постоянном состоянии паники, что бы при малейшей опасности сделать ноги.
Он зашёл чуть вглубь осклабившихся клыками деревьев, туда, где стоял сломанный фонтан, покрытый зелёной плесенью. Отсюда был виден упавший вертолёт с покосившимися лопастями. Его обшивка обгорела до черноты, от того он был сильно заметен. Выбрал дерево, ничем не отличающееся от других, размахнулся топориком, который давным-давно экспроприировал из безхозного магазина бытовых товаров, и ударил первый раз. Звук был глухой, Глеб всегда надеялся, что его никто не услышит, но всё же обернулся. Никого, и продолжил рубить более рьяно, отдавая себе отчёт в том, что с каждым разом он всё больше привлекает к себе внимание и когда-нибудь неведомая тварь подсторожит его здесь.
Дерево громко повалилось навзничь, ломая сучья своих соседей, и он вжал шею в плечи, будто это могло помочь ему скрыться. Шум утих, и он вдруг покрылся холодным потом. Совсем рядом послышались какие-то шелестящие звуки, будто разговаривают два путника, неделю без воды проходившие по пескам Гоби. И тут впереди, за деревьями, пара глаз антрацитом как сверкнут. Глебу стало плохо. Если раньше он думал, что в таких случаях можно взять и унести ноги, то теперь понял, что ноги-то не слушаются, да и руки тоже, и голова. Первое, что захотелось сделать, и он чуть этого не сделал: вздрогнуть, закричать и отпрыгнуть, но как-то, неизвестно как, он обуздал это желание.
Зашумел ветер в кронах деревьев, одиноко и тоскливо. Между толстыми стволами появилась чёрная морда с острыми, как у рыси ушами. Оно поводило ноздрями, принюхиваясь, и посмотрело на лесоруба ярко оранжевыми глазами без зрачков. Чудовище стало приближаться, постепенно показывая своё мощное длинное тело. Огромные лапы с медвежьими когтями мягко ступали по земле, и Глеб понял, что от с этим монстром, у которого ещё осталось что-то кошачье, ещё от прошлой жизни, ему не справиться в бою. Когда оно подошло совсем близко, то выпрямилось на всех своих четырёх лапах и потёрлось о ногу Глеба.
- Барсик, ты что тут делаешь, напугал меня до смерти!?
Табачков погладил его по загривку и почувствовал, как мощный хвост обвился вокруг его ноги, царапая штаны крупными чешуйками. Присел перед ним на колени и посмотрел в его бездонные глаза.
- Ты где пропадал, я уж подумал, что больше не вернёшься?
Барсик шумно выдохнул, будто понял о чём говорит человек, и потёрся шеей о его щёку. Удивительно, - подумал Глеб, - вроде бы чудовище. Посмотришь – из мира мёртвых, не иначе, ан нет – животное, природой любимое, богом обиженное, а всё-таки такое же животное, как и он сам.
Голос. Незнакомый и ласковый, вдруг произнёс над ухом.
- Кто ты?
Барсик, насторожился, отпрыгнул и принял угрожающую позу. Шерсть на загривке встала дыбом, хвост вытянулся в трубу.
Обернулся. Нет никого, только ствол дерева. Опят не смог увидеть кто говорит, только фигура… человеческая… шмыгнула в парк. Потревожила их и оставила доказательства – колышение веток. Кошак отступил на шаг и поспешил ретироваться.
- Барсик, барсик, - позвал он его тихо, но куда там. Оно предпочло тихо убраться от неведомой опасности. – Ах ты трусливая морда, ну и чёрт с тобой!
Он обернулся вокруг оси, припадая на корточки. Топор сидел во вспотевшей руке очень крепко. Главное - не поддаться панике. Споткнулся о ствол собственноручно поваленного дерева, перекувырнулся через него, вскочил. Шершавая кора уколола его тысячью занозин и он постоял недвижимо немного, пока мураш не покрыл его тело единым ковром, от того, что он почувствовал у себя на шее горячее дыхание. Отпрыгнул, сам того нехотя, с каким-то проворством кузнечика. И тут же, сзади, будто челюсти щёлкнули, клацнув целой массой зубов.
