ВИЧ. Я сегодня говорила на планерке, что пора вводить новые статусы, как это принято во всем мире. А мы все еще работаем по старинке. Да, ЛЖВ! Но они не больные. Но, заметьте, живущие, пусть с ВИЧ, жи-ву-щие!
- Да, да, как я вас понимаю! Живущие – жующие. Пирог классный…
- И что вы понимаете? Учтите, разглашать ВИЧ-статус больного… простите, ЛЖВ мы не имеем права. По закону. Даже близким родственникам!
- Да мне этот статус сто лет в обед как известен! Нам бы цепочку контактов...
- Еще чего не хватало! – возмущенно вскочила собеседница, роняя крошки пирога на стол. – Вам еще базу данных подавай!
- Ха. – Бассаров хмыкнул. - Вся ваша база данных вон, пылится на подоконнике… Папки, скрепки, канцелярский клей… Работаем по старинке? А еще хотите одолеть чуму двадцатого века!..
Девушка-врач села.
- Тут вы правы… Компьютеров почти нету… даже по одному на отдел. Только в клиническом и на регистрации. Даже в бухгалтерии нету.
Татьяна Санжиевна вздохнула и отодвинула тарелку.
- Вот, аппетит пропал…
- А хотите, я вам его подниму, аппетит? Я как раз пробиваю компы для Центра. «Эпл Макинтош», пойдет?
Заведующая отделом пискнула, захлопала в ладоши, как девчонка.
- Гарантирую, что один из них попадет на ваш стол.
- А вы и впрямь добрый ангел, Борис! Я даже где-то завидую вашей девушке… как ее фамилия, говорите? Какой путь заражения, половой, инъекционный? - Хозяйка ринулась к подоконнику к стопке папок и скоросшивателей. Чихнула от известковой пыли. Раскрыла и отложила верхнюю папку.
Татьяна Санжиевна закусила нижнюю губу.
- Нет, Борис. Не имею права. Сожалею.
Бассаров молча пошел к двери.
- Постойте…- окликнула визитера заведующая отделом. – Я тут подумала… вы же нам помогаете… могу дать телефон знающего человека…
- Аутрич? – усмехнулся Бассаров.
- А вы быстро учитесь, Борис. Вот… - Татьяна Санжиевна черкнула на настольном календаре, оторвала листок. – Скажете, от меня… Все, что могу.
- Спасибо, Таня.
На этот раз заведующая отделом клинической эпидемиологии не возмутилась.
Пленка 09с. Бассаров. Кирзавод
Когда вышел из ванной, она еще спала. Моя Бабочка. Я называл так мою сожительницу мысленно – ей не нравилось это обращение. А мне – да! А как ее называть? Женой она не была. Моей Женщиной, того хуже, Моей Любимой – пафосно. Сожительницей – грубо. А Моя Бабочка – как раз. Оптимально. Два в одном. Имя плюс мое неравнодушное отношение.
Последнее время Моя Бабочка стала много спать. Сперва я радовался, потом встревожился. Лори жаловалась на слабость.
На цыпочках, оставляя на полу мокрые следы, в одних трусах пробрался на кухню, волоча за собой телефонный провод, крутанул диск, набрал номер, указанный Татьяной Санжиевной.
На том конце провода послали на три буквы. И эти буквы были далеко не ВИЧ.
День начинался не лучшим образом.
Я заварил растворимого кофе и вспомнил, что забыл купить молока. А кофе без молока как ложноположительный результат.
«Бывает, - подумал я. - К примеру, человек с похмела». И набрал номер еще раз.
- Алле. Мне бы Гендоса, - говорю, - я от СПИД-Центра.
- Мужик, ты че, не понял, в натуре? – На том конце провода надсадно задышали. – Пшел ты, усек!..
- Усек. Уже в пути.
- Понятливый, ишь ты… А че хотел-то?
- Мне б справку. Гендос, это вы?
Абонент взял паузу. Сиплое дыхание.
- Допустим, Гендос я буду. У тя бабки-то есть, мужик? Справка денег стоит, так, не?
- Допустим.
- Ну, валяй.
Мне назвали адрес в районе Кирзавода.
Когда-то здесь был кирпичный завод, но местные говорили, что название района – от слова «кирять». В смысле «бухать». В смысле «выпить». И в том была сермяжная правда.
В окне «тойоты-камри» возникли темные деревянные бараки, переполненные мусорные баки, залежи рванья и много битых бутылок. Кое-где выбиты стекла, кое-где в окна вставлены фанера и намокшие листы ДВП с разводами. Пейзаж эры перемен. Эти бараки строились еще в эпоху первых пятилеток. Нормальные граждане давно унесли отсюда ноги, и в разные годы там селилась колоритная шушера, начиная с периода бериевской амнистии. Горожане избегали посещать этот район.
