Чёртова внучка 9 глава

конечно, и бабник. Но он же, сама знаешь, никогда меня не обижал. Так чего ты вечно к нему придираешься?
   Кикимора поджала губы, жадным объятьем обогрела мелкорослую наперсницу и хмуро молвила:
– Слушай внимательно, сестра. Важную вещь скажу. Всем мужикам нужно от тебя только одно. Но есть мужики тупые, вроде Родвиля и Ульвара – такие прут напролом. А бывают мужики умные. Точнее хитрожопые. Так вот эти будут угощать тебя лакричными палочками, дарить подарочки, опекать напоказ, разыгрывая из себя благородных рыцарей. Но в итоге они ничем не лучше первых и даже гораздо опаснее их, потому что с виду такие милые, что и не подкопаешься, чего им от тебя надо. И самое отвратительное, что этим хмырям с лакрицей недостаточно просто залезть тебе между ног, они ползут в самую твою душу. Чтобы потешить своё самолюбие, они алчут завоевать твою любовь, обожание, завладеть тобой всецело, как собственной вещью. А потом они натопчут, нагадят у тебя внутри и, пресытившись тобой, свалят на поиск новой обожательницы. 
– А Бьёрн... он – который с лакрицей или который напролом? – после небольшой паузы поинтересовалась Эрмингарда.
– Бьёрн... исключение.
– И ты его такого исключительного бросила!
– Ой, не начинай.
– Ладно, не буду. Но исключения всё-таки бывают?
– Бывают. Но редко. И чтобы встретить такого исключительного мужика, надо обходить стороной всех этих лакричников.
– Инги, ну чего ж ты так прицепилась-то к этой лакрице?
– Мне кажется, он в неё что-то добавляет. Нечто такое возбуждающее. И вообще в этом его притоне нездоровая атмосфера. Потёмки, накурено, надушено какой-то пахучей дрянью, так что не продохнуть. Недаром же бабы мигом млеют, точно вяленая рыба – только и успевай их в постель тащить. Не ходи туда больше.
– Да перестань, я всё детство там провела и ничего со мной не случилось.
– Допустим, дети его не возбуждают. Однако это ещё не доказывает, что он такой уж белый и пушистый, как тебе кажется. Теперь всё изменилось. Ты сама слышала, он даже не скрывает своих грязных намерений на твой счёт. Эрмин, не будь дурой. Я понимаю, тебе льстит его внимание, но ты для него не более чем очередной охотничий трофей. Хорошенькая, едва созревшая самочка. И он удавится, лишь бы первым тебя завалить. Поиграется и выбросит. Ты вообще себя не уважаешь?
– Да не собираюсь я с ним спать! Прекрати уже читать мне нотации. Тебя послушать, так Фридлейв сущий дьявол. Но я дружу с ним с самого детства и не собираюсь разрушать наши отношения из-за твоих зряшных подозрений. За что ты его так ненавидишь? Или... или у вас с ним что-то было? И он натоптал в твоей душе, а потом бросил тебя с разбитым сердцем?
– Смеёшься? Чтоб я связалась с этим кобелём? Вот ещё! Я никогда не позволяла мужикам так со мной обращаться. Просто я уже всякого насмотрелась в жизни и знаю, как легко подобные тебе глупышки попадаются на крючок. Пойми, сестра, я ничего не имею простив этого идиота. Он и вправду временами забавный. Но меня бесит, что он облизывается на твой счёт. У него ведь давно это замыслено. Он видел, какой красавицей ты растёшь, и пестовал себе в удовольствие, предвкушая, как в будущем полакомится тобой.
– Да ладно тебе. Не думаю, что он вообще всерьёз обо мне задумывался. У него же тёлок, как грязи. Взять хотя бы эту его сегодняшнюю страхолюдину. Зато знаешь, какие у ней сиськи! Ему такие нравятся. А надо мной он просто потешается. И поцеловал только, чтоб подразнить. Не тревожься обо мне. Да я и сама вовсе не хочу ложиться с ним в постель. Эти его жуткие щупальца! Они же, как змеи – скользкие и холодные. Я как-то споткнулась, и он меня ими подхватил. Так мне чуть дурно не стало от их прикосновения. Будто червями обвил. Бррр! Инги, а как думаешь... он что, прямо вот этими своими щупальцами... или всё-таки у него там, как у нормального мужика?
