Гений среди критинов. Часть под номером один

то бишь праздник, — с сумасшедшей улыбкой произнёс он. — Кстати, хорошо с документами вчера разобрался, — похвалил его Страцовский, что было ему совсем не свойственно.

Взгляд его стал еще больше напуганным, пальцы рук немного задрожали, и он начал говорить: 
—Николай Богданович... Тут такое дело... 
—Какое такое? 
—Понимаете ли... Утром... Я по совершенной случайности подслушал разговор нескольких милиционеров... Они говорили про убитого... По имени и фамилии я могу судить, что это ваш батюшка...

После слов Андрея Владимировича Страцовский разлился в истерическом смехе, но успокоившись, он заговорил: 
—А я знаю... Знаю и еще как знаю, да я узнал про это раньше, чем кто либо другой! Я прекрасно знаю! Догадайся с первого раза, кто убийца?! 
— истерично вскрикнул он, вскочив из-за стола. 
—Что... То есть вы... 
—Хах, не волнуйся, руки марать об этого идиота не стал, убийцу нанял, а после и его застрелил, чтоб не разболтал! — опять рассмеялся Николай Богданович как сумасшедший своим холодным, истерическим и леденящим душу кровь смехом.

Своей холодной рукой он схватил за руку Алексеева и зажал так, что что-то хрустнуло. 
—Знаешь, что такое власть?! Отвечай, мразь! 
—Это... Это подчинение кого-либо вам... — Наступила короткая пауза, но Николай Богданович воскликнул: 
—Нет! Идиот!.. Власть — это тогда, когда ты оскорбишь человека и дашь ему кулаком в нос! А он извинится и скажет тебе спасибо за то, что ты сохранил его ничтожную гадкую жизнь!

Отпустив его руку, Страцовский лег на кровать и, достав свой револьвер, стрельнул в стенку, дабы успокоить нервы, и своим супом и дрожащим голосом вскрикнул: 
—Выйди! Выйди быстро! — Алексеев, увидав его звериный оскал и взгляд сумасшедшего, вышел и сел за стол.

Николай Богданович оглядел ледяным взглядом комнату и встал посередине комнаты на колени, нет, не как раб, не как крепостной или послушный слуга своего отца, а как великий гений перед чем-то вышним, тем, чего он боится, но одновременно и управляет... Встав на колени, из его глаз потекли холодные, как лёд, слезы, не слёзы преступника который признавался во своих злых деяниях и грехах человека, а слезы, слезы низкие и жалостливые...

Стоял на коленях Страцовский пол часа, после чего его слёзы перелились в просто ужасный, как раскаты грома, демонический смех. Он лишь смеялся и приговаривал тихо сам себе: «Бог... Почему ты не наказал моего отца, когда он унижал, бил и оскорблял меня?.. Почему ты не наказал меня тогда, когда я убивал?.. Когда я убивал всех на своём пути? Почему ты не наказал меня, когда я сказал этому безмозглому и тупому убийце, который не заслужил существования в битие твоём, убить своего мучителя?! Ответь мне! Ты не ответишь... И ты мне не помог... И ты ни разу не наставил меня на свой путь истины, я сам! Сам, мать твою! Сам! Проложил этот путь из тел тех, кто не смогли его выпросить у тебя... Вот та причина, почему вся эта вера лишь несуразица для недостойных...»

Говорил он, пока Алексеев, как всегда, спал за столом...

Глава шестая «Гений и похищенная»


Два молодых молодых человека, один в пиджаке, другой в плаще и шляпе, стояли возле высокого фонаря, это была известная нам компания, Николай Богданович Страстовский и его помощник, Андрей Владимирович Алексеев. Была тогда холодная весенняя ночь, земля была мокрой, облака летели с какой-то необычной скоростью и закрывали собою и так приглушённый свет луны.

Достав из своего большого кармана спичечный коробок, на котором был нарисован яркий, с мелкими деталями белый, как кожа, владельца на чёрном фоне череп ложажи. Николай Страстовский зажег спичку и подпалил длинную сигарету и закурил.

