– Благодарю вас, сэр! – кивнул я ему головой в виде поклона.
Вертолёт взял курс на Санта-Клару.
Внизу, плотно прижавшись один к другому, цеплялись за множество холмов большого Сан-Франциско частные домишки, разукрашенные в радостные цвета. Небо во все стороны, куда ни глянь, оставалось чистым и голубым, как и моё настроение.
Через двадцать минут пилот, зайдя с севера, низко облетел Санта-Клару и, нагнав радиальную волну, лихо посадил машину на берегу пруда, ставшего за эти годы мне дорогим и даже необходимым. Я выпрыгнул наружу с облегченным сердцем и направился к дому.
Вертолёт подождал за моей спиной минутку, потом загудел тоном выше и ушёл в небо. Я помахал рукой улетавшему гостю, имя которого так и не узнал (было неприлично спрашивать то, что он мне не доверил), машинально вынул из почтового ящика конверт и открыл калитку.
Неожиданно для себя я очень разволновался. Вот и опять наш милый дом! А ведь сутки назад я с ним прощался навсегда! Мир полон чудес!
«Ну, что ж, здравствуй, наш любимый дом! Будем опять, вполне возможно, жить все вместе! Скоро явится наша хозяйка, вернётся любовь и семейное спокойствие. А потом, надо же в это верить, здесь зашумят наши дети. И тебе улыбнётся счастье, родная моя! Я в это верю!»
Глава 21. Теперь можно жить
Прямо на входе я вдруг раскис, да так, что даже рухнул на крыльцо, будто ноги срезало.
С чего бы это? Так сильно устал?
Конечно, устал! Но не столько физически, сколько морально. Всякие гадости и неопределённости давили много дней подряд, терзали душу, портили нервы, а тут сразу – и полный покой.
Теперь-то всё у нас будет иначе! Всё будет по-другому! Всё будет отлично! Я пересмотрю свои отношения со Светланой. Может, я сам ее и оттолкнул? Женская душа – это же лабиринты в катакомбах, неуправляемые эмоции и бессмысленные порывы! Мало ли чего она себе вообразила, если на такое решилась? Может, уже и меня в неверности подозревала…
Ведь вся жизнь впереди – это тоже потёмки! Еще, какие потемки! Но проходит время, отдельные неясности остаются позади, а впереди уже караулят новые, чтобы в этой странной жизни опять и опять больно стукаться лбами!
Я жду ее! Я жду свою Светку домой! Жду с нетерпением! И люблю ее всё равно! Хотя чувствую, как что-то меня отталкивает, что-то настораживает, не даёт ощутить Светку такой же родной, какой она была прежде.
Давно ли я ее проклинал? Смогу ли примириться с моей отравленной памятью? Смогу ли всякий раз, когда она будет близко со мной, не вспоминать того другого?
И всё же – почему у нас так вышло? Почему она ушла именно к нему? Почему ушла к тому, кто в моих глазах совершенно того не стоил? Что за странный выбор? Неужели наши взгляды на жизнь и на ценность людей столь сильно расходятся? Если бы, не дай бог, она ушла к доктору Кеннеди, я бы от горя рвал на себе волосы, но хотя бы понимал оправданность ее выбора – он уважаемый всеми человек, он достоин уважения и твоей любви, а так… Ты же себя этой связью оскорбила! Ты же опустилась до его уровня!
Не понимаю? По-прежнему не понимаю свою жену!
Но если я ее не понимаю, так опять смогу наступить на прежние грабли! Неужто я теперь сам же допускаю повторение этого кошмара? Да, если честно, то допускаю!
И с такими гадкими настроениями и скрытыми упрёками я Светлану и встречу?
Так Светка сразу же уловит мои настроения, ведь и у нее должен накопиться даже больший, нежели у меня комплекс недоверия и предубеждения ко мне. А ещё, может быть, и комплекс большой вины передо мной. Это комплекс любого заставляет постоянно оправдываться, даже если никто не обвиняет. Заставляет оправдываться даже перед собой. И одновременно заставляет ждать обидных упрёков в свой адрес! Ждать, готовиться к ним и от этого всё время напрягаться!
Всё это тяжело чувствовать! Так у нас не будет покоя! Не будет любви! Всё когда-нибудь опять прорвётся наружу новыми ссорами. И снова будут слёзы, будет недоверие, будут обиды!
Всё плохое может снова преградить нам путь навстречу друг другу. От неурядиц нельзя оградить отношения раз и навсегда. Мне надо становиться умней, надо верить в лучшее, но готовиться к худшему, чтобы не пустить его в нашу жизнь! Надо предусматривать последствия своих слов и своих действий! Ведь Светке тоже тяжело.
А впрочем, поделом ей! Заслужила ведь! Но если губернатор, да еще вполне официально погрозит ей перед носом, я даже не знаю – а не взбрыкнёт ли Светка на всю мощь своей натуры? Она ведь это может!
А коль уж что случится, так потом не переделать! Если Светка включит тормоза – ее и трактором не сдвинуть! Где уж тому губернатору...
Так, может, мне отменить их промывание мозгов, пока не поздно? Самому попробовать? А с другой стороны, то промывание в ее глазах освежит мои достоинства. Те достоинства, которые и впредь будут принадлежать только ей.
Ох, не знаю, что мне делать и как мне быть?! Сомнения терзают, словно стая озверевших псов! Переживания рвут душу! А ведь когда вернулся домой, так легко почувствовал себя внутри, было так просто, так хорошо! И вот – опять…
Я бесцельно слонялся по дому, не находя себе места, лишь бы не сидеть под тяжестью дум, лишь бы не поддаваться самым страшным сомнениям. Ждал, думал, волновался, даже наводил в доме какой-то порядок, чтобы всё оказалось в самом лучшем виде, когда вернётся Светка.
На глаза запечатанное попалось письмо. Оно оказалось от наших, из Саратова. Все эти годы мы редко, но всё же поддерживали связь. Иногда по телефону. В последнее время использовали скайп. Но американская техника… То картинка зависала, то становилась расплывчатой – лиц не разобрать, но больше всего вредили часовые пояса.
Я вскрыл простенький конверт с множеством гашеных марок. В нём таился одинокий листок, заполненный прыгающими буквами. Стал читать, заранее признавая свою вину перед стариками, которых давно принимал за родителей, ибо никого другого у меня не было, но ведь мы их так и не навестили. Хотели, даже собирались как-то, но всякий раз срывалось. Сессии, авралы, текучка, да и боязнь долгого пути, который нам и по молодости дался не просто.
*
Здравствуйте, любимые наши, Светочка и Александр Николаевич!
Мы получили ваше письмо, которому были очень рады. Что нам ещё осталось? Радуемся все вместе и вашим очередным достижениям, и успехам, о которых вы нам сообщили. Мы гордимся вами и ставим всем в пример. Для родителей самое большое счастье, если можно похвалиться успехами своих детей!
У нас тоже всё складывается нормально. Пашка, а точнее, давно Павел Геннадьевич, как мы вам уже не раз писали, взялся за ум и теперь его не выпускает из рук. В этом году, наконец-то, заканчивает свою заочную учёбу в Государственном университете. Ну, о его учебе и перспективах в работе, если они появятся, мы вам писали.
Пашка фактически вытеснил меня из моего кресла и взял всё производство в свои руки. Я ему, разумеется, помогаю во всём, но, большей частью, лишь советами – здоровье стало подводить. А у Пашки всё получается. Он человек теперь такой, что вы его и не узнаете, – серьёзный, рассудительный и, главное, вошёл во вкус своего дела. Старается достичь совершенства, а это для любого человека и есть самый главный стимул. Вот только в женихах наш Пашка ходит по-прежнему. Живёт по нынешним правилам, которые можно только осуждать, да разве нашу молодежь мы в состоянии остановить или хотя бы предостеречь?! Проще было танки в 41-м… А теперь все умные!
В общем, с Пашкиной стороны внуков нам ждать не приходится. Очень нам тягостно, что и вы в этом вопросе подкачали. Мы-то понимаем, как вам трудно на чужбине, но разве можно оставаться без детей, которые только и могли бы понести дальше наше и ваше знамя. В общем, за это мы на вас в обиде. Вы оставили нас без самой главной радости в нашей старости, без внуков.
Я как-то креплюсь, держусь на этом свете заботами, которые бесконечны, а вот Антонина моя болеет давно и тяжело. Смотреть на это мне больно, а сделать-то ничего не могу. Медицина теперь хуже, чем раньше. Ответственности за нас – ноль! А коль что случится, так ей и это ладно! Лекарств слишком много стало. Да один обман в них – лишь названия меняются! А какое поновее, так и цена в разы больше, хотя всё равно ведь – такая же пустышка!
И всё же мы как-то справляемся. Не особенно и тужим, ведь другим людям приходится куда труднее нашего! Однако возраст наш давно не юношеский, и болезни своего требуют, потому позиции свои мы постепенно сдаём. Всё нам теперь не так! Солнце, воздух и вода – наша главная беда!
Особенно трудно приходится Антонине Сергеевне. Собственно, затем и пишу, что в последнее время она даже психологически надломилась. Что ни день, только вас обоих и вспоминает. Всё гадает, удастся ли вас дождаться? Придётся ли еще когда-нибудь вас обнять? Доживёт ли она до того радостного дня? Поймите меня правильно, не осталось в нашей жизни ничего, чего хотелось бы нам больше – только увидеть бы вас, поцеловать, а там уж и помирать не страшно.
Потому и надеемся, что у вас получится как-то прилететь в этом году. Ведь и сами, пожалуй, рветесь? Заодно отдохнёте душой и телом, Волгу ощутите, поглядите на родные места. Они ведь честным людям жизненную силу придают.
Если есть на свете бог, а я теперь во всём сомневаюсь, так пусть он вас бережёт особо, ибо вы стоите всех его забот!
Целуем вас и ждём в гости.
С любовью и с уважением к вам – А.С. и Г.П.
*
Письмо увело мои мысли в другом направлении. И сразу стало совестно, что за все прошедшие годы мы ни разу не вырвались проведать родителей. Мы ни разу, придумывая себе оправдания, не вырвались на родину. А теперь надо спешить. Ведь душу изгрызёт вина, если неизбежное, понятное всем дело, до встречи случится.
И мои мозги еще сильнее принялась сверлить мысль о наследниках. Мне скоро сорок, а Светке далеко за тридцать. Конечно, по американским меркам даже первые роды еще допустимы, но ведь и наши риски значительно выше.
А когда детки подрастут до разумного возраста, сколько же нам годиков набежит? Мы для них не родителями с виду будем, а старичками – настоящими дедушками и бабушками. И уж внуков своих при таком раскладе нам не увидеть ни за что!
Будут ли наши дети знать, как мы жили, во что мы верили, что мы любили, чем гордились, а что ненавидели и с чем боролись?! Нет, не будут они этого знать! Поскольку огромная дистанция между возрастами сделает это невозможным. В общем-то, у американцев так и получается.
[justify]Так, может, я напишу, как задумал еще в тюрьме? В
