Чёртова внучка 9 глава

вмешиваться? От твоего заступничества только хуже сделалось! Рыцарь чести, чтоб тебя! Нас же сейчас твоими стараниями разорвут на части! 
– Да ладно, может, обойдётся. Ты берёшь сотню слева, я сотню справа. Остальные, будем надеяться, разбегутся сами, узрев нас с тобою в гневе. Но если это не сработает, по крайней мере, подохнем содружно, по-семейному, как в какой-нибудь чёртовой сказке. С «долго и счастливо» мы, конечно, пролетели, зато «и умерли они в один день» нам гарантировано.  
   Сколь бы бойко ни балагурил беспечный с виду знахарь, а всё ж взгляд его заволокло грозу сулящей тьмой, чего малая ещё ни в раз за ним не примечала. История-то выходила совсем нешуточная. Раззадоренная поголовным охмелением толпа, возбуждённо гудя, жаждала скорейшей расправы. Все доводы разума меркли в пылу обуявшей их паники. Ужас, испытанный ими накануне при виде Йорундовых останков, тот ужас, от которого они пытались скрыться в нонешнем загуле, настиг их снова. Немедля! Покарать! Найти виновных! Изгнать дьявола! Убить монстра! Лишь бы обрести утерянный покой и заглушить насмешливый шепоток страха. И неважно, насколько это логично и обосновано. Ужас живёт вопреки логике, и бороться с ним приходится любым доступным способом. 
   Точно хлипенького детёныша, обороняемого от нападения голодных хищников, напрягшиеся Фридлейв с Ингигруден прикрыли с обеих сторон свою бедовенькую сестричку. Выгибая спину, будто готовясь к прыжку, кикимора сжала жилистые кулаки, а обаятельный сердцеед обнажил ужас наводящие клыки, по-звериному оскалив пасть. Но что может Эрмингарда – жалобно цепляющаяся за друзей, низенькая и зарёванная, вымазанная в грязи, обвинённая в ведовстве, однако ж не способная этим ведовством защитить хотя бы саму себя. Всегдашняя обуза и бремя для своих заступников. Она несёт всем одно лишь зло. Убил ли Йорунда и Родвиля Тот из тьмы? Или... в ней самой заключено губительное проклятье? А теперь ещё и друзья пострадают из-за неё. Нет, нет, она не позволит им погибнуть. Надо проскользнуть между ними, туда в толпу. Дети леса желают казнить ведьму. Она ощущает кожей кипение их ненависти. Все бросятся за ней, а друзья успеют спастись. Девочка уже почти собралась с духом для рокового рывка, как вдруг людской гвалт перекрыли несовместимо весёлые с общим настроением возгласы: 
– Э, гляньте-ка, а женишок-то живёхонький! Вона шевелится!
   Изумлённый народ тем же мигом единодушно вылупился на виновника творящейся днесь сумятицы, который предпринимал крайне смехотворные и малоуспешные попытки приподняться с земли.
– К-какого чёрта... тут... т-творится? – с трудом ворочая языком, пробормотал упившийся в хлам Родвиль и утёр рукавом невесть какой дрянью перепачканный рот. 
– Свадьба тут твоя, сукин же ты сын, творится! – завопила взбешённая Равата, да и давай со всей своей любовью женскою мордовать суженого под зычный хохот гостей. 
– Как же я люблю счастливые концовки! – с облегчённым вздохом нервно рассмеялся Фридлейв, утирая пот со лба. – А теперь, девчонки, валим-валим отсюдова поживее. Покуда нас не втянули ещё в какую-нибудь чёрную жижу.
   Но вопреки его опасениям жители дубравы уже напрочь позабыли об их существовании, во все глаза любуясь разъярённой водяницей, страстно лупцующей проштрафившегося женишка, который мало что соображал спьяну. 
   Однако, невзирая на благополучный исход, Эрмингарду всё ещё колотило, словно в лихорадке. От выпитого ранее её жутко мутило, она так и не оправилась от ужаса, пережитого на болоте, а история с Родвилем окончательно её сломила. Вся дубрава единым духом ополчилась против неё, будто они только того и ждали, как бы изобличить Кунигундову внучку в достойном смертной казни грехе. Но ведь она и вправду виновна. Смерть Йорунда на её совести. Равата абсолютно права. Эрмингарде действительно помогает бес. Нечто ужасное, прячущееся в чаще.  