За последнее время в его теле произошло несколько изменений, щеки Страстовского вздулись, под глазами появились большие мешки, и в росте он немного повысился. На его висках появились новые седые волосы, глаза стали более тусклыми, лоб Николая Богдановича стал более морщинистым. Волосы не поддавались укладке и стали более гибкими. Он очень сильно похудел и стал более раздражительным, так что стал немного опасным для всех, кто его окружал. В последние месяцы он слишком часто носил в кармане своём пистолет и стал искать причины того, что может ему навредить. А всё из-за того, что последние дни он стал очень мало есть, его сон прекратился полностью, а ночью он медитировал, не засыпая, и читал различные книги, погружаясь в свои раздумья над великими и, разумеется, понятными только ему вещами, которые могли заставить задуматься над ними и величайшего философа мира, так и обычного Ваньку-дурака, который ничего не знает, ничего не видит и только слышит.

— Николай Богданович? — Тихо Алексеев спросил у Страстовского, рядом с которым он казался маленьким ребёнком, который ничего не смыслил ни в политике, ни в жизни, ни во всем том, что окружало его учителя.
— Чего? — ответил он с холодом и безразличием.
— Что для вас такое счастье, любовь?.. Я очень много думал над этим ночью, но в любом варианте я прихожу к тому, что в нынешнем мире, ну... В частности, в современной России и всем СССР этих понятий попросту нет. — С надеждой на разъяснение его проблемы сказал он.
— В целом... — задумался он на несколько секунд. — Ты прав, хотя это тебе очень и даже сильно не свойственно. Если говорить прямо, — говорил он без капли заинтересованности, — то любовь — это полнейшая клоака, слабость, которую имеют лишь мелкие, гадкие людишки, которым просто нечего делать, то бишь всего лишь привязанность к кому-либо, но впоследствии ты просыпаешься в тридцать лет и понимаешь, что ты погряз в долгах, тебя все упрекают, что ты не вступил в КПСС, и у тебя двое капризных, сопливых людей маленького роста, которых надо кормить и одевать. — Голос Николая Богдановича стал тише, и он продолжил говорить: — А вот то, что ты говорил про нашу страну, то да, ни в одном веке не было счастливых людей, ибо каждый человек, да и не только в России, по существу своему всего лишь мелкая, грязная свинья, которая думает лишь о себе, если рассматривать такие термины, как «солидарность», «толерантность», «мораль», то можно сказать, что выдумали их те, кто не хотел валяться в земле и гнить, как труп голубя, а лежать в мавзолее в красивом костюме, я думаю, что ты не настолько туп, что не поймёшь, о каком палаче и убийце, так ещё и мразь полнейшую. И ведь главное, что такие мрази, как тот, про кого я говорю, под флагами великой теории марксизма совершали самые мерзкие, развратные и подлые делишки, которые заслуживают всемирной огласки. И к сведению, у нас уменьшились сроки выполнения плана. — Закончил свою речь Николай Богданович, и слова погрузился в свои мысли, но их прервал Алексеев.

— Почему сократились? — удивленно спросил он.
— А потому что по моей просьбе один мой товарищ кое-что разведал, и по его сведениям, с тридцатого по тридцать седьмой год в СССР будет такое происходить, что нам с тобой так по попе надают, так те, кто там наверху, — показал он пальцем в небо, — и говорю сейчас я не про наше с тобою начальство, а про товарища, ранее Джугашвили, а сейчас сам знаешь кто, такой же, как и тот хер картавый. — Его взгляд обратил внимание на девушку, идущую по дороге, и воскликнул: — Господи, уже время! А я тут с тобой распинаюсь! Иди в машину быстро!