Обернулся. Тень, казавшаяся естественно падающей от дерева, вдруг отвалилась от него и бесшумно скрылась. А, - подумал он, - ты мастер маскировки. Самообладание постепенно приходило к нему. Это что-то быстро перемещалось, обозначая себя чёрным между деревьев, будто не хотело потерять Глеба из виду. Но на миг Глеб всё же увидел его. Нет, это был не человек, как показалось в первый раз. Фигура человеческая, две ноги, две руки, туловище, голова, но всё это уже не человеческое, как впрочем и у Глеба. Встретились в вымершем парке два чудовища, бывшие, может быть, когда-то соседями.
Полосы света меж стволов исчезали друг за другом, а потом вновь появлялись, будто играли на клавишах пианино. Что же это за существо? Может то самое, что плескается в пруду у входа в парк или то самое, что следило за ним от самого дома. Раньше таких ужасных здесь не было, что бы вот так с первого взгляда нельзя было понять: человек это или мутант.
Вдруг кто-то громко и протяжно запищал, совсем нечеловечески, будто дрались две огромные крысы, и затем что-то покатилось по земле. Смолкло. Кто-то кашлянул в кулак. Тишина. Боковым зрением увидел, как мелькнуло в правом, верхнем углу. Или показалось? И вот громкий смех. Человеческий, будто рассмеялись в прокуренном кабаке над пошлой шуткой. Полуженский, полумужской, будто принадлежал какой-нибудь прокуренной, разжиревшей даме с мешками под глазами от пропоя.
Вот оно. Всё случилось неожиданно, но за три тысячных секунды до последнего броска, всё тело Глеба вздрогнуло и напряглось. Он повернулся, размахнулся и ударил. Топор вошёл прямо промеж двух красных глаз, в жирный нарост. Монстр свалился рядом, будто и не был никогда живым.
***
После драки Глеб чувствовал себя вымотанным. Несмотря на радость победы, какая-то тоска стала сжимать и разжимать сердце. Он сидел на своём дереве. Глаза, открытые в щёлки, нашли на земле тень Глеба, которая уродовала его неуклюжей вырезкой темноты. Положил свою руку на неё и заговорил, сначала тихо, а потом, осмелев, в полный голос. Разговаривал, будто с живым существом, даже не как с животным, а как с человеком:
- И тебе одиноко со мной? Я знаю - одиноко. Не живётся мне как всем, всё бегаю, бегаю. Сам от себя бегаю и тебя, бедную, за собой таскаю. Измучилась ты, наверное, похлеще меня, ведь тебе-то ничего не перепадает, я и поделиться с тобой не могу, потому что ты всего лишь тень. Доля твоя такая, что тебе ничего не нужно, а если и нужно, то всё равно не сможешь этого взять. Я б отпустил тебя, если мог, пошто ты мне?! Жалеть только тебя… А другого выбора у тебя нет, подруга, положат меня в гроб и ты рядышком ляжешь, такая же обездвиженная, растерзанная, как и я. Хотя какой гроб…
Глеб вдруг отдёрнул руку, будто дотронулся до раскалённого утюга. Ему показалось, что тень пошевелилась, словно отвечая ему, будто и вправду была такой живой, как он её представил. Замер с поднятой рукой у подбородка, смотрит подозрительно, боясь увидеть хоть ещё одно движение. Вот это настоящий ужас, если тень его окажется живой. Тогда всё – привет маме. От неё не убежишь, не убьёшь её и не спрячешься. Ещё один монстр будет постоянно таскаться за ним. Но тень оставалась недвижной, с рукой, как и у него, у подбородка. Смотрела в ответ на него такими же подозрительными глазами.
- Ладно, посидели и будет, - сказал он уже сам себе, сплюнул на руки и взялся крепче за топор. Поваленное дерево заждалось, когда его разрубят на куски и понесут в человеческое жилище, что бы там верой и правдой послужить одному из последних, оставшихся в живых.
***
Когда всё было кончено, и срубленное дерево аккуратно разложилось на корявые дрова, Глеб смахнул пот со лба рукавом, посмотрел, как пот намочил его, и огляделся. Он так заработался, что совсем забыл о предосторожности, хотя монстр-то вот он - прямо у ног лежит – не шевелиться. Прямое доказательство, что со здешними местами лучше не шутить.
Дрова он обернул заранее приготовленной верёвкой таким способом, что бы потом легко мог повесить всё это на спину. Немного давило и резало плечи, ну да это ничего. Назад он решил идти другой дорогой. Мало ли кто ещё решил его выследить и устроить засаду на натоптанной тропе.
Издалека он был похож на согбенную старушенцию из средневековья, которая тащит домой непосильно-тяжёлый хворост. Подсолнечная земля давно уже сбросила с себя все намёки на технические достижения людей, и теперь средневековье опять вокруг. Ни тебе электричества, ни водопровода. Кругом только монстры, неведомые существа да комары. В жизни земли наступил новый этап развития и не исключено, что вскоре на замену человеку выступят новые формы жизни, может даже такие, как он, а люди, таящиеся в своих подземельях, будут чем-то непонятным для них, ужасным. Как в средневековье были ужасными тролли или гоблины. В конце концов, почему мы решили, что эволюция – это обязательно муравьиные города и технический прогресс? Может высшая эволюция жизни есть нечто другое? Может те же дельфины с точки зрения мироздания достигли вершин развития или какие-нибудь сказочные эльфы или духи? Что это вообще за слово такое – эволюция? С точки зрения жизни – это, наверняка, объединение с природой, полная власть над своим телом и духом…
Неожиданно вспомнил, какие “гуманные” были люди, как они объединились с природой и как глубоко чтили собственную эволюцию. Как мощные истребители, сверкающие глянцевыми боками от вездесущих пожаров, носились над городом, чуть не задевая пузом пока уцелевшие небоскрёбы. Они налетали на город, как стая драконов, плевались пулями и сбрасывали ржавые бочки, от которых ввысь поднимался гриб, похожий на перезрелый груздь. Такой гриб уничтожал сразу два – три целых квартала, оставляя в эпицентре глубокую воронку. Пожар бушевал в таком месте неделями, пока не выгорал полностью, ведь тушить его было некому.
Попадались смельчаки, садились в пожарные машины, заводили экскаваторы, отправлялись в пекло. Тогда ещё все думали, что войне придёт конец. Они так и не возвращались. Он тоже был смельчаком. Иначе, почему он здесь?! Когда его семья: Инга - жена, дочь Алла и сын Слава при первой же тревоге, бросились к метро, а тогда уже было понятно, что назревает заварушка, он остался. Поцеловал только Ингу и Аллу в щёчку, пожал руку сыну. Кто его знает, даже Глеб не знает, что заставило его остаться – гордость или желание в честном бою защитить Москву и Россию от захватчиков? Глеб считал, что его мужская сила понадобиться в начавшейся войне. Но он остался и долгое время ждал, когда за ним придут солдаты, дадут в руки автомат и заберут на войну. Он ждал и верил, а когда бомбардировки закончились, и на город обрушилась громче всякой бомбы, тишина, он вдруг понял, что остался совсем один.
Станция метро Чистые пруды, в которую спустилась его семья, будто проглотила их и больше не хотела ему отдавать. Двери были надёжно закрыты, и он ходил туда до тех пор, пока его не уберёг ангел от прошившей воздух очереди из автомата. С тех пор он опасался подходить к станции и всё надеялся, что люди выйдут из метро и заполонят сумасшедшие улицы Москвы, как раньше.
***
Комната на кухне вечером была мрачновата. В окна почти не поступал свет, и ночную мглу разгоняла лишь свеча, горевшая за спиной у Глеба. В темноте сидеть так странно и удивительно, возникает чувство, что твоего тела просто не существует, словно во всём мире, только один твой всеобъемлющий разум, текущие реками и водопадами мысли.
Его промочили до нитки воспоминания. Это