– Нет, какой у нас всё-таки дикий народ. – тем временем тараторил Фридлейв, сделавшись вдвое болтливее после столь будоражащего приключения. – Ни в чём толком не разобравшись, а уже прут на тебя с кольями. Я, значит, живота не щадя, этих сволочей денно и нощно от немощей врачую, о счастье их любовном болезную, а они меня чуть что сразу и на кол готовы посадить! Твари неблагодарные. Выставили нас натурально разбойничьей шайкой. Ладно хоть эта пьяная свинья вовремя очухалась. Представьте, как было бы весело, если бы он воскрес в аккурат после того, как нас освежевали. И стали б мы с вами, девчонки, первыми лесными великомучениками. Хоть алтарь в нашу честь ставь... Эй, маленькая моя, что это с тобой? – прервав самого себя, всполошился знахарь, когда заметил, что рыжая тихонько хнычет в ладошку. – Ну-ну, милая, не надо. Испугалась, да? Всё уже позади. Братик никому не даст в обиду свою малышку...
– Живо убрал от неё руки, «братик», мать твою! – воинственно гаркнула болотница, едва лишь он попытался привлечь мелкую в свои объятья.
– Чёрт, Инги, не начинай, а? – поморщился мужчина, но продолжить перепалку им не удалось, потому что Эрмингарда вдруг надрывно разрыдалась, стуча кулачками по своим вискам и путанно причитая:
– Это всё я! Я виновата! Йорунд! Родвиль! Он всех их!.. Я!.. Это я! Я проклята! Зачем я только родилась такая?! Я должна исчезнуть! Я принесу всем зло! Проклятая! Я проклятая!..
   Оторопев в растерянности перед её срывом, Ингигруден лишилась дара речи, а Фридлейв, опустившись рядом с девонькой на траву, заговорил с ней столь же вкрадчиво и нежно, как бывало утешал её в детстве:
– Крошка моя, ну перестань. Что за глупости ты говоришь? Это вообще никак тебя не касается. Родвиль наклюкался вдугаря и чуть не захлебнулся в собственной блевотине. Вот и весь сказ.
– Нет-нет, это от моего поцелуя. – лопотала окончательно расквасившаяся рёвушка. – Это я... отравила... и он... и жижа... чёрная...
– Да чего вы все к этой жиже-то привязались! – всплеснул руками знахарь. – Говорю тебе, это у него от бухла. Я ж вон вполне живой и здоровый после того, как мы с тобой...
– Кстати говоря! – рыкнула не теряющая бдительности кикимора, по всей видимости, так и не отказавшись от своего недавнего замысла навалять ему по шее. – Живой и здоровый, значит? Ну это легко исправить.
   И хоть Эрмингарда миг назад билась в истерике, но едва лишь запахло жареным – что может быть хуже драки между лучшими друзьями! – слёзы у ней в момент высохли, и она, рассмеявшись, как дурочка, сбивчиво защебетала:
– Не-не, Инги, всё вообще не так! Это он набрехал про поцелуй. Ну, чтоб меня защитить и всё такое. Правда же? – обратилась она к мужчине, пару раз выразительно ему подмигнув.
– Детка, а чего это у тебя глазик дёргается? Застудила, что ли? – с прохладной иронией осведомился тот и сухо продолжил. – И почему это «набрехал»? Ай-ай-ай, какая нехорошая девочка! Зачем ты склоняешь меня к лжесвидетельству? Мы целовались. И это непреложная истина.
– Но мы не в том смысле целовались, а вроде как понарошку. – ещё глупее рассмеялась девушка, заградив его собой от мрачнеющей на глазах приятельницы. – Это я его попросила, а он вовсе и не хотела. Я ему такая и говорю, мол, научи меня, бестолковую, целоваться. И уж так надоела, что вот он и... Ну так, слегка, в шутку. Чмок и всё.
– Что значит «чмок и всё»? – оскорбился Фридлейв. – Никакой это был не «чмок», а совершенно серьёзный, взрослый поцелуй. Безо всяких шуток. И ты ни о чём меня не просила. Я сделал это сам, можно даже сказать, насильно. Но мужчина должен проявлять решимость в подобных вопросах.