– Без понятия. Но... временами мне тоже это интересно.
   Девушки переглянулись и, прыснув от смеха, хором протянули:
– Фу-у-у-у-у!..
– Нет, он и вправду ужасен!
– О чём и речь. Смотри, доиграешься. А и как опутает тебя этими своими червями, а и как запхнёт их тудыть да сюдыть.
– Ой, фу! Не-не, не хочу! Бе-е-е, какая гадость! Ой, Инги, щекотно! Ха-ха-ха! Перестань! Не надо мне никаких червей. Какой же он всё-таки отвратительный.
   Заливисто хохоча, подруги вошли в жилище болотницы. Обозрев царствующий там разгром, рыжая многозначительно изрекла:
– М-да уж, хозяюшка.
– Заткнись.
– Бедненький Бьёрн. Как он жил в таком гадюшнике?
– Ульвар недавно высказал предположение, что это Бьёрн меня бросил, а не я его. Возможно, мне стоит придерживаться этой версии, чтоб вы все наконец отстали от меня со своими расспросами.
– Ты виделась с Ульваром?
– Не затем, зачем ты думаешь. Случайно столкнулись в лесу.
– Я ничего такого и не думала. Просто будь с ним поосторожнее. Он ублюдок.
– Я? Поосторожнее? Да мужики сами меня боятся, как огня. И недаром. Уж кому тут стоит быть осторожнее, так это одной лохматой непутёхе, что регулярно влипает в неприятности. 
– Я и сама знаю, что не стоило приходить на эту чёртову свадьбу. Но мне хотелось малость повеселиться...
– Ну что, теперь тебе весело? Ладно, пошли мыться, чумазая.
   Стянув с неё превратившееся в негодную тряпку платьюшко, которым ей так хотелось похвалиться, Ингигруден небрежно выбросила его за порог. Голенькая, замаранная болотной грязищей, вся в ссадинах и кровоподтёках – Эрмингарда утомлённо окунулась в каменную купель, полную родниковой водицы, в которой плавали сходные с ней в своей хрупкости кувшинки.  
– Инги, за что они так со мной? – плаксиво вякнула слегка разморённая после минувших злоключений девонька, покуда кикимора вымывала ил из её пышных локонов. – Все на празднике набросились на меня, будто я им враг. А эти стервы затащили меня в топь, хотя я сроду ничего плохого им не делала. 
– Ещё совсем недавно я... мало чем отличалась от этих сучек. Не боли ныне душа моя об ином, так я и сама занималась бы тем же. Потому что такова наша природа. Нам не за что любить людей. Тебе никогда этого не понять. Ведь ты и вправду чужая нам. Враг леса. Людским детям здесь не место. 
– Что значит враг?! – ужаснулась мелкая. – Я почти с рождения живу в лесу! Я внучка ведьмы и чёрта! Я лесная! Родная вам!
– Ты человек, а это уже оскорбление и мерзость для лесных. А молитвы твоей благочестивой матери – они, что светлячки, вьются окрест тебя. Это раздражает нас, пугает. И в то же время влечёт к тебе. Но, так или иначе, для большинства из нас ты не более чем еда.
– Но Лес... он же любит меня. Так отчего же я не мила его детям?
– Любит? А с чего ты это взяла?
   Эти слова сразили Эрмингарду, словно удар молнии среди ясного дня. В сколь бы странной и даже пугающей форме ни выражалась любовь Леса, она никогда не ставила её под сомнение. Их глубокая взаимосвязь с Таящимся во мраке являлась для неё незыблемой истиной, её священной верой.
– Так ведь... бережёт он меня... лелеет... да и подарочки... – растерянно пролепетала девочка, ощущая, как по-детски наивно звучат эти слова, за которыми однако кроется некий грандиозный и чудовищный по своей сути смысл, недоступный для словесного выражения.  
– Помнишь, что я говорила тебе про мышеловку? Это та же Фридлейвова лакрица. Лес манит тебя, и ты слепо идёшь на его зов, точно агнец на заклание.
– Я всегда находилась в его власти, доступная его воле. Если бы он желал мне зла, Лес уже давно мог погубить меня, когда я несмышлёным ребёнком одиноко блуждала в чаще, не оборонённая ничьим покровительством.
