Чёртова внучка 7 глава

недостаточно, чтобы произвести впечатление на слушателя. Ты не находишь это забавным? При жизни был таким невзрачным, плюгавеньким, зато помер с размахом. Да и с таким размахом, что, боюсь, мы ещё полгода будем натыкаться на его внутренности, раскиданные по всему лесу.
– По-твоему, это смешно?
– А что ж мне, плакать по нему? Пусть Йорунда оплакивает его жена. Хотя, как я понял, Равате уже слегка не до того. Кстати, давай помянем старика.
   С этими словами знахарь вмиг разлил по рюмкам некое благоуханное варево.
– Не-не-не, у меня ещё нонче забот полон рот. – твёрдо отказалась Эрмингарда, зная, сколь крепкое пойло варит этот пропойца.
   После его угощения не то, что дорогу домой забудешь, так и вовсе не вспомнишь, как тебя самого звать-величать. А ему только того и надо, чтоб собутыльника себе найти. Впрочем, настаивать он, как обычно, не стал и охотно залил в себя обе рюмки разом.
– Ну, и чего ты такая кислая? Нешто будешь скучать по нашему пузану? Лично я, нет. И Равата тоже. А уж Родвиль и подавно. Вот и чёрт с ним. К слову, надо выпить за здоровье молодых. 
– Его убили. Понимаешь, убили. А все делают вид, будто ничего особенного не случилось.
– Значит, было за что. – резонно заметил Фридлейв с подчёркнутым хладнокровием.
– Ты хоть раз слышал о подобном, чтобы кого-нибудь вот так размолачивали и выставляли на всеобщее обозрение?
– Девочка моя, я уже достаточно долго живу на свете, так что мне случалось повидать вещи и похуже.
– Но не в нашем лесу.
– Если ты о чём-то не знаешь, это ещё не значит, что этого не было.
– Что ты хочешь сказать? Нечто похожее уже происходило?
– Я ничего не хочу сказать. Давай лучше выпьем за здоровье Осберхта.
– Он-то здесь при чём?
– Ну как же? Дед уже дряхлый, того и глядишь, помрёт. Надо почаще пить за его здоровье.
– Да тебе лишь бы повод найти. – укоризненно вздохнула девочка и, глядя на то, как он хлещет уже прямо из горла бутылки, с лёгкой ноткой сочувствия поинтересовалась. – Или... ты пьёшь, потому что расстроился, что Равата выходит замуж за другого?
– Чего? – едва не поперхнувшись, брякнул изумлённый мужчина. – А с чего бы мне расстраиваться-то? Она, как ходила ко мне последние лет десять, так и будет ходить. Потому что этот прыщик подобную женщину явно не потянет. Да в сравнении со мной, малыш-Родвиль, как отсыревшая спичечка, которая даже и пшыкнуть не в силах. Впрочем, если Равата вдруг меня бросит, плакать я явно не намерен. График хоть чуточку разгрузится. Появится время для новых знакомств. Свежие предложения.     
– И всё-таки ты отвратителен. 
– Да, я тот ещё мерзавец. – с чертовски обольстительной улыбкой развёл он руками.
– Но тебе, правда-правда, всё равно, что они женятся? И Равата совсем ничего для тебя не значит?
– Детка, я не улавливаю суть твоего допроса. Или ты клонишь к тому, что это я прихлопнул старину-Йорунда из страстной любви к его благоверной? И на кой чёрт мне, по-твоему, так стараться? Ради Родвиля? Я им что, Купидон, счастье их семейное устраивать? К тому же Равата явно не та женщина, ради которой стоит идти на убийство.
– А какой тогда должна быть женщина, ради которой ты бы совершил убийство?
– Она... должна быть... недосягаема. Как какая-то... чёртова звезда... во свете которой... меркнет всё. И она вызывает в душе... ну, не знаю... так скажем... трепет.
– У Осберхта мыши вызывают трепет.
– Да брось. Ты же поняла, о чём я.
– Не особо. И ты встречал таких женщин? Которые вызывают трепет? За которых можно убить?
– Всё может быть... – загадочно промолвил знахарь, определённо красуясь перед своей молоденькой посетительницей. – Но, малышка, неужели ты всерьёз подумала, что я причастен ко всей этой пошлой истории с потрохами?