– Дурак, подыграть не мог? Я ж твою шкуру защищаю! – сердито проворчала рыжая.
– Это ни к чему. Я достаточно зрелый человек, чтобы самостоятельно отвечать за свои поступки. – гордо заявил знахарь.
– Вот ты сейчас за всё и ответишь, вонючий извращенец! – взорвалась Ингигруден, кидаясь на него, так что мелкая едва успела обхватить её за торс, изо всех силёночек пыжась удержать подругу от смертоубийства.
– А позволь осведомиться, что такого извращённого в том, чтобы поцеловать симпатичную девушку? 
– Так она ж ещё ребёнок! А ты, пьянь подзаборная, её домогаешься!
– Инги, разуй глаза. Какой она тебе ребёнок? Эрмингарда уже вполне взрослый человек и вправе сама принимать решения. Хватит на неё давить и лишать свободы в угоду собственной прихоти.
– Кто бы говорил! Применяя силу, ты, значит, не лишаешь её свободы выбора?
– Ой, вот только не надо изображать меня насильником. Мы всего лишь поцеловались. Даже если я чуточку и надавил, то лишь потому, что она уже созрела для этого. И ей было хорошо со мной. Спроси её саму, если не веришь.
– Да ведь ты так и продолжишь «чуточку надавливать», пока не затащишь её в постель.
– А каким образом это касается тебя? Сколько ещё ты будешь лезть в наши отношения? Ты ей что, мамочка? Знаешь, Ингигруден, ты заигралась. Возвращайся к своему мужику и нарожай ему уже детей. И отцепись от Эрмингарды, пока не задушила её своей опекой.
– Ты мне ещё будешь указывать?! Сам убери лапы от Эрмингарды! И возвращайся к своим тёлкам! Где там эта чувырла, с которой ты припёрся на праздник? Вот её и трахай! Потому что такое быдло, как ты, должно водиться с себе подобными!
– Какая ещё чувырла? И вообще... и... А я что, был не один? – запнулся мужчина, впав в глубокую задумчивость. – Погоди, чего ты меня путаешь? Не было со мной никого... Или... или всё же... погоди...
– Да-да, на тебе висла какая-то тётка. Страхолюдная такая. – печально подтвердила Эрмингарда, одарив его не шибко-то ласковым взором. 
– Разве?.. Ах да, это же была Ида... Хотя нет, Ида со мной больше не разговаривает... Тора?.. Не-не, ей же рожать на днях... чёрт, не помню... Нет, правда, а с кем я пришёл-то?..
– Вот-вот, ты уже запутался в своих тёлках и до того допился, что вообще себя не помнишь! – злорадно восторжествовала болотница, тыча в него пальцем. – Иди, проспись. Сам ты свинья не лучше Родвиля – лишь бы нажраться да лапать баб. Зато тянешь грабли к невинной девочке! Губа-то не дура!
– Хорошо, я пошёл. – угрюмо буркнул Фридлейв. – Раз уж я такой мерзкий и недостойный вашего общества. Хотя было бы вернее проводить вас до дома, а то вляпаетесь опять во что-нибудь.
– Проваливай! Я и сама могу защитить Эрмингарду!
– Бесспорно. Да как бы только не пришлось в итоге защищать Эрмингарду от тебя самой.
   С этими словами он развернулся и отправился восвояси, возможно, на поиски потерянной страхолюдины. И всё же рыжей стало совестно за обвинения – пусть даже и по большей части обоснованные – что обрушила на него её заступница, так что она не сдержалась да окликнула милого друга:
– Фридлейв, не обижайся! И прости, что втянула тебя в неприятности. И за соль... за соль тоже, прости, пожалуйста.
– Да брось, малышка. – лучезарно улыбнулся ей обернувшийся знахарь. – Это пустяки. Пожалуй, мне даже понравилось. Возможно, я тоже люблю, когда слегка... жжётся. – усмехнулся он, лукаво подмигнув ей, отчего девочка зарумянилась и захихикала в ладошку.
– Вы это о чём? – подозрительно вопросила Ингигруден, грозно сведя брови. – Чего это у вас там ещё жжётся?
– Ничего. Пошли уже. – устало откликнулась та и через пару мгновений вздохнула. – Инги, ну чего ты такая злюка? Фридлейв заступился за меня, когда весь лес был против нас. Он очень добрый. Пьяница,