Чёртова внучка 7 глава

человек и не зверь, а напрочь лишённая сострадания и не ведающая страха душа. Сам Лес. Её любящий и верный защитник. Тот, кто во тьме. Тот, который и сам тьма. 
   ***
– Дрянь ты блудодейная, куда ж тебя опять черти уволокли?! – внезапно вгрызся ей прямо в ухо бабкин взвизг, и погружённая в тягостные думы девочка нечаянно оказалась в плену Кунигундовых когтей, что трепали её, как натравленная гончая дерёт словленную лисичку. – Всё-то бы ентой гулёне без делу сачковать, мух хайлом да пенделей задом ловить! Совсем совесть, говноедка, потеряла! 
– Так ты ж сама меня из дому выставила!
– А ты и рада, шельма! Ты и рада! Дай, думает, буду отсель днями напролёт под каждым встречным-поперечным даятелем валяться, землянику ихнюю жувать!
– Да чего ты привязалась к этой землянике?!
– Ты ещё поори мне тут, земляничница херова! – треснув ей кулаком по маковке, взвилась от гнева старуха да потащила внучку к дому, заламывая той безбожно руки. – Один срам в башке лохматой! Лишь бы задом вилять, хвост распушив да щель раздвинув! К вечорне сёстры придут, а в избе неприбранно, обеду незготовленно. А эта сволочь всё шляется, шо кобыла необъезженная!
   И отбивалась рыжая лапками, и бунтовалась словечками дерзостными. Но больше для порядку. А в душе-то даже, пожалуй, была и рада окунуться в бытовые хлопоты. Вот только всё у ней нонче шло кувырком. За что ни возьмётся, всё из рук валится. Как ни старайся отвлечься, а жуткая картина из памяти всё не идёт. Но жутче всего осознание своей сопричастности к чудовищной расправе, учинённой над дурнем-Йорундом.
– Да ты точно издеваешься, мухоблудка сраная! – сызнова принялась дрючить её карга, когда девочка обронила на пол глиняную миску с творогом. – Уберись от стола и не трожь тута ничего! Шо паялом водишь, точно юродивая?! О женихах всё грезишь? Тьфу на тебя, паскуда! Коли в дому с тебя пользы ни на грош, так иди хоть снадобья у этого дружбана своего забулдыжного – шоб у него ужо тама всё отсохло! – забери. Да смотри, не засиживайся у него! А то ж знаю, как по нём мокнешь! Уж лижешь не налижешься скакуна своего взмыленного! 
– Мы с Фридлейвом друзья. – оскорблённо возразила девушка.
– Да ентот пихарь токмо одним местом с каждой лесной сучкой дружит! А шо глазищи-то несчастные? Нешто по сей день в дырищу твою не вмазался? Шо, не по вкусу пришлась? Небось вонюча больно жопенью немытою – вот и не зарится на твоё сокровище. А ты хлебало своё размалюй, как давеча, так он враз уразумеет, в которое из вместилищ твоих наперво всунуться. А если постараешься на славу, так, глядишь, он тебя и с тылу благословит.
   Под мерзостный бабкин гогот, сопровождаемый сродным похабством, едва не хнычущая девонька умчалась на двор. За Фридлейва, поди, обиднее, чем за себя саму. Он-то, бесспорно, бабник, каких мало, однако ж к Эрмингарде завсегда относился только лишь с братской нежностью. Только лишь. Увы, только лишь.
   Именно Фридлейв обучил её в своё время грамоте и дал наставление в элементарнейших заклинаниях. Хотя, если начистоту, знахарь из него неважный. Так что кудесником любви его прозвали явно не за те паршивенькие приворотные снадобья, имеющие самый неожиданный побочный эффект, торговлей которыми он зарабатывал себе на жизнь. Единственный, к кому он совершенно точно может приворожить, так это токмо лишь к своей собственной персоне. И добивается он сего исключительно лишь за счёт своих природных достоинств, не прибегая к действию каких-либо зелий. И как можно судить по слухам, у него и безо всяких магических манипуляций енто дело вполне себе волшебно справляется. 