– Нет, конечно. Извини.
– А представь, какая умора будет, если из Родвиля тоже сделают пюре. Тогда уж мне нипочём перед тобой не оправдаться. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
– Фридлейв...
– Что, моя хорошая?
– Уж ты-то, поди, не побоишься говорить про... Хозяина Леса.
– Допустим, не побоюсь. Но мне и сказать-то нечего. Своими глазами не видел. А пересказывать бабьи толки смысла я не вижу.
– А что ты сам о нём думаешь?
– Я-то? Думаю, что он тоже, как и я, шикарный, одинокий мужчина, прозябающий в этой глуши. Возможно, даже ещё более шикарный и ещё более одинокий, чем я.
– Да неужто Фридлейв признал, что есть на свете мужчина шикарнее его! Но постой-ка, с каких это пор ты стал одиноким? Ты уж, верно, и забыл, когда спал один. Сам же только что жаловался на свой перегруженный график. 
– В том-то и дело, крошка. Так много... много-много-много их вокруг меня. Но со мною нет ни одной... А впрочем, ни к чему тебе эти мои стариковские проблемы.  
– Тоже мне, старик. Ладно, балабол, если ты не можешь сказать ничего толкового, я пошла. 
– Уже? Посиди ещё немножко. 
– Мне пора. Грымза и так меня чуть не слопала. Так что, бывай.
– Погоди-погоди, а как же поцелуй на прощанье?
– Перебьёшься. – неловко буркнула Эрмингарда, отводя взгляд.
– Ой, а кто это у нас тут такой стеснительный? И чего это мы вдруг засмущались? А щёчки-то как зарумянились! Да и глазки поднять не смеет! Малышка, что с тобой такое? Ещё совсем недавно ты постоянно висла у меня на шее и сама лезла целоваться. С каких пор ты стала бояться старшего братика?
– Никто тут тебя, дурака, не боится! И ничего я вовсе не смущаюсь! – сердито воскликнула девушка, вспыхнув до корней волос.
   А ведь и вправду – то, что раньше казалось обыденным, теперь приобрело совсем иной оттенок. Она ведь уже не ребёнок, а Фридлейв, как ни крути, мужчина. И ещё какой мужчина. Так, наверное, Ингигруден права, и ей стоит вести себя более сдержанно.
   Но улыбчивый прохвост глазел на неё столь иронично, словно дразнясь, так что рыжая не могла позволить себе дрейфить и обнажать пред ним свою растерянность. 
– Ну хотя бы в щёчку. – жалобно протянул он, состроив милое личико, и ткнул пальцем в свою ланиту.
   Приблизилась, как всегда жадно втягивая его странный, ужасно отталкивающий и до слёз родной запах – он утверждал, что так пахнет море – и осторожно коснулась трепещущими губами солоноватой кожи, не остерёгшись этой опасной щели, рассекающей скулу мужчины. И тут правая рука Фридлейва ловко обвила её за стан, а левая нырнула под волосы, притянув к себе с такой силой, что нипочём не вырвешься. А из его разомкнувшейся щеки вдруг выплеснулся язык – один, а за ним и второй – да и проскользнул меж её губ, и через мгновение в устах Эрмингардовых буквально расцвёл райский сад. По слухам, языков у этого негодяя было не меньше, чем щупалец, и использовал он их не только для неумолчной болтовни, но и выделывал ими таковские вещи, которые вполне себе оправдывали звание кудесника. 
   Забилась, как ужаленная, да без толку. И не то, чтоб ей было неприятно – этот-то плут своё дело знает – однако ж мелкая не на шутку испугалась, как бы враз не сомлеть от ласки, которая оказалась даже крепче, чем всякое из его зелий. В ногах такая слабость, что, не держи он её столь прочно, девочка уже бы точно улькнула на пол. Из последних сил заколотила кулачками ему в грудь. На миг мужчина, обласкав рыжую нетрезвым взглядом, всё же оторвался от её уст, но, по всей видимости, лишь для того, чтобы развернуться и возобновить поцелуй уже не боком, а более естественным образом. Но Эрмингарда, выплеснув ему в лицо содержимое первой попавшейся под руку склянки, рванула на волю и тотчас же была такова, бросив через плечо надрывное:
– Извращенец!