Пасмурный день поздней осени не добавил шарма Кирзаводу. Для начала мою «тойоту» обхаяли местные псины.
В лобовом окне солнце ныряло в пепельные облака, будто обожженные и исторгнутые гигантской печью. Птицы летали низко и молча. Редкие тополя, облезлый асфальт, разбитые фонари, сизые стены промзоны, дома с проплешинами шифера, собаки – все было серым. На миг солнце высунулось из-за пурпурно-черного занавеса, но тотчас кануло, удушенное свинцовыми тучами. Явственно намечался дождь со снегом. Детей на улицах не было.
«Тойоту» тряхнуло – опять выбоина! – занесло, к счастью, на обочину. Мимо с ревом прогромыхал железными бортами грузовой «ЗИЛ». Я вылез из машины. Веер гнал по выщербленной дороге пыль и мусор.
Дверь в барак висела на честном слове. Я попытался ее подправить, и она упала – едва успел отдернуть ногу. Под ногами хрустнуло стекло. Стертые до белизны ступеньки. Вонь кошачьего дерьма не могла потеснить стойкий запах марихуаны.
Я поднялся на второй этаж – ступени отчаянно скрипели. Облупившиеся стены грязно-зеленого цвета, надпись «Козлы все», выцарапанная гвоздем на почерневшей от грязи стене. Я полез во внутренний карман за бумажкой, чтобы сверить номер квартиры, и тут за спиной взвизгнули половицы...
Боли не почувствовал – голову будто резко сдавили огненным обручем.
Очнулся сидящим на продавленном кресле. Кресло источало запах помойки – видимо, оттуда его и приволокли. Карманы куртки были вывернуты.
Я не был связан, и быстро понял почему – на меня тоскливо смотрел черный зрачок обреза. Напротив на солдатской кровати сидел тип в телогрейке на голое тело. На груди синела татуировка: двуглавая церковка. Ага, механически сообразил я, две ходки, как минимум. Голова раскалывалась. Я сунул руку в карман.
– Не дергайся, бабки мы забрали, - скривился тип в телогрейке. – Это плата за вход на дискотеку.
Где-то сбоку с готовностью заржали. Голову я повернуть не мог – так она болела.
- Я б вам и так отдал, бабки-то, - промычал. – Договорились же…
- А может, ты мент? Колись давай. Кто тебе слил телефончик, мм?
Телефон, кстати, стоял на столе с прожженной клеенкой. Красный корпус, белый диск. Новенький аппарат явно не вписывался в окружающую среду, обставленную рваными, в ржавых разводах, обоями. Наверное, это был единственный домашний телефон в околотке. Я знал, что дефицитный стационарный номер в депрессивном районе, где уже появились первые наркоманы, пробил СПИД-Центр. Под проект «Аутрич».
А что такое outreach? По-русски - агент под прикрытием. Недаром заведующая отделом клинической эпидемиологии, помедлив, согласилась с моей трактовкой. И назвала не фамлию, а погоняло аутрич-работника.
Я осторожно потрогал голову сзади – бил левша. Ну, спасибо, Татьяна Санжиевна, подумал, за наводку.
- Сказал же, со СПИД-Центра я, мне Гендоса надо…
И тут же понял, что Гендосом тут и не пахнет.
- Гендос – не наш паровоз, - хмыкнул, качнув зрачком обреза хозяин.
Где-то опять заржали. Хозяин потер пальцами, взглянул на подручного. Я догадался: приготовить косяк.
- Да убери ты пушку, не мент я!
- Чем докажешь, фраерок? Учти, фуфло твое про заразу тут не пролезет.
Я лихорадочно соображал – аж голова перестала болеть – и наконец рассмотрел хозяина. Оказывается, он сидел в синих семейных трусах, не считая ватника и вьетнамских шлепанцев. И тощие ноги его, исколотые татуировками, не могли прикрыть изъеденые язвами лодыжки. На коленях синели звезды. Плешь едва прикрывал седой ежик, хрящеватый перебитый нос вдавлен в переносицу, один глаз подернут бельмом. Бандит тут же потер его пальцем с черной каемкой ногтя – кисть, и та была в наколках. Помнится, Таня, не подставщица Татьяна Санжиевна, говорила, что у папы почти нет татуировок - какой же он бандит?
Стоп. Танин папа! Клички не знаю, но фамилия должна быть как у незамужней Тани – Каратаев.
- Не верите, позвоните Каратаеву….
- Тихо, фраер, ты за Фару базаришь, че ли?
Я кивнул. Пора рисковать.
- Не надо ля-ля, баклан. Фара – мужик авторитетный. В натуре авторитетный!
Я показал