   В лавку Фридлейва приходят не только за колдовским товаром и предсказаниями. Здесь всегда можно принять чарочку-другую бодрящего али напротив успокаивающего напитка да излить душу участливому хозяину заведения. Женщины в свою очередь и вовсе получали тут столь любезный приём, что вмиг исцелялись от всех печалей. А в особо тяжёлых случаях услужливый знахарь приглашал своих клиенток во внутренние покои для более индивидуального и мало связанного с ворожбой содействия. И частенько случалось, что несчастная брошенная жена или покинутая возлюбленная, шедшая сюда за приворотом, а то и порчей для неверного, получала вместо этого вспоможение иного свойства и напрочь забывала своего обидчика, сызнова обретя утерянный интерес к жизни.
   ***
   Зайдя внутрь с залитого солнцем двора, тонешь в дымчатом сумраке, подсвеченном тусклым мерцанием источающих благовония лампад. Все стены до потолка заставлены полками с загадочными склянками, старинными рукописями, чучелами небывалых монстров и многоразличными псевдомагическими побрякушками для самых легковерных простофиль. За прилавком пусто – вполне возможно, именно в этот момент владелец лавки обслуживает очередную скорбящую душу. 
   Осторожно пробираясь через повсеместное нагромождение книг и бутылок, Эрмингарда всё же увязла ногой в груде беспорядочно сваленных на полу талисманов и едва не шлёпнулась навзничь, однако была своевременно подхвачена предупредительно мягкими и сильными руками. И вот уже непростительно ласковый голос заворковал ей на ушко:
– Чем могу быть полезен, моя милая леди? Амулет на удачу? Гадание на суженого? Снятие сглаза? Порча на завистницу? Приворот? Впрочем, столь очаровательная барышня едва ли нуждается в помощи, когда речь заходит о делах любовных. Разве что возникла нужда отвадить какого-нибудь излишне навязчивого ухажёра?
– Прекрати кривляться. – проворчала девушка, неуклюже выкарабкиваясь из чрезмерно уютных объятий. – Бабка заказывала тебе какие-то снадобья. Только не говори, что забыл. Она же загрызёт меня. И тебя...
– Да-да, и мою маму, и моего папу, и мою троюродную бабушку Гудфинну.
– Твоя троюродная бабушка до сих пор жива?
– Я не виделся с роднёй без малого пять сотен лет, но что-то мне подсказывает, что все они по сей день живы и здоровы. Бабуля в первую очередь. Наш род издавна славился физической крепостью и долголетием.
   И глядя на обаятельно улыбающегося мужчину, трудно было усомниться в его словах. Уж чего-чего, а физической крепости в нём хоть отбавляй. Однако назвать писаным красавцем – каковым по логике полагалось быть главному сердцееду леса – этакое существо, которое даже и человеком-то, собственно, не является, довольно-таки сложно. От пояса и выше Фридлейв вполне ладно скроенный мужчина – гибкий торс, размашистые плечи, могучие руки. Разве что пальцев на этих самых руках чуточку больше, чем положено, а их длина да гнуткость велико превосходят человеческие возможности. А вот лицо его, пожалуй, и вправду весьма привлекательно, если, конечно, не брать в расчёт, что уголки сих чёрных губ находятся возле самых ушей, а промеж них иной раз посвёркивают уму непостижимые клыки, которыми и не всякий зверь чащобный похвастаться может. За всем тем знахарь научился столь обворожительно улыбаться, не размыкая свою лютую пасть во всю ширь, что прорезь на его ланитах почти и не бросается в глаза. Болезненно-бледная кожа и длинные белые волосы в свете лампад отливают лёгкой зеленцой, впрочем, они и при естественном освещении имеют не вполне здоровый оттенок. Весь в наколках, расписанный узорами, в затейливых украшениях – Фридлейв чрезвычайно гармонирует со своей захламлённой лавкой, будто ожившая витрина иноземных диковинок. Но самое пугающее в облике мужчины открывается, когда опускаешь