   ***  
   Было бы неправдой сказать, что она никогда о таком не задумывалась, не мечтала об этом. Пожалуй, вполне естественно и ожидаемо, что именно Фридлейв стал первым мужчиной, поцеловавшим её по-настоящему, как взрослую. 
   Отчего-то ей никак не удаётся припомнить, где они впервые встретились. Словно Фридлейв был с ней всегда. Как звёзды над головой. Как цветы и трава. Послала ли её однажды бабка в его лавку за покупками? Или она случайно наткнулась на обаятельного монстра во время своих одиноких блужданий по лесу? Сколько ни напрягай память, их знакомство ускользает от её мысленного взора. Зато самое первое, связанное с ним воспоминание столь неловко и смущающе, что рыжая с радостью предала бы его забвению. 
   О ту пору Эрмингарда едва-едва изучила буковки, а вот словосложение давалось ей тяжко, посему боле прочего её влекли книжки с картинками. А уж по части живописности та злосчастная книга едва ли имела себе равных. По сути, одни картинки-то в ней и были. Однако их содержание оказалось таково – до сих пор вспомнить стыдно – что несмышлёная малявочка разревелась от ужаса. Именно по этим всхлипам Фридлейв и нашёл её под столом у себя в библиотеке. 
– Эй, малышка, что случилось? Кто тебя обидел?
– Книжка! Страшная!
– Да? Что это ещё за книжка такая? – удивился он, а, когда разглядел лежащий рядом с ней фолиант, отчаянно заголосил. – О, чёрт! Чёрт! Чёрт бы меня побрал! О, чёртов дурак! – восклицал он на все лады, а затем ещё и страстно прибавил изрядное количество загадочных слов, которые прозвучали для ребёнка до крайности непонятно, словно заклинание на иноземном наречии.
– Фридлейв, почему эти дяденьки и тётеньки кушают друг друга? Это книжка для людоедов?
– Проклятье, как я мог оставить тут эту пакость? – между тем сокрушался себе под нос знахарь и, подобрав с пола красочный манускрипт, припрятал его на самую верхнюю полку, куда мелкорослая проныра не смогла бы – по крайней мере, теоретически – добраться. – Надо было сразу убрать её подальше. Впрочем, тут половину библиотеки придётся прятать. Детка, давай договоримся, что ты больше не будешь в моё отсутствие шарить по полкам. Я сам подберу книги, которые тебе подходят по возрасту. Пойдём лучше почитаем ту милую книжечку про зверюшечек...
– Зачем тебе книжка про то, как люди кушают друг друга? – не позволила ему увильнуть от неудобного разговора мелкая, вперив в него подозрительный взгляд.
– Ну понимаешь... Они вовсе... не кушают друг друга... они... они... – мучительно выдавливал из себя обычно куда более словоохотливый мужчина. – Понимаешь, взрослые дяди и тёти... они... вроде как... играют... и... и... как ты смотришь на то, чтобы вернуться к этому вопросу лет через десять? А ещё лучше через двадцать.
– Ты сам кушаешь тёть, которые приходят к тебе по ночам. Я слышала, как они плачут. Ты людоед! – вдруг заявила девчушка, скомкавшись в ежистый комочек страха. 
   Тут уж Фридлейв и вовсе за голову схватился. Ему казалось, что прожив такую долгую, предельно бурную и богатую на приключения жизнь, он оброс настолько прочной шкурой, что стал абсолютно неуязвим для чувства смущения. Однако под строгим взглядом невинного ребёнка, который обличительно тыкал в него своим маленьким пальчиком, прожжённый проходимец ощутил себя точно пред судом небесным. Прикрыв ладонью пылающее от стыда лицо, знахарь не очень внятно забормотал:
– Эрмингарда, ты была здесь ночью? Я же просил, не выходи из дома с наступлением темноты. В лесу опасно. 
– Бабка выставила меня на улицу за то, что я плохо помыла полы. Мне стало страшно, и я пришла к тебе. А у тебя тут тётенька. Плачет так жалобно. А ты её ешь.
 – Я никого не ел. И она вовсе не плакала. Она... ну, не важно. Честное слово, тётя жива и здорова. 
– Неправда! Ты её скушал! И у тебя есть