– Есть огромная разница между тем, когда берёшь желаемое силой и когда тебе отдаются добровольно. Лес ждёт, когда ты, достигнув расцвета, сама принесёшь себя ему в дар. Тот из тьмы вовсе не любит тебя, но он желает... желает быть... любимым тобой. Поверь мне, это не одно и то же. Ты нужна ему. Как пища, как глоток воды умирающему, как противоядие от боли. Но что будет с тобой, когда он получит желаемое? Тебя поглотит его тьма.
– Пусть так. Лес, Фридлейв или ты сама – милые мои, возлюбленные – коли желаете, ешьте меня, убивайте, забирайте моё тело или душу. Я не воспротивлюсь сему. Я принадлежу тем, кого люблю. Даже если они любят меня не по-настоящему. Я отдам себя тем, кто нуждается во мне. Этим я и живу.
– Ох, ну и дурёха же. – удручённо посетовала Ингигруден. – Это и отличает тебя от нас. Всяк зверь лесной, едва почуяв опасность, бежит прочь. А она стоит, раскинув руки – ешьте, мол, её. На подобное безрассудство способно лишь дитя человечье. Вот как посажу тебя в мешок, да и спрячу ото всех...
– Да и съешь? 
– Да и съем.
   Заключила в объятья, выволокла на руках из купели и проговорила жёстко, хоть и будто бы с мольбой:
– Эрмингарда, заклинаю, не суйся в глухомань. Берегись того, что скрывает тьма. Того, что проклято... и отлучено от живых. Чужие проклятья, что зараза, липнут на чистое. 
– Так может, мне теперь вообще из дому не выходить?
– Ты прекрасно поняла, что я имею в виду. Хватит играть в прятки с демонами. Ты найдёшь не то, что ищешь. Жизнь это тебе не сказка из книжки с красивыми картинками. 
– Ингигруден, я ужо, чай, не маленькая, чтоб пужаться воображаемых монстров из твоих страшилок. А то и Фридлейв надо мной надругается! И Лес-то меня сожрёт! И даров, де, бесплатных не бывает. А сама-то безо всякой корысти сколь добра и нежна со мной.
– Добра? Ничуть. Мы не как люди. И даже если творим благое, то не ради другого, а себе на потеху. Ты меня забавляешь, вот и вожусь с тобой. А как наскучишь, сама утащу тебя на дно болота. Так любят лесные. Так любит Лес. Учти это, курносая.
– Врушка.
– Врать – кикиморова работа. По-другому не умею. Даже правду говоря, завсегда обману.
– Но о чём болит твоя душа, сестричка? Ты ведь давеча обмолвилась о сём.
– Всё-то ты во мне ковыряешься.
– Потому что люблю. И боль твоя – она и мне душу обжигает. И чтобы горечь твою исцелить, я готова всю её до капельки выпить, в себя вобрать. Ведь так любят люди. Учти это, носатая.
   Приникнув друг ко другу, потёрлись кончиками носов, как обменивающиеся бессловесной нежностью зверюшки. Да и отшвырнули тела изнеможённые в райские объятья цветами затканного ложа. Котёнком приласкавшись к груди подруги, рыжая дремотно шепнула:
– А помнишь, как ты взбесилась, когда впервые застала меня за ловлей куропаток на вашей территории? Мы катались в осоке и драли друг дружку за волосы.
– Неправда, мы обнимались.
– И кусались.
– Я тебя целовала, дура.
– Мне кажется, ты уже тогда была обкуренная. Или под грибами. А мне просто было весело с тобой до чёртиков.
– И с тех пор ты всюду таскалась со мной за руку.
– Ты сама не отпускала меня от себя ни на шаг. А твои подружки выкрикивали нам вслед всякие пошлости и швырялись комьями земли.
– Это была не земля.
– Но они ни разу в нас не попали. Стоило тебе достать рогатку, и все разбегались с воплями. Да ты и бранилась крепче ихнего. 
– А ты вечно пугалась и ныла.
– И тогда мы обрезали им косы, пока они спали. Это было ужас, как весело.
– Они обещали нам отомстить, но так и не отважились.
– Тебя все боялись. Даже твои старшие сёстры со своими мужиками не смели с тобой связываться. А теперь-то ты стала потише. И косы больше никому не режешь.
– Если возникнет нужда, ради твоей безопасности, я отрежу не только косы. Но и, скажем, щупальца.