Николай Богданович Страстовский быстрым шагом подбежал к даме по лужам, испачкав штаны в грязной воде. Женщина та была молодой, лет где-то двадцати, и была одета в богатую, довольно красивую и дорогую одежду, на груди её красовался значок с ранее упомянутым, как довольно грубо выразился Страстовский, «Картавым хером», на голове у неё был берет, а в левой руке она держала чёрный кожаный портфель, лицо ее было красивым, но большим и не маленьким, глаза очень красивы, голубые, будто изумруды, Николай Богданович запыхавшись спросил с опытно наигранными эмоциями, заинтересованностью:

— Миледи, фрау, мисье, госпожа, сударыня, мадам-с! Разрешите к вам обратиться! Понимаете ли... Я-то... Я с честной душой хочу вам помочь!
— И в чем же вы желаете мне помочь? — с интересом спросила дама.
— Для начала разрешите объяснить всю ситуацию, — говорил он, — понимаете, ваш одногруппник из МГУ, он сказал, что вы не местная, и просил его подсказать дорогу до дома... — сказал он точно то, что ему сказал тот самый одногруппник, правда не добровольно, а под давлением пистолета у виска, таких слов, которые она сама говорила своему товарищу, она никак не ожидала и потому сказала:
— Да, это правда. А вы хотите дорогу показать?
— Разумеется, кстати, во-первых, куда вам надо, во-вторых, позвольте узнать ваше имя?
— Надо мне на Шелепиху, только вот не знаю как, Екатерина Колесеченко, а вас? — с симпатией сказала она, не зная, к кому обращается и к чему приведёт эта симпатия.
— Николай Богданович Страстовский. — представился он, — пройдемте со мной, — выйдя из переулка, Николай повёл Екатерину Колесниченко через двор. Было тогда уже одиннадцать часов вечера, грязные улицы отталкивали своим видом.

Подойдя к машине, лицо Страстовского изменилось с добродушного на привычное Алексееву, холодное и безразличное, тихо он сказал, достав пистолет из кармана:

— Екатерина Владимировна... Залезайте в автомобиль, иначе мне придётся раздробить вам ваш череп пулей сорок седьмого калибра, а по своему опыту я знаю, что это очень неприятно, — сказал он сквозь зубы и затолкнул ее в москвич, и сев рядом, проговорил:
— Многоуважаемая мадам, знайте, что с вами всё будет хорошо, если не будете сопротивляться, то тогда все будет в порядке.
— Что?.. — спросила Екатерина с ужасом и детским страхом: — Что вы хотите от меня? Вы же говорили, что покажите дорогу, но Николай Богданович лишь приказал Алексееву:
— Езжай уже, нам надо уложиться максимум в месяц...

Проехали они относительно недолго, полчаса. Остановившись у их дома, Николай Богданович объявил:

— Сударыня, мы прибыли на место нашего назначения, советую вам не пытаться сбежать, выхватить у меня револьвер или совершить ещё какую-то глупость, — говорил он, — ибо мне придётся применить к вам более грубые методы воздействия, и знайте, это не так уж то и приятно, если кто-то подойдёт к нам и спросит у вас, все ли нормально, то вы обязаны будете сказать, что мы ваши знакомые или что-то на подобии этого, в квартире, в которой вы будете находиться, я вас уверяю, что если вы будете выполнять все условия, то тогда к вам будут хорошо обращаться, и никто вам ничего не сделает, а теперь подумайте, в вас когда-нибудь стреляли на поражение, нет? — Удивлённо и риторически спросил Страстовский и открыл дверь: — Прошу, выйди из транспортного средства, — выйдя, открыл дверь, и Екатерина Владимировна вышла, и Страстовский взял ее за рукав и затащил в подъезд, а за ним пошёл и Алексеев.

Поднявшись по лестнице, они вошли в квартиру, пройдя по коридору, Николай Богданович показал жестом, что надо посадить клиента на стул, и Андрей Владимирович выполнил его указания. Достав верёвку из ящика, Страстовский связал двушку и сел на другой стул, начав свою речь:

— Дорогая и многоуважаемая Екатерина Владимировна, сейчас я вам очень понятно разьясну, зачем вы нам нужны, понимаете ли, ваш отец является старшим лейтенантом милиции, он имеет ту