взгляд на его ноги. Точнее на то место, где им полагается быть. Ведь у Фридлейва вовсе нету никаких ног. Вместо этого ниже пояса у него вьётся сплетение глянцево-чёрных щупалец, похожих на клуб змей, которые, не ведая покоя, присно пребывают в плавно-волновом движении. Вся эта чудовищная оконечность его тела имела крайне мощное сложение, за счёт чего он превосходил на голову самых рослых лесных жителей. Изящный в каждом в своём жесте знахарь не только, словно танцуя, передвигался на щупальцах, но и использовал их, как дополнительные руки. Фридлейв, конечно, милый, но Эрмингарде становилось малость не по себе от мысли, чего же он – при этакой противоестественной телесной конструкции – выделывает со своими любовницами, после чего они не хотят даже и глядеть на прочих мужиков да месяцами ходят, как укуренные. Червеобразные щупальца, саблезубая пасть, хваткие, будто паучьи лапки, пальцы и едва приметные рожки, слегка выдающиеся из всклокоченной шевелюры – разве подобные черты не уподобляли его истинному монстру, от которого женщины должны убегать с ужасом? И однако же, супротивно тому бабы висли на нём, что шишки на ёлке. Но если у Фридлейва и имелся некий секрет, то сводился он даже и не к его беспримерным физическим данным. Главное, что разнило его с остальными лесными мужиками, привыкшими добиваться желаемого грубой силой, так это лишь обезоруживающая обходительность и деликатность в обращении, благодаря которым он сиял на фоне прочих, точно адамант посреди кучи навоза.
   ***
– Не тревожься, у меня всё готово. – успокоил знахарь свою юную приятельницу, протягивая ей корзиночку с изрядным количеством склянок, и лукаво подмигнул, подкладывая туда ещё одну бутылочку. – А это за счёт заведения. Умаслим каргу.
– С ней такое не прокатит. Она, кстати, давеча от всей души пожелала, чтоб у тебя там – ну, ты понял где – всё отсохло. Так что ты у нас отсель проклятый.
– Не зная мою физиологию, проклясть меня невозможно. Тем более у меня, в принципе, ничего не может отсохнуть. Мой организм это фактически одна сплошная вода. Причём, морская. Так что я быстрее сгнию, чем ссохнусь. Тьфу-тьфу-тьфу, авось, минует. И вообще, меня чем больше проклинают, тем прекрасней я цвету. Хотя, казалось бы, куда ж ещё-то прекраснее? Но у совершенства нет предела. 
– Знаешь, ты временами омерзителен. И твой организм это не вода, а одно сплошное бухло. 
– Да ладно тебе. Не хмурь лобик, лучше кушай конфетки. 
– А вот Ингигруден усматривает некий подвох в твоих конфетах. – задумчиво изрекла рыжая, с недоверием взирая на придвинутое ей блюдечко с лакричными палочками.
– А ты больше слушай Ингигруден, она и не такое придумает. Знаешь, не нравится мне эта ваша дружба. Она дурно на тебя влияет.
– То же самое она говорит про тебя.
– Пойми меня правильно, я, конечно, люблю Инги...
– Да ты всех любишь.
– Нет, ну правда, люблю. Искренне и нежно.
– Без взаимности.
– Увы, это факт. Но я вот, что хотел сказать. Ваше с ней общение не идёт тебе на пользу. Она постоянно внушает тебе какие-то странные идеи. Лакрица-то моя в чём пред ней провинилась? Чистый, целебный, беспримесный продукт. Ну... почти беспримесный. – добавил он вполголоса, с удовольствием закинувшись парой-тройкой конфет.  
– Ты... ещё не в курсе... про Йорунда? – напряжённо пробормотала меж тем девушка, не отрывая глаз от лоснящегося вековым слоем грязи прилавка.
– Ко мне уже человек десять успело зайти, чтобы в красках описать это.
– А ты сам туда не ходил? Не видел... этого?
– Мне недосуг отвлекаться от работы по пустякам. Я уже сыт по горло рассказами про его потроха, развешанные по деревьям, точно праздничная гирлянда. Мало того, потроха, так у него из башки ещё и какая-то клюква выросла. Хотя это, скорее всего, враки. Будто одних потрохов