Ладно, постараюсь хоть что-то исправить – не весь же свет на ней сошёлся! Сейчас слетаю на родину, проведаю могилы своих стариков, навещу Светкиных родителей, застать бы их в живых, увижу товарищей, заодно и подругу себе на старость подберу. Там такими подругами сейчас, пожалуй, пруд пруди! Можно и настоящую подыскать, чтобы с душой была, чтобы не одними шмотками бредила…
И не дай мне бог на ту поглядеть, которой меньше тридцати пяти. О чём мне с ней беседовать? У нее своё, послеперестроечное на уме. Если он, этот ум, еще где-то обнаружится! Кнопочное поколение!
«Дай! Хочу! Я этого достойна! Моё поколение выбирает пепси!»
В общем, безнадёжно деформированное сознание! Пора мне из наших со Светкой отношений хоть какие-то выводы наперёд сделать! Хватит мне всех женщин идеализировать!
Мысли о родине навеяли тоску другого рода. Потянуло на родные песни, а не на американское дыц-дыц-дыц. Я даже знал, что в первую очередь легло бы на душу. Даже не любимая мною Людмила Зыкина, а только Надежда Крыгина. А у нее, конечно же, «Прощание с детством». Какое всё-таки это чудо – и стихи, и музыка, а уж исполнение – я каждый раз улетаю на небеса!
Волнуясь, я поискал в интернете и нашёл сравнительно быстро. Всё легко даётся, если знаешь, что искать! Включил (звуковоспроизводящая аппаратура у меня отличная!) и под прекрасную мелодию «поплыл», расчувствовался:
Унеси меня с журавлями ветер,
Унеси далёко, в синие края.
Там осталось детство, там осталась юность.
Там зарю в лугах встречала молодость моя.
Журавли, прошу вас, пролетая утром,
Не будите кликом старенькую мать.
Будет моё детство, будет моя юность,
Будет моя молодость им вслед рукой махать.
Без меня поднялась новая берёзка,
У любви у первой есть своя семья.
Не вернуть мне детство, не вернуть мне юность,
Улетела с журавлями молодость моя.
Почему так распирает голову? Почему всё плывет по часовой? Почему не останавливается? Я падаю? Кажется, я заболеваю. Почему так распирает…
– Бритни… Кажется, мне плохо…
Эпилог
Бритни, застав шефа беспомощным, сильно испугалась, но не настолько, чтобы растеряться до беспомощности. Она подлетела к телефону и как изящная кошечка принялась обзванивать тех, кто мог бы оказать профессору помощь.
В первую очередь подняла тревогу среди медиков своего кампуса. Потом она позвонила в городскую «Скорую», и в лабораторию госпиталя Сан-Франциско. Затем дала знать о беде доктору Кеннеди и всё это время удерживала профессора от падения, уже не отходя от него ни на шаг и, твердя ему что-то обнадёживающее.
Ей было видно, что профессор неправильно ощущает себя в пространстве и не падает на пол лишь потому, что она удерживает его в кресле с высокими подлокотниками. Глаза закрыты, сам он в сознании, но постоянно клонится на бок и что-то тихо произносит по-русски, ей непонятное.
Хорошая секретарша помогала больному даже своим присутствием, поскольку он ощущал ее и понимал, что не брошен без помощи. Понимал, что заботливая Бритни всех поднимет на его спасение. А спасать профессора могли только высококвалифицированные специалисты по головному мозгу и невропатологи.
Бритни, умница, дежурила у шефа до тех пор, пока кабинет не стали заполнять всё новые и новые медики, встревоженные экстренной информацией.
Симптомы острого нарушения мозгового кровообращения оказались налицо. Совместными усилиями были выработаны и осуществлены первоочередные спасательные мероприятия, но больной нуждался в проведении немедленной интенсивной терапии в стационарных условиях и в самом большом объеме. Состояние было угрожающим.
Каким-то странным образом скоро чуть ли не весь кампус не только узнал о случившейся беде, но и лично провожал известного профессора, когда его вынесли на руках из учебного корпуса, чтобы разместить на носилках в специализированной медицинской машине.
Теперь Бритни не сдержалась и заплакала в голос. Ее тут же поддержали другие женщины, очевидно, хорошо знавшие профессора Гвоздёва. Да кто же его не знал в университете, в Кремниевой Долине или в Калифорнии с самой лучшей стороны?!
Но всё равно кто-то подходил и подходил со стороны, и тогда знатоки вполголоса им объясняли: «Тяжелый инсульт! Но человек очень хороший! Гениальный учёный. Но скромник удивительный – со всеми приветливый, многим хоть в чём-то да помог, хотя и русский. Как же так? А мы слышали, будто от него жена ушла?! – подтравливал кто-то. – Да, что вы знаете? – Разве от таких, как он, уходят?! Молодой, красивый, очень небедный профессор! Вроде даже нобелевский лауреат или почти…»
Медицинская машина напористо раздвинула толпу и помчалась в клиническую реанимацию Санта-Клары. Несколько легковых машин сотрудников университета поехали следом, чтобы быть в курсе и, если понадобится, мгновенно оказать посильную помощь хорошему человеку. Может, кровь нужна будет или…
Постепенно люди разошлись и только сотрудники трех лабораторий, руководимых профессором Гвоздёвым, молча группировались перед своим корпусом, потерявшись в трагической неопределенности. Как-то неожиданно всё повисло – и этот непонятный случай, и общая для всех научная работа, и даже судьба каждого. В общем-то, даже начальники лабораторий не призывали немедленно возвращаться к работе, потрясенные не менее остальных. Кто-то даже нервно закурил, хотя для кампуса это считалось нонсенсом, но нарушителя порядка в этот раз никто не одернул. На всех давила тяжелая неопределенность надвигающейся беды. Ее ждали, ее предчувствовали, ее не знали, как встречать.
Часа через три по кампусу прокатился слух, будто состояние профессора осложнилось тяжелым инфарктом миокарда. Больного вертолётом срочно перевезли в военный госпиталь Сан-Франциско. Уж там специалисты от бога – они и мертвого поднимут, если придётся!
*
Но не всё в силах даже специалистов от бога. Больной умер, не приходя в сознание.
Расстроенная досадной неудачей бригада интенсивной терапии нервно перекуривала своё бессилие, проявившееся в очередной раз. Врач-реаниматолог, опираясь на подоконник окна, за которым он подавленно наблюдал сумерки, проговорил никому, хотя и вслух:
– Сказывали как-то, в кулуарах медицинского симпозиума, когда обсуждали его научные достижения, будто не просто умница, а самый настоящий гений! И что совсем уж необычно, все признавали его очень хорошим человеком! Вот только хорошим людям в жизни не везёт! А гении, так те вообще сгорают как порох, вот и этот, кажется, едва ли до сорока дотянул! Очень жаль, ребята! Красивым был человеком, жил красиво и правильно! А мы опять бессильны…
*
Когда увезли любимого шефа, Бритни немедленно забрала тетрадь из его кабинета, а уже дома догадалась, что именно он просил в нее дописать.
Бритни пролистала тетрадь, чтобы убедиться в ее безобидном содержании. Всё было на русском, но ничего настораживающего ее внимание женщина не обнаружила. Видимо, никаких секретов в тетради и не было, но почему же шеф опасался, чтобы тетрадь не попала в чужие руки? Впрочем, итак понятно! Это же личный дневник.
Последняя мысль успокоила Бритни, и она подробно описала, что и как случилось в тот тяжелый для шефа и для нее день.
А на следующий день, когда весь кампус узнал, передавая новость один от другого, а Бритни узнала об этом в первую очередь, что спасти профессора Гвоздёва не удалось, она горько заплакала.
До боли в сердце было жаль этого человека, всегда ко всем доброжелательного и справедливого. Все сотрудники его проекта удивлялись манере шефа ставить задачу так, будто он не приказывал, а просил сделать важное для него одолжение. Но при этом не заискивал, не унижался, не мельтешил. Он хорошо знал сам, и его подчиненные без лишних слов понимали, что задание важное, что его надо сделать поскорее и как можно лучше.
Все, чувствуя уважение к себе шефа, исполняли его просьбы едва ли не с радостью. С ним было приятно и интересно делать любую работу! Он ни над кем не возвышался, не раздувал щёки от своей важности, ко всем имел свой подход, никогда не проходил мимо, если замечал тень житейских неприятностей на лице сотрудников. Всегда подключался, если помощь была в его силах.
В приёмную, где работала Бритни, торопливо влетел Итан:
– Крошка, подготовь-ка мне основные сведения о биографии шефа. Надо для прессы подготовить расширенный некролог. Укажи основные достижения, награды, но о самом проекте, сама знаешь, надо розового туману напустить. Мол, важнейшие работы по спасению и реабилитации людей с тяжелыми травматическим повреждениями головного мозга, или нечто подобное. Сама сообрази что-нибудь покрасивее и позначительнее! Так мы с тобой скоро похоронным агентством сделаемся… Я уже сомневаюсь иногда, в университет ли я попал или…
– Мистер Итан! Мне кажется, сегодня шутки не уместны! Извините! У меня постоянно перед глазами лицо шефа, а вы…
– Это не шутки, дорогая наша Бритни! Это попытка как-то сохранить готовые лопнуть нервы! Всё! Имей в виду, я уехал в мэрию, буду часа через два.
Вечером Бритни, уединившись от семьи, открыла тетрадь. Она с болью перечитала написанное и пережитое вчера. Вытерла часто влажнеющие глаза, и как он всё предвидел, и поставила точку, о которой ее просил шеф:
– Tuesday, April 9, 2013. Сегодня в 7.20 PM в военном госпитале Сан-Франциско после внезапного тяжелого инсульта, а чуть позже и тяжелого инфаркта миокарда скончался мистер Александр Гвоздёв, видный учёный, доктор физико-математических наук, полный профессор, руководитель важного для США гуманитарного государственного проекта. Университет ПСМ, Санта-Клара, штат Калифорния.
Для всех сотрудников и знакомых эта смерть стала неожиданным ударом. Мы все потрясены! Мы все скорбим!
*
В понедельник и сразу после смерти профессора обладатель телефонного номера со многими нулями позвонил миссис Гвоздёвой, чтобы исполнить просьбу ее покойного мужа, несмотря на драматичность момента.
Когда у Светланы сработал телефон, она обратила внимание на незнакомый номер с нулями и решила, что это очередное соболезнование. Она устало приняла звонок и услышала в трубке, что и ожидала:
– Здравствуйте миссис! Примите мои искренние соболезнования; мне очень жаль!
– Спасибо, – ответила Светлана. – Я разве знаю вас?
[justify]– Пожалуй, что нет! – ответил приятный незнакомый голос. – Но я вас знаю хорошо, хотя и заочно, а вы хорошо знаете доктора Кеннеди. Я ему начальник. Думаю, моё имя теперь значения не имеет, но